Путь к смерти. Жить до конца - Зорза Виктор (электронные книги бесплатно .txt) 📗
— Хорошо, детка, давай прогоним его вместе. Раз уж ты видишь коричневого зверька, то должна знать, что он бегает в поле, а не по кровати. Ты видишь поле?
— Д-да, — сказала Джейн неуверенно.
— Прекрасное зеленое поле, трава шелестит под ветром, — отец говорил медленно, почти как гипнотизер. — Такая высокая, зеленая трава, волнуется, как море. И в ней — прекрасные полевые цветы, красные-красные маки.
— Да, — подтвердила Джейн, на сей раз более уверенно, забыв про коричневого зверька. — Красные маки, — повторила она спокойно.
— Поле расположено на склоне холма, дует ветерок, в небе сияет солнце. И все это — в жаркий летний день. Ни облачка на небе. Небо — синее-синее…
— Нет, не так, — почти сердито перебила его Джейн. — Никакого холма. Поле есть, но не на холме.
— А где же?
— На равнине. Сначала ручеек, а потом уже поле. И домик с тростниковой крышей. — Она описала домик, где мы с Розмари жили сразу после женитьбы. — У ручейка — сад. И там, правильно, много-много цветов, красных маков.
— А дальше? — Отец начал волноваться: картина была верной, но… Он мгновенно понял, что в ней не так, и его охватило волнение. Джейн описала то, чего никогда не видела. Она не жила в этом доме, родители уехали оттуда до ее рождения. — Но Джейн…
— Да. Ричард в саду, а я на него злюсь. Злюсь потому, что меня там нет. Там все — и ты, и мама, и Ричард. А меня нет.
Виктор растерялся. Доктор Меррей предупреждал его по поводу галлюцинаций и кошмаров. Но это было видение.
— Но, Джейн, это было до твоего рождения, — решился сказать он.
— Вот поэтому я и злюсь. Там Ричард, и ты, и мама, только меня нет.
Нет, подумал Виктор, это не видение, это уже что-то из Фрейда. Она всегда немножко завидовала Ричарду. Многое из того, что она достигала с трудом, ему давалось легко. Видно, старые эти чувства проявляются снова. Но откуда ей было знать, как выглядит местность, где она никогда не была? Волнение отца проходило. Он попытался перевести разговор на детство Джейн, на те счастливые времена. Но вдруг понял, откуда это видение.
— Джейн, этот домик, и сад, и ручей — все это было до твоего рождения. Мы уехали оттуда, а потом, когда тебе было года четыре или пять, ненадолго вернулись. В тот день мы все были вместе, и ты, и Ричард. Вот что ты вспомнила.
Но дочь это больше не интересовало. Раздражение прошло. Они разговаривали, как два старых друга. Джейн не хотелось снова засыпать, ей хотелось разговаривать. Когда он спросил ее, не болит ли где-нибудь, она сделала отрицательный жест. И для него это было самым лучшим ответом, потому что он показал, насколько уменьшилась боль в руке. Виктора поразила эта перемена.
Если бы он не знал, как тяжело она больна, как глубоко вгрызается в нее рак, он мог бы подумать, что дочь начала выздоравливать. Позже он спросит доктора Меррея: готова ли она умереть сейчас, когда ей вроде бы стало лучше? Он думал: не появятся ли у нее надежды на излечение?
В свою очередь, осматривая Джейн, доктор Меррей услышал подобные вопросы. Она больше не спрашивала про боли, про болезнь как таковую: что делает рак с организмом, распространяется ли он? Когда боль усиливалась, ее занимал только настоящий момент. Теперь же ее интересовало будущее. Хотя Джейн не спрашивала, может ли она выздороветь, вопрос этот висел в воздухе. Доктор Меррей рассказал ей об опухолях в ее желудке, в костях и о том, что он постарается сделать, чтобы облегчить ее страдания. Если бы его спросили прямо, он сказал бы примерно так: «Нет, ты не выздоровеешь». Но он не мог ответить так прямолинейно, «в лоб». Еще за день до этого его удивило самообладание, с каким Джейн думала о смерти: такое не часто увидишь у молодых людей. Но ведь именно по причине молодости ее настроение могло так быстро меняться. Он понимал, почему эти смены настроения тревожили Виктора, и решил поговорить с ним напрямик. Врач не пожалел для отца ни времени, ни внимания, словно тот был его пациентом.
Дэвид Меррей рассказал отцу Джейн о том, что иногда у умирающих меняется настроение и они не хотят мириться с мыслью о смерти.
