Историческая личность - Брэдбери Малькольм Стэнли (читать книги TXT) 📗
– Не снимайте его с крючка, – говорит Говард карающе. – Ему недостает гораздо больше. Всей социологии и всего человечества вдобавок.
Теперь лицо Кармоди красно все целиком. Он свирепо засовывает свой доклад назад в свой глянцевый портфель и говорит:
– Конечно, у вас у всех имеется конфликтная модель. Интересы каждого находятся в конфликте с интересами всех других. Но лучше не конфликтуйте с доктором Кэрком. О нет, модель консенсуса для его группы не годится. Я хочу сказать, мы все демократичны и мы голосуем, но тут нет ни единой старой грязной консервативной точки зрения. Социология революционна, и нам лучше с этим соглашаться.
– Я, видимо, должен понизить температуру, – говорит Говард. – Я не думаю, что вы сейчас в состоянии понимать то, что вам говорят. Забудем про доклад и примемся за тему Милль, Маркс, Вебер с самого начала.
– Делайте что хотите, – говорит Кармоди, – а с меня хватит.
Он встает со стула и опускается на колени, подбирая свою стопку книг. Пока он занимается этим, его расстроенное сердитое лицо смотрит на Говарда. Потом он поднимается на ноги, подцепляет пальцами свой портфель и выходит из круга в сторону двери. С ношей книг дверь открыть трудно, но он справляется; он заводит за нее ногу, чтобы погромче ею хлопнуть, когда выходит. Круг людей смотрит ему вслед; но для этих старожилов семинара как событие это довольно скромный бунт, простая истерика из-за мелких обид, не идущая ни в какое сравнение со многими напряженными психологическими драмами, которые разыгрываются на семинаре. Дверь хлопает, они вновь поворачиваются вовнутрь и восстанавливают свое экологическое сообщество глаза в глаза. Говард проводит их через обсуждение тех проблем, которые в глянце, наведенном Кармоди на мысль и общество девятнадцатого века, как бы не существовали: принудительный механизм индустриализации, товарный фетишизм, протестантская этика, угнетение рабочих, революционные энергии. Кармоди бродит где-то еще, полностью забытый; группа генерирует правильные выводы, а затем и возбужденный интерес, так как Говард – активный, ведущий за собой учитель, человек страсти. Лица просыпаются, час завершает круг в одно мгновение.
И тут бьют куранты; группа встает и вносит столики из коридора назад в помещение. У Говарда в обычае вести группу после занятий пить кофе, и теперь он ведет их, такую маленькую компанию, вниз на лифте, через вестибюль, поперек Пьяццы. Они входят в кофейный бар Студенческого Союза, выходящий на озеро. Уровень шума высок; в углу игорный автомат позвякивает разными нотами, серийно повторяющимися; люди сидят за столиками, спорят или читают. Они находят альков у стены, замусоренный чашками и сигаретными пачками, и рассаживаются, втискиваясь на кольцо скамьи; Мерион и Майкл отправляются в очередь к стойке, чтобы принести кофе на всех.
– У-ух, – говорит Фелисити, пристраиваясь к Говарду и упираясь коленом в его ногу и заглядывая ему в лицо. – Надеюсь, вы никогда не сотрете меня в порошок таким образом.
– Каким таким образом? – спрашивает Говард.
– А как вы разделали Джорджа, – говорит Фелисити. – Не будь он таким реакционером, я бы его пожалела.
– Меня это интригует, – говорит Говард. – Словно бы он ищет этого, словно он подает себя мне мазохистом, мне, как садисту.
– Но вы не даете ему шанса, – говорит Фелисити.
– Никаких шансов таким людям, – говорит Хашми, – он фашист-империалист.
– Но вы садист, – говорит Фелисити.
– Беда Джорджа в том, – говорит Говард, – что он идеальное учебное пособие. Воплощение врага. Он прямо-таки избран на эту роль. Я даже не знаю, насколько он вообще серьезен.
– Очень серьезен, – говорит Фелисити. Возвращаются двое с кофе.
– Кофе, кофе, – говорит Хашми, – то, что они тут называют кофе.
– Да, Хашми, – говорит Говард, – Роджер Фанди говорит, что сюда приедет прочесть лекцию Мангель. Тот человек, который написал известную работу о расах.
– Но его не могут сюда пригласить, – говорит Хашми. – Я сообщу это Афро-Азиатскому Обществу. Это хуже, чем Кармоди.
