Книга теней - Клюев Евгений Васильевич (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Спойте, пожалуйста, мне какую-нибудь песню, — быстро среагировал гость и умолк, судя по всему собираясь слушать.
— Какую же песню Вы хотели бы услышать, драгоценный Дмитрий Дмитриевич Дмитриев? — Она вернулась с его штанами.
— Можно вас попросить, — обиделся тот и от обиды стал надевать штаны прямо посреди комнаты, — не употреблять моей фамилии: у вас это как-то легкомысленно получается.
— Пардон, — извинилась по-французски Эмма Ивановна. — Так какую же песню?
— «Миллион алых роз», — размечтался Дмитрий Дмитриевич, окончательно облачась в чешскую свою пижаму: причем, стало ясно, что пижам до этого он не носил никогда, поскольку вел себя в ней, как если бы на нем был надет фрак.
— Это не мой жанр, — улыбнулась Эмма Ивановна. — Я исполняю старинные романсы.
— А-а, — разочаровался Дмитрий Дмитриевич, упихивая вещи в чемодан. — Ну… тогда можно не петь.
— Я и не собираюсь, — успокоила его Эмма Ивановна и отвернулась к окну.
— Ой, я, кажется, не то сказал…Вы пойте, конечно, я не против!
— Ни за что! — отрезала она и пошла разогревать суп, наказав гостя паузой — достаточной, чтобы воспитать целую гимназию.
Они и суп ели молча. Дмитрий Дмитриевич даже не поднимал глаз от тарелки, с отчаяньем наблюдая за собой, как быстро он ест. Однако после супа отчаянье почему-то пропало — более того, начал он поклевывать носом и даже всхрапывать. Продолжая педагогический террор, Эмма Ивановна без единого слова вымыла посуду, потом нечаянно поймала Дмитрия Дмитриевича за его занятием и улыбнулась. Они перешли в комнату. Гость зевал как заведенный.
— Я всю ночь не спал от волненья перед встречей. Вы извините меня за мой сон сейчас, это неделикатно я делаю.
— Вот Ваша кровать… то есть диван, можете укладываться.
— Только я постельного белья не привез. Я думал, Вы скажете нам надо вместе спать.
— Этого-то уж я Вам никогда не скажу! — возмутилась Эмма Ивановна, готовая было к примирению. — Не пугайтесь, пожалуйста.
— А чего мне пугаться? — расхорохорился сонный Дмитрий Дмитриевич. — Я на своем веку не с одной женщиной спал.
— Думаю, что на Ваш век и хватит, — закрыла тему Эмма Ивановна и поинтересовалась: — Вам руки не надо перед сном помыть?
— Да у меня чистые. — Гость проверил. — Мне вот в уборную хочется — это да. У Вас совмещенная?
— Отдельная, — отчеканила Эмма Ивановна.
— Это я люблю, в Воронеже тоже отдельная была. А то все время кажется, что пока ты там, так сказать, сидишь, кому-нибудь обязательно руки мыть надо.
И бодрым, как ни странно, шагом направился Дмитриев Дмитрий Дмитриевич в туалет — словно в бой, на штурм, в поход! Только что военных песен не пел… и из ружья не стрелял. В ванную пошел все-таки, но по-другому уже, миролюбивее. Там долго фыркал, плевался, вылез мокрый, полотенце попросил. Лег в приготовленную постель, сказал: — Бывайте, — и уснул с пол-оборота.
Эмма Ивановна посидела на кухне, выпила цитрамон: голова разболелась. От цитрамона голова не прошла. Давление подскочило, наверное. Плохо. Это она понервничала — и было, между прочим, от чего. Жизнь, в общем-то, рушилась… не шуточное дело! Значит, что же — обед надо на завтра варить? И не овощной, между прочим, супчик, вроде сегодняшнего, а какой-нибудь борщ там… наваристый. С костью во всю кастрюлю — этой, как ее… мозговой. И на второе — ой, второе теперь будет!.. — опять же мясо. Да, мясо-по-домашнему. По-домашнему… ужас. И компот. Ну уж компот — это дудки. Без компота обойдется… Она закрыла глаза, опустила голову на руки — и нечаянно задремала, даже уже снилось что-то: облако такое пушистое, белое. И вышел из облака этого Дмитриев Дмитрий Дмитриевич с винтовкой, стал стрелять и кричать: — Компот давай, пора! — Пришлось вздрогнуть и проснуться. Из комнаты в кухню и обратно, как маленькая тележка на многих колесиках, катался не то чтобы оглушительный, но густой и вместе рассыпчатый храп — именно того самого тембра, который лучше всего улавливает человеческое ухо. «Восхитительно», — вслух сказала Эмма Ивановна и пошла на храп с намерением прекратить его раз и навсегда, но в темноте наткнулась на что-то: прямо под ноги в освещенную переднюю снова вывалилась куча белья — все та же. Замачивая белье, поймала себя на том, что напевает: «Миллион, миллион, миллион алых роз из окна, из окна, из окна видишь ты…»
«Деградируем?», — спросила и взглянула в зеркало: оттуда смотрело моложавое лицо — и написано на лице этом было немыслимое, бурное счастье.
