Мультики - Елизаров Михаил Юрьевич (книга регистрации .txt) 📗
— Прошу раз и навсегда усвоить: совершенно другой Герман Рымбаев давал свое согласие на реформаторий. Надеюсь, это понятно?
— Да, понятно, — сказал папа.
— Я не против, чтобы меня поставили на учет, — тут я зевнул, — но к Разумовскому в ученики я не пойду…
Мама справилась со слезами и только кивнула. Папа так же спокойно ответил:
— Мы поступим так, сын, как хочешь ты…
— Нечто подобное я уже слышал в Детской комнате милиции, — с тихим презрением начал я, но вовремя сообразил, что эти слова принадлежали отнюдь не папе, а его нарисованному двойнику из диафильма. А обвинять человека в том, что он не говорил, было несправедливо. Я махнул рукой, как бы прекращая никчемный разговор, и отправился спать.
Забегая вперед, скажу, что я так и не выяснил, кто привез меня беспамятного в больницу и записал врачам наш телефон. Можно было лишь гадать, чьих это рук дело. Самому докапываться до сути у меня не хватало ни желания, ни воли.
Никто не пришел за мной и во вторник. Родители оставались дома. Мне это казалось необычайно подозрительным, но я уже не психовал. Я, конечно, вздрагивал от каждого телефонного звонка, мучительно вслушивался в разговор, пытаясь понять, не по мою ли душу голос из трубки? Неожиданные провокационные фразы типа "Я знаю, откуда звонили. Из Детской комнаты…" успеха не имели. Родители, если и замышляли что-то, ни в чем не проговаривались. Мне спокойно отвечали, что звонили с работы.
Потом мы пошли в районную поликлинику. Из дома, признаюсь, выходили с небольшим скандалом. Я решил, что меня коварно выманивают на улицу, чтобы передать милиции. Папе стоило немалого ораторского труда переубедить меня…
В подростковом кабинете нас направили к невропатологу — совсем молодой девчушке, с виду недавней выпускнице мединститута. Бегло оглядев наши больничные бумаги, она выписала направление в районный психоневрологический диспансер № 16.
Мы с папой пошли домой, а мама поехала в этот ПНД № 16. Она вернулась часа через три и сказала, что узнала от женщин в очереди, дескать, нужно идти к завотделением Божко — он кандидат наук и очень хороший специалист. Я не имел ничего против диспансера. В четверг мы отправились на прием.
Так я познакомился с Артуром Сергеевичем Божко. Помню, мы ввалились в его кабинет всей троицей, что вызвало на его лице улыбку. На вид Божко было за сорок, невысокий и щуплый, он по комплекции очень напоминал нашего папу. И лицо у Божко было совсем не врачебное, простое, как у слесаря на заводе, без видящих насквозь глаз, колдовских мохнатых бровей. Слова Божко произносил с мягким, каким-то шаркающим украинским акцентом, точно он и не говорил, а прогуливался по деревянному полу в тапочках на мягкой кожаной подошве.
Артур Сергеевич пригласил нас сесть, а потом поинтересовался:
— Ну, кто начнет первым? — и сам же предложил: — Давайте послушаем вначале мамочку.
Мама страшно волновалась, говорила сбивчиво, голос то и дело набухал слезами. При этом она хитрила. По ее версии, меня кто-то напугал, а возможно, и ударил, после чего я потерял сознание. Божко слушал и улыбался, но поразительно, какая легкая была эта улыбка! В ней не было и доли насмешки, лишь доброе удивление, дескать, что вы тут, ребята, переполох устроили, ведь ровным счетом ничего страшного не произошло, ну упал человек на улице, с кем не бывает. Мама, ободренная этой доброжелательной мимикой, успокоилась и закончила рассказ почти спокойным тоном.
Мы подождали, пока Божко бегло просматривал наши справки и выписки. Казалось, Божко недоумевает, что за чушь понаписали эти доктора из больницы. Он шевелил губами, повторяя прочитанное, вскидывал брови, насмешливо кривил рот. А расправив длинный свиток электроэнцефалограммы, даже тихонечко фыркнул, как кот, окинул нас извиняющимся взглядом, словно ему было неловко за своих коллег.
Поскольку Божко молчал, начал папа.
— Что с нашим сыном? — мужественно спросил он. — Это… эпилепсия? — Папа точно подавился словом, а у мамы мелко задрожало лицо и глаза налились слезами.