– Да, – говорит Говард. Он пьет свой кофе быстро и встает, чтобы уйти. Когда, выбираясь из-за столика, он протискивается мимо Фелисити, она говорит:
– В какое время мне прийти сегодня вечером, Говард?
– Куда? – спрашивает Говард.
– Я же сижу с вашими детьми, – говорит Фелисити.
– А! – говорит Говард. – Не можете ли вы прийти до
четверти восьмого?
– Отлично, – говорит Фелисити, – я отправлюсь прямо туда. Вам не придется меня подвозить.
– Очень хорошо, – говорит Говард.
Он идет назад в Корпус Социальных Наук; выходя из лифта на пятом этаже, он видит вдалеке фигуру, ждущую у дверей его кабинета. Под таким углом Кармоди выглядит тварью в конце длинного исторического коридора, ведущего назад в темные времена; Говард стоит в яркости эмансипирующего настоящего в противоположном конце. Кармоди избавился от своих книг; при нем только его глянцевый портфель; у него унылый, печальный вид. Когда Говард подходит ближе, Кармоди поднимает глаза и видит его; он сразу подбирается.
– Я думаю, мне следует поговорить с вами, сэр, – говорит он Говарду, – вы можете уделить мне время?
– Минуты две, – говорит Говард, отпирая дверь. – Войдите.
Кармоди следует за Говардом в дверь, а затем сразу останавливается, сжимая свой портфель, его крупное тело выглядит неуклюже.
– Садитесь, Джордж, – говорит Говард, располагаясь в красном кресле за письменным столом. – Так в чем дело?
– Я хочу обсудить с вами мою работу, – говорит Кармоди, не двигаясь с места. – Я имею в виду по-настоящему откровенное обсуждение.
– Хорошо, – говорит Говард.
– Мне кажется, я попал в тяжелое положение, – говорит Кармоди, – и я думаю, что поставили меня в него вы.
– Что это значит? – спрашивает Говард.
– Ну, я в вашем семинаре третий год, – говорит Кармоди. – Я написал для вас примерно двадцать эссе. Они здесь, у меня в портфеле. Я подумал, не просмотрите ли вы их вместе со мной.
– Мы их уже просматривали, – говорит Говард.
– Я подумал, не могли бы мы просмотреть отметки, – говорит Кармоди, – вопрос в отметках.
– В каком смысле? – спрашивает Говард.
– Ну, сэр, это не очень хорошие отметки, – говорит Кармоди.
– Да, – говорит Говард.
– Я хочу сказать, что могу провалить тот семинар, – говорит Кармоди.
– Да, похоже, что можете, – говорит Говард.
– И вам это безразлично?
– Это неизбежное следствие недостаточно хорошей работы.
– А если я провалю ваш семинар, то не получу степени, – говорит Кармоди, – потому что, не получив положительной оценки по дополнительному предмету, нельзя получить степени.
– Совершенно верно, – говорит Говард.
– Вы думаете, это может случиться? – Да.
– В таком случае, – говорит Кармоди, – я вынужден просить вас еще раз просмотреть эти оценки и решить, считаете ли вы их справедливыми и беспристрастными.
Говард взвешивает выражение лица Кармоди, вежливое, серьезное, довольно нервное.
– Конечно, они справедливы, – говорит он. – Или вы хотите сказать, что я несправедлив в своих оценках?
– Не совсем так, – говорит Кармоди. – Я не думаю, что они беспристрастны.
– Конечно, они беспристрастны, – говорит Говард. – И соответствуют плохой работе. Это, вероятно, самые последовательно беспристрастные оценки, которые я когда-либо ставил.
– Они не соответствуют моим оценкам по другим предметам, – говорит Кармоди. – Мой ведущий предмет – английский, и я получаю «А» и «В» с плюсом. А еще социальная история; большая часть моих оценок за нее «В». Ну а по социологии только «Д» и «F».
– Не напрашивается ли вывод, что вы серьезно занимаетесь теми предметами, но не социологией?
– Я признаю, что социология меня не привлекает, – говорит Кармоди, – и особенно такая, какую преподают тут. Но я занимаюсь. Много и настойчиво занимаюсь. Вы признаете это в ваших пометках на моих эссе. То есть вы указываете в них, что работы чересчур много, но не хватает анализа. Но ведь мы знаем, что это означает, не правда ли?
