Купальская ночь - Вернер Елена (читать книги txt) 📗
Она смыла под душем грязь и пыль, но нагретая солнцем вода, льющаяся на макушку, не принесла ясности мыслей. Катя уже хотела запереться в комнате, когда из сарая выглянула Алена и попросила помочь ей выстирать плед.
Китайский плед, большой, напоминающий мягкий ковер, пришлось тащить на реку, под мост. Здесь лежали в наклон несколько железобетонных плит, на которых прясленцы обычно мыли половики и автомобильные коврики. Алена и Катя расстелили плед на плите, взяли по куску пахучего хозяйственного мыла и, окатив одеяло водой, стали, ползая на коленях, тереть его. Рядом важно гоготали гуси, один из них норовил цапнуть Катю, и ей пришлось замахнуться на него. Он недовольно зашипел, выгнув шею, захлопал крыльями угрожающе, и рассердившаяся вконец Катя отогнала его, вооружившись хворостиной и топая ногами. Эта маленькая схватка почему-то вымотала ее сверх всякой меры.
Потом плед, набухший от воды и ставший неподъемным, кое-как они вдвоем затащили в реку. Клочьями поплыла пена. Течение подхватывало и полоскало розовые цветы, выбитые на ткани, и те казались причудливыми водорослями в толще речной воды.
– Держи, держи! – из оцепенения ее выдернул взволнованный голос Алены. Девушка успела схватить уплывающий на глубину угол пледа. Шорты и футболка намокли. – Ты чего? Где витаешь?
Катя не ответила. Они с сопением вытащили плед на мелководье и стали выкручивать его в жгут. Ткань отяжелела, с нее стекали струйки, руки скользили, и не получалось никак ухватить крепче.
– Что случилось-то? У тебя лицо, будто кто-то умер, – не выдержала Алена.
– Да нет.
– Что тогда?
Катя вздохнула.
– Поссорились? – догадалась мать.
В ответ Катя только кивнула. Слово «поссорились», хоть и было верно по сути, никак не отражало всего, что чувствовала Катя, и что произошло в автомастерской. Такая буря, столько сомнений, ощущение краха, трагедии, чего-то непоправимого – оказалось всего лишь словом «поссорились».
Алена мельком улыбнулась.
– Не принимай слишком близко…
Чего-то подобного Катя и ожидала. А что еще может сказать ее милая, такая любимая мама? Сейчас она начнет утешать ее, говорить, что они обязательно помирятся, что все это несерьезно, и все пары время от времени ссорятся, а безветренная любовь – удел романов и мелодрам. Это то, что говорят все близкие друг другу, пытаясь подбодрить и примирить с житейской бурей, хотя вполне может статься, что в таких словах правды не больше, чем в рекламном слогане: зато звучит хорошо. И Катя уже была готова принять мамины слова.
– Может, оно и к лучшему, – зажав коленями край пледа, Алена с усилием выжимала середину. – Скоро осень. Такие сильные переживания тебе сейчас ни к чему, нужно просто отдыхать и набираться сил. А в октябре ты уже и не вспомнишь обо всем этом. Уж я-то знаю.
Катя не могла поверить, что мама произнесла это. Так буднично. Так по-родительски, свысока. Совершенно не понимая, что внутри у нее все трепещет!
– Мам…
– Да все я знаю, Кать. Институт скоро, а у тебя голова не тем занята. Все эти детские эмоции, просто пустая трата времени… – Алена посмотрела на нее с таким сочувствием и пониманием, что Катю затошнило. А мать, не замечая этого, потянулась и потрепала ее по черной челке, зигзагом упавшей на глаза. – Хорошо, что тебе всего семнадцать. Когда будешь постарше, поймешь, какая это все чепуха.
Катя отступила на шаг и чуть не поскользнулась на илистом дне.
– Ты же не понимаешь! Ты же ничего не понимаешь, мам! Да как ты вообще!..
Не договорив, затрясся головой, как в припадке, Катя отшвырнула свой конец пледа, и тот плюхнулся в воду. А она выскочила на берег.
– Катя, а ну вернись! – в окрике появилась нотка, которую обычно Алена себе не позволяла. Услышав ее, Катя припустила по тропинке через кусты вверх, выскочила на раскаленную дорогу и бросилась по ней, поскальзываясь на мокрых шлепанцах.
Алена проводила ее сощуренным взглядом. Потом, поджав губы, взвалила на плечо снова набрякший жгут пледа, покачнулась от тяжести – он весил никак не меньше мешка картошки, и упрямо побрела из воды к бетонной плите, с которой стремительно испарялись темные пятна влаги.
