Восток есть Восток - Бойл Т. Корагессан (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Тут оркестр налег на духовые, зазвучали аккорды пианино в ритме буги-вуги — разумеется, сплошная эклектика, — и со стороны бара до нее долетел сухой хохоток Ирвинга Таламуса. Она повернулась и стала проталкиваться сквозь толпу, работая локтями, идя на звук столь же упорно, как кошка идет на шорох в траве. Пара мелких поэтов и несколько пожилых дам в розовом шифоне уступили ей дорогу, и вот он, Таламус, как на ладони — прислонился к стойке бара и в смехе чуть не уткнулся в подол Регине Макинтайр. Регина выставила напоказ необозримые просторы мертвенно-бледных плеч и груди, напялив черное кожаное платье, в котором она выглядела как статистка из фильма про космических вампиров. Но взгляд Рут не задержался ни на Регине, ни на Таламусе, ибо секундой позже у дальнего конца стойки она заметила Саксби и почувствовала жар, тошноту и отчаяние в одно и то же время, почувствовала себя мадам Баттерфляй, у которой отняли ребенка: Саксби любезничал с Джейн Шайи.
От такого удара немудрено было и пошатнуться. Вот она — женщина, которую она ненавидела больше всех на свете, ее врагиня, ее рок, ее пугало, — и Саксби попал-таки к ней в лапы. С тошнотворной холодной расчетливостью манекенщицы она прижалась к Саксби, вцепилась ему в плечо своей бледной рукой, словно крючком. Рут видела черный шелк и бриллианты, видела голову во всеоружии прически — лавина волос обволакивала Саксби, погружала его в свою роковую ауру, и немедленно воображение нарисовало ей Саксби за рулем «ягуара», Джейн Шайн в роли царицы «Танатопсис-хауса», саму себя, спешно укладывающую чемоданы. Нет, это слишком. Этого она не перенесет. Она отпрянула, словно увидела нечто немыслимо гадкое — Саксби ее пока не заметил, Шайн и Таламус тоже, — а потом встретилась глазами с Региной, та улыбнулась — скорее, ухмыльнулась, — и Рут стала отчаянно продираться к выходу, удивленное «Руги?» Таламуса зависло где-то у нее за спиной, а пианист тем временем вскочил с табуретки и принялся лупить по клавишам ногами, локтями и ягодицами, и толпа подняла неистовый рев, рев, рев…
Нож в спину всадили. Предали. Только что она тайно злорадствовала по поводу слез Клары Кляйншмидт, возвышалась над ней, как олимпийская богиня, как истинная Ла Дершовиц, а теперь чувствует, как в ее собственных глазах закипают слезы. Как он мог? Как посмел даже просто заговорить с ней? Рут слепо проталкивалась сквозь толпу. Ей оплеуху дали, ее унизили, остается только бежать, прятаться. Она пихнула пожилого слугу, зло подумала: «Прочь с дороги, дядя Том», и он взглянул на нее, просто поднял слегка веки, недвусмысленно говоря «позор», и вся компания лысеющих юристов совершила маленький танец, чтобы она на них не налетела. Она едва слышала звуки духовых, которые в невыносимо громком финале рушились в толпу, отражаясь от навеса, — и вот наконец перед ней замаячил увитый розами выход.
Она уже была там (даймне сил выдержать, Господи, еще чуть-чуть), там, под сенью беседки, чуть не бежала уже, и вдруг навстречу — Септима. Величественно шествует, помолодела лет на двадцать, волосы выкрашены и завиты, одно платье небось стоит дороже, чем вся одежка этого сборища, из сейфа извлечены драгоценности. Опирается на руку Оуэна. Едва не упала, увидев летящую на нее Рут, но, оправившись, изобразила улыбку.
— Боже мой, Руги, — одышливо проговорила она, останавливая ее сухой жилистой рукой, в которой Рут почудилось прикосновение самой смерти, — что такое с вами случилось? Вы бледная как привидение.
Вот именно привидение: она и не человек уже. Септиме, в сущности, на нее начхать. И Оуэну тоже — стоит себе ухмыляется, маячит во тьме, словно палач. Может, ей уже чемоданы пакуют: ведь она тут ничто, нуль, привидение, а Джейн Шайи — все.
— Со мной… Со мной ничего, — забормотала она, готовая разреветься.
— Я просто… Просто не могу… — и она осеклась, сбросила с плеча ведьмину руку и дала деру через лужайку, чувствуя, как вся желчь, накопленная за восемнадцать лет ожиданий и неудач, поднимается к горлу.
Первая мысль у нее была — закрыться у себя в комнате, замереть, не дать миру вконец расползтись; но на веранде, в вестибюле, в гостиной, всюду было полно гостей, они болтали и смеялись, потягивали напитки и смаковали аппетитные кусочки мяса и сыра. Ну не могла она мимо них идти. Нет, только не сейчас. Только не в этом состоянии. И тут она подумала про коттедж — вот ее убежище, там она будет в безопасности, там она все еще владычица, Ла Дершовиц; и там у нее есть Хиро.