— Чему радуешься, дура? — обратилась она к лицу, стерла всю косметику и пошла спать — мимо тележки на множестве маленьких колесиков, которую все еще возили по квартире, на тележку эту стараясь не глядеть. Между тем с тележки съехало на пол одеяло. Дмитрий Дмитриевич лежал на диване как зародыш: поджав пухлые колени чуть ли не к подбородку — и светился во сне бледным светом чешской пижамы. Пришлось одеяло поднимать и укрывать спящего.
— Спасибо большое, — сказал зародыш и открыл глаза. — Ручку… разрешите поцеловать?
«Версаль!» — подумала Эмма Ивановна и, быстро наклонившись к дивану, неизвестно зачем поцеловала Дмитрия Дмитриевича в губы. И вышла из комнаты. И закрыла за собой дверь. В своей комнате плюхнулась в кресло и сказала: «Ну и глупо». Прислушалась: тележку перестали возить. Значит, начинается… сейчас начнется. Дмитрий Дмитриевич ищет уже ногами под кроватью тапочки — тапочки у него новенькие, немецкие… пантофельн. С минуты на минуту он появится перед нею во всей красе. Эмма Ивановна зажмурилась от ужаса и бросилась в ванную — только бы успеть проскочить мимо двери, за которой подозрительно долго уже не возят тележку!.. Успела — и дверь на задвижку: ррраз! Привет, Дмитрий Дмитриевич.
Сидя на краешке ванны, она чувствовала себя в безопасности. Не станет же он дверь ломать, в самом деле! Ему ведь жить тут еще, а со сломанной дверью не очень-то… Господи, что за мысли! Даже если я… как бы сказать… взволновала Дмитрия Дмитриевича, то он, скорее всего, просто встал с диванчика и теперь ждет ее в комнате. Это, между прочим, ужасно… Сколько же мне тут сидеть, на краешке ванны? А пока Дмитрий Дмитриевич не устанет ждать и не пойдет опять к себе на диванчик. Она поднялась, приложила ухо к двери: вроде тихо пока. Постояла… Взяла тюбик с дневным кремом, прочитала: нанести крем тонким слоем. Нанесла. Покончив с этим, тщательно напудрила лоб, нос, щеки, немножко шею. Чуть-чуть подкрасила губы, самую малость подвела глаза… Ну и как? Да в общем опять порядок!
И, громко щелкнув задвижкой, Эмма Ивановна Франк вышла в коридор с совершенно победительным видом… В комнате у нее никого не было. Зато по соседней комнате продолжали возить тележку — причем с удесятеренной скоростью.
«Вот как!» — вслух сказала Эмма Ивановна, покачала головой, подошла к окну и улыбнулась всем, кто шел в этот поздний час по ночным улицам. Спокойной вам ночи, дорогие мои… И осталось совсем немного: еще раз смыть косметику и лечь наконец спать, чтобы прекратить как-нибудь бесконечный день. Лечь спать и назло им, назло нам увидеть-таки до конца тот самый сон, который вот уже много лет кому она только не пересказывала, кому только не дарила! Пресловутый сон о хорошем человеке, о стране, где она не была никогда, — стране по имени Германия. И домик — весь в плюще, и двор — весь в гравии, и стол — весь в рукописях… А хороший человек — Он тогда еще молод, красив и черноус. Она в шутку называет Его «магистр», хотя какой Он магистр!.. Это когда-а-а еще будет! Пока же Он просто весельчак, просто балагур — и основы мироздания, потрясаемые Им, рушатся лишь в Его дознании. Она вышивает Ему кисет — вот, значит, как он выглядит, этот кисет: с узорами желтым по черному. А что, хорошо, между прочим, вышит кисет, со вкусом — и нечего смеяться. Но Он всегда смеется — что с Него взять? Пусть смеется, пусть считает ее девчонкой, но ведь приглашает все-таки на лекцию — и надо наконец послушать эту лекцию, надо наконец узнать, о чем она. Впрочем, кажется, Он прав, когда смеется над ней: лекция слишком трудна для нее… и потом ей плохо слышно, она выбрала неудачное место — долетают лишь отдельные слова. Она напрягается, чтобы уловить хоть какой-то смысл, но — увы… И тогда она начинает смотреть по сторонам.