Они не разговаривали до самого вечера. Катя не поинтересовалась, как Алена смогла дотащить мокрый плед до дома, хотя и чувствовала себя виноватой, что оставила мать одну под мостом. Алена тоже не шла навстречу. Она присутствовала в доме тихо, но явственно, за стеной, за дверью, позвякивая посудой, скрипя стулом, но мириться не заходила – даже ужинать не позвала. А Катя не вышла. Обе знали, что перегнули палку, ни одна не желала уступить.
Весь вечер Катя пролежала в кровати, уставившись в потолок. Через потолок тянулась неровно рубленая топором балка, несколько раз побеленная, и по ней ползали сонные от жары мухи. Сначала она прислушивалась к шагам матери, к звукам дороги – ожидая услышать тарахтение мотоцикла. Потом она устала ждать и просто наблюдала за черными мухами на белом потолке, пока по углам не свалялась комкастая тьма. К ночи появился комар, он нудел, беспокойно присаживаясь то тут, то там, и в итоге, грациозно отвесив ломкие ноги, укусил девушку за локоть.
В щель под дверью прополз тяжелый капустный дух тушеных голубцов. Потом запах истончился и смешался с ночным ветром. Совсем стемнело, и за стенкой заскрипели пружины Алениной кровати. Тогда Катя через окно выпрыгнула в сад и устроилась под старой голенастой сиренью на скамеечке, улегшись на спину. Перед глазами ее развернулось искристое одеяло звездного неба. Чем дольше на него смотреть, подумала она, тем ниже оно становится, как будто падает – или она улетает вверх. Эта сапфировая тьма, и эти мерцающие льдинки – никак не получается сфокусировать взгляд только на одной. Если выбрать самую яркую и смотреть на нее, то через секунду она померкнет, а ее тусклые соседи вдруг рассияются, так что невозможно не поглядеть и на них тоже. Их сотни, их тысячи, этот звездный песок, неровно рассыпанный по небу. И толстый, увесистый Млечный путь, который ей самой в Москве кажется просто выдумкой, потому что там его уже много лет никто и не видел.
И, конечно, под далекими перемигивающимися звездами ей стало невыносимо. Такие теплые ночи и такие звезды ведь созданы для ласкового шепота, не для уныния. А Костя так не пришел, чтобы разогнать его.
Она совершенно одна. Настена Сойкина теперь даже перестала забегать в гости, и хотя видятся они каждый день, но чаще издали, и все общение свелось к дежурным «привет-пока». Маркел – друг Кости, а не ее. Если Кости нет рядом, она все равно что на Луне. А виной всему – что? То, что она спасла Костю от еще одной ночи в обезъяннике? Несправедливо это! Костя не зря вспомнил, что целовал ее под плакучей ивой. Сколько прошло после того, как она поцеловала Степу – час? Больше? Да и поцелуем это не назвать, так, чмоканье. Так давно, так незначительно, что она его и не заметила. Смешно, как одно и то же – по сути – действие может быть и страшно важным, и совершенно ничтожным. И если бы не глупая Костина ревность… Если бы он просто решил, что все это ничего не значит – как не значит на самом деле для нее. Если бы.
Кате вспомнилось, как в его день рождения они возвращались обратно из их большого плавания. Браслет из незабудок, который Костя ей сплел, совсем увял, и она бросила его в воду, испугавшись своего сентиментального желания засушить между страниц какой-нибудь книги. Засушить означало бы оставить в прошлом и вспоминать. Голубенький веночек, поплывший по волнам и подхваченный кильватерной струей их лодки, был для этого слишком живым. И пока лодка не ушла за поворот, он все держался на плаву.
Вскоре Костя доставил ее домой, и спустя какое-то время Алена попросила Катю сходить на реку выполоскать белье. Воодушевленная Катя болтала в воде полотенцем и думала о своем, как вдруг ее взгляд привлек знакомый предмет. Она чуть не вскрикнула, и сердце забилось часто-часто: мимо проплыл ее незабудковый браслет. Течение Юлы, куда медлительнее лодочного хода на моторе, только сейчас принесло его сюда. И все же это казалось невероятным, неправдоподобным. Как один и тот же человек, пустивший по воде венок, может увидеть его еще раз? Вероятность почти нулевая, но все было именно так. И Катя посчитала это добрым предзнаменованием, чуть ли не обещанием.