И она поспешно двинулась прочь от дома, через лужайку; светила луна, тропинка сама ложилась под ноги. Почти сразу шум вечеринки стал затихать, глохнуть в равнодушной толще листвы, и она начала улавливать мелкие ночные звуки, шорох и возню существ, борющихся за жизнь, убивающих и поедающих друг друга. Летали светляки, жужжали комары, вдалеке с придыханием ухнула сова. Ноги двигались сами собой, поднимались, опускались. Чего это она так расстроилась? Ну говорил он с ней, ну положила она ему руку на плечо. Ничего это не значит. Или значит? Все успокаивающие доводы мгновенно разлетелись в прах, и она твердо знала, что рука на плече что-нибудь да значит, значит очень много, и он это понимает тоже. Прекрасно понимает. Что ж, тем хуже для него. Гнев поднялся в ней вновь, он жег ее, как кислота, и был еще горячей оттого, что первое потрясение уже прошло. Поплатится Саксби за это — ох поплатится.
Она и не заметила, как все знакомые зигзаги тропки остались позади, и перед ней показался омытый лунным светом коттедж.
— Хиро, — позвала она, и плевать ей было, услышат посторонние или нет, — Хиро, это я. Я вернулась.
Боясь всего на свете, он заперся изнутри на задвижку, и она стала дергать ручку сетчатой двери.
— Хиро, проснись. Это я.
— Русу? — Его голос прозвучал откуда-то из глубины комнаты, сонный и неуверенный, а потом она увидела, как его смутная фигура поднимается с лежанки и шарит в поисках шорт. На нем ничего не было, в слабом свете восходящей луны угадывались его кривоватые ноги и неловко болтающиеся руки.
— Сейсас иду! — крикнул он и отступил в темный угол; там, подняв сначала одну ногу, потом другую, он сунул их в зияющую пасть шорт. — Который сас? — спросил он, впуская ее в дверь. — Сто-то слусилось? .
— Нет, ничего. — Она шагнула к нему.
— Я свет зазгу? — Он был рядом, совсем рядом. Его дыхание было чуть несвежим со сна, кожа блестела в лунном свете.
— Не надо, — сказала она, переходя на шепот. — Мы так обойдемся.
Он не понимал, чего это она так обозлилась, искренне не понимал. Какие уж там беседы — даже не взглянула на него ни разу полных шесть дней после вечеринки. Саксби ясно было, что это связано с Джейн Шайн и комплексами Рут, ясно было и то, что ему следует относиться к ней бережно, — но должна же она понимать, что он волен говорить с кем ему вздумается. Если Рут, едва заслышав имя Джейн Шайн, делает в штаны от страха, это еще не значит, что он обязан обходиться с женщиной как с прокаженной. К тому же она ему нравилась. Она была — он вспоминал ее волосы, глаза, шею, эту легкую шепелявость, словно она переводила с кастильского — ему интересна. Да и что он такого сделал — поговорили, да и все, — и если для Рут это так невыносимо, зачем она его одного отпустила? Она что, думала, он превратится в слепоглухонемого? Будет стоять и дожидаться ее в углу в темных очках с табличкой на груди: СОБСТВЕННОСТЬ Р. ДЕРШОВИЦ?
Да, что верно, то верно, он увлекся немного: тут тебе и шампанское, и музыка, и вся эта приподнятая праздничная атмосфера — в общем, Рут на изрядный промежуток времени вылетела у него из головы. Но зачем же обращаться с ним как с преступником? Она задержалась. Одевалась, видите ли. Сказала, найду тебя позже. И вот он стоит, как дурак, у стойки, весь расфуфыренный и не у дел, а тут, откуда ни возьмись, Джейн Шайн. Привет, говорит, и он тоже здоровается, общественное животное как-никак, а она недолго думая заявляет, что, дескать, Ирвинг сказал ей, что он любитель аквариумов; так вот и сказала — любитель аквариумов. Он и купился. Она в детстве увлекалась рыбками, а бывший муж возил ее по Ориноко в пироге, и там они встретили самого Герберта Аксельрода. Кумир аквариумистов, который занимался сбором материала, пригласил их в свой базовый лагерь, где угостил пикаруку с луком и показал садок, кишащий харациновыми неизвестной ранее разновидности, открытой им не далее как в то самое утро. Для Саксби это был голос небесных сфер. Когда стало уже совсем поздно, а Рут все не появлялась, он прошел через лужайку к дому, поднялся к ее двери и постучался в четвертый раз за вечер. Никакого ответа. Он приоткрыл дверь и убедился, что комната пуста. Озадаченный, он обследовал две ванные наверху, заглянул в гостиную, на веранду и вернулся к гостям, решив, что не углядел ее в сутолоке. Высматривая ее, он покружил в толпе, выпил бокал шампанского, поел, когда кто-то сунул ему в руки полную тарелку. Ее не было ни на танцплощадке, ни в баре. Он хватил виски со льдом, потом повторил. Потолковал с Сэнди, Эберкорном, Региной и Таламусом. Таламус сказал, что видел ее с час назад, она, кажется, шла из бара — посмотрел он на танцплощадке? Саксби ответил, что да, посмотрел, и, искренне недоумевая, опрокинул еще одно виски. Потом опять пошел в дом, принялся спрашивать о ней всех, кого встречал, еще раз заглянул в ванные, зашел на кухню. Пропала — и все дела.