Божко снисходительно помолчал, с ласковой укоризной посмотрел на папу:
— Разве я сказал вам, что у Германа эпилепсия?
— Нет, — выдохнул папа.
— А хоть кто-нибудь ставил этот диагноз вашему сыну?
— В больнице… — У папы резко сел голос. — Что есть подозрение…
— Ну, вот пусть они и дальше едят свои подозрения, — пошутил Божко. — Сколько угодно. А нам с вами должно быть ни холодно ни жарко от этого.
— Тогда что с нашим сыном? Он болен? — Мама бросила на меня умирающий взгляд.
— Пока не знаю, — просто сказал Божко. — На вид вполне здоров. Да, Герман? — Тут он подмигнул мне. Я ответил хмурой гримасой исподлобья. Мне было не до веселья.
— То есть как не знаете? — растерялся папа.
— Для того, чтобы делать какие-то серьезные выводы, — Божко прикрыл ладонью наши справки, — одних этих бумажек мне не хватает… Давайте не будем торопиться. Посмотрите, до чего вы себя довели… — Божко поцокал языком, как бы осуждая. — Нервные, задерганные, испуганные. Неизвестно, кому скорее нужна врачебная помощь — вам или Герману?
Родители застеснялись.
— Мы очень беспокоимся, — сказал папа. — Которую ночь не спим…
Божко понимающе покивал:
— Вот что я предлагаю. Во-первых, мы сделаем повторную электроэнцефалограмму…
— А эта? — Папа указал на стол. — Она неправильная?
— Считайте, что это — обычный рулон бумаги, — ответил Божко. — А на нем какие-то линии. Да, была потеря сознания, судороги — но это еще ни о чем не говорит. Я бы хотел пообщаться с Германом и уточнить кое-какие детали. А лишь после этого мы будем делать первичные заключения…
— А что со школой? — перебила мама.
— Пусть посидит до конца недели дома, — разрешил Божко. — Отдохнет. А завтра мы с ним побеседуем. Если Герман не против…
Божко у родителей вызвал противоречивые чувства. Мама на обратном пути говорила, что он черствый, равнодушный, и даже хотела искать другого врача. Папа тоже сомневался, хотя лично ему импонировали спокойные манеры Божко. Да и мне тоже Артур Сергеевич пришелся по душе. Но с другой стороны, я опасался, что Божко отнесется ко мне излишне объективно и не станет записывать в больные, а я-то, наоборот, хотел обзавестись легким недугом, чтобы избежать проблем с милицией и Детской комнатой.
На утро мама повела меня в диспансер. Пока мы сидели в очереди, она наслушалась от разных теток столько дифирамбов в адрес Божко, что чуть успокоилась насчет его человечности и профессионализма.
Божко по-приятельски встретил нас. Впрочем, увидев, что мама расположилась на стуле, он мягко выпроводил ее:
— Пускай мамочка подождет в коридоре… Мама с недовольным видом удалилась, мы остались вдвоем.
Я думал, Божко примется выпытывать у меня подробности субботы, а Артур Сергеевич начал с расспросов о моем детстве. Его почему-то зацепило, что я родом из Краснославска. Он тут же попросил подробнее рассказать о городе и школе, где я учился. Потом Божко поинтересовался, скучаю ли я по старым приятелям, и я с удивлением признался себе и ему, что уже не особенно. На вопрос, много ли у меня друзей, я сначала ляпнул: "Много", — после чего меня точно кипятком ошпарило мое непреднамеренное, но от этого не менее чудовищное предательство в Детской комнате милиции. Я больше не имел никаких друзей…
— Я спросил что-то неприятное? — Тон Божко был участливый, извиняющийся.
— Нет, — я справился с волнением, — просто я хорошенько подумал и понял: друзей у меня нет.
Божко пожал плечами, мол, на нет и суда нет, и переключился на мои увлечения: собираю ли я марки, значки, спичечные коробки, посещал ли какие-нибудь спортивные секции? Я сказал, что коллекционированием никогда не страдал, в третьем классе месяца два ходил на авиамоделирование. Но чтобы не выглядеть рохлей, прибавил, что у меня второй разряд по боксу.
Честно говоря, Артур Сергеевич больше напоминал не врача, а попутчика-пенсионера, которому интересно все: какие предметы в школе мне нравятся, люблю ли я читать, что за фильмы я смотрел?