— Кое-кто поступает к нам с сильными болями, хотя и не в такой степени, как у Джейн, — сказал он, — но нам удается с этим справиться. Потом, когда боли стихают, пациент думает, что он поправляется. И не может понять, почему он так слаб. В голове складывается простая формула, боль означала, что я умираю, а если боли нет, значит, я иду на поправку.
— И Джейн так думает?
— Если даже и не думает так постоянно, то, видимо, иногда задается таким вопросом. Когда физические страдания идут на убыль, в человеке пробуждаются решимость и желание жить. А Джейн так молода, и мы должны учитывать инстинкт самосохранения. Она не смогла бы его подавить, даже если бы рассудком смирилась со смертью. Этот инстинкт — огромная сила, и, видимо, он сильнее разума.
— Значит, нужно вернуть ее к реальной действительности, — твердо сказал отец. — Нужно напомнить ей, что она умирает. Как вы считаете, это лучше сделать мне или вам самому?
— Мы не будем форсировать события. Пока пациент не готов, его не пугают такой информацией. Она уже проявила готовность к смерти. Но это улучшение временное, есть разница между тем, что было вчера, и тем, что мы видим сегодня, все может измениться завтра. Или даже через несколько часов.
Вернувшись в комнату Джейн, отец спросил, как она себя чувствует. Дочь ответила просто:
— Я счастлива.
Счастлива? Какое странное слово, если учесть все обстоятельства. И все же она его часто употребляла: и в Дэри-коттедже, когда утихала боль, и в хосписе, когда удалось взять эту боль под контроль. Она говорила «счастлива», чтобы выразить состояние своей души, и хотела передать его отцу. Он делал вид, что тоже счастлив — да, он сделал бы все, чтобы она была счастлива. Если она счастлива, значит, и он тоже — во всяком случае, на словах, потому что для него слова эти ничего не значили.
Но ее нельзя было обмануть.
Джейн сказала:
— Пап, ты это только говоришь. Так не годится. Есть только один способ сделать тебя счастливым. Способ этот — откровенно поговорить.
Он никогда не говорил с дочерью откровенно о своем собственном отношении к смерти, особенно все эти месяцы, когда его занимала лишь одна мысль: смерть Джейн.
Когда доктор Салливан сказал Джейн, что ее ждет, она решила поменяться ролями с отцом. Она пыталась довести до его сознания, что он что-то скрывает. Сначала это было в Дэри-коттедже, потом в хосписе, когда между ними опять установилась духовная связь.
— Пап, ты видел смерть столько раз, — начала она осторожно, когда он сел у ее кровати. — Ты должен легче принимать все, что происходит.
Виктор понял, к чему она клонит, и не стал придумывать, а начал рассказывать так, как было.
— Действительно, впервые это случилось, когда мне было лет шестнадцать и я оказался на советско-германском фронте. Я перед этим сбежал из Сибири. Это я уже рассказывал.
— Нет, пап, не рассказывал, — запротестовала Джейн, пристально глядя на него. — Ты об этом времени никогда подробно не рассказываешь. А мог бы и рассказать. Так что же там случилось?
Рассказать ей всю историю? — думал отец.
Кое-что он уже рассказывал: о своем детстве в Польше, скитаниях во время войны, о том, как потерял всю семью, потом сбежал из России. Но он всегда опускал какие-то важные детали. Сейчас Джейн задавала прямой вопрос, и на него следовало ответить.
— Это было в то лето, когда немцы напали на Россию, и я попал в самую гущу событий. Я уже был один, остальную семью поглотила война. — Он замолчал.
— Ты был на фронте? — тихо спросила Джейн.
— Мы были за линией фронта, на русской стороне, в основном женщины, старики и такие же подростки, как я. Нас перегоняли, как скот. Мы рыли противотанковые рвы, которые должны были по идее остановить немецкое наступление. Но однажды нас погрузили на телегу, чтобы везти туда, где спешно строилась целая сеть земляных укреплений, и повезли мимо армейской части, которую вроде бы заново формировали для фронта. И вдруг все солдаты бросились врассыпную, чтобы укрыться. В течение минуты слышался только топот ног и ржание лошадей, затем все стихло. Потом мы поняли, в чем дело… Над нами гудел самолет, но не реактивный, к которым привыкло твое поколение. Звук его напоминал нечто среднее между треском мотоцикла и гудением шмеля, плюс еще шум травяной косилки.
