Улей - Села Камило Хосе (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗

Полицейский Хулио Гарсиа Моррасо уже целый час прогуливается по улице Ибиси. При свете фонарей видно, как он ходит взад-вперед, не удаляясь от определенного места. Шагает он медленно, словно о чем-то размышляя, похоже, что он считает шаги — сорок в одну сторону, сорок в другую, и опять сначала. Иногда он делает на несколько шагов больше, доходит до угла.

Полицейский Хулио Гарсиа Моррасо — галисиец. До войны он нигде не работал, а занимался тем, что водил своего слепого отца по святым местам и пел хвалебные гимны святому Сибрану, подыгрывая себе на четырехструнной гитаре. Если же случалось выпить, Хулио брался и за волынку, хотя обычно предпочитал потанцевать сам, а на волынке чтоб играл кто-то другой.

Когда началась война и его призвали в армию, Хулио Гарсиа Моррасо был парень в самом соку, резвый, как бычок, весь день готовый прыгать да брыкаться, как дикий жеребец; любил жирные сардины, грудастых девок и доброе винцо из Риберо. На астурийском фронте ему в один злосчастный день влепили пулю в бок, и с той поры начал Хулио Гарсиа Моррасо чахнуть, да так и не вернул былого здоровья; но еще хуже было то, что ранение оказалось недостаточно серьезным, чтобы его признали негодным к службе, и пришлось парню снова вернуться на фронт, не оправившись как следует от раны.

После окончания войны Хулио Гарсиа Моррасо раздобыл себе рекомендацию и поступил в полицию.

— Для деревенской работы ты теперь не годишься, — сказал ему отец, — да и трудиться ты не очень-то любишь. Вот стать бы тебе сельским жандармом!

Отец Хулио Гарсиа был уже стар, немощен и не хотел странствовать, как прежде, по святым местам.

— Посижу дома. Деньжат я немного накопил, кое-как проживу, но на двоих нам не хватит.

Хулио несколько дней размышлял, прикидывал и так и этак и, наконец, видя, что отец стоит на своем, решился.

— Нет, жандармом служить тяжело, жандармом все помыкают — и капралы, и сержанты; пойду-ка я лучше в полицию.

— Что ж, и это неплохо. Я что говорю — на двоих нам средств не хватит, а были бы деньги, дело другое.

— Да-да.

На службе полиции здоровье Хулио Гарсиа Моррасо немного поправилось, он даже с пол-арробы [22] весу прибавил. Конечно, прежняя сила уже не вернулась, но и жаловаться было бы грешно — сколько товарищей на его глазах так и осталось на поле боя, убитых наповал. Да что далеко ходить — его двоюродному брату Сантьягиньо попала пуля в вещевой мешок, где были ручные гранаты, и разорвало беднягу на кусочки, самый большой нашли едва ли в ладонь.

Полицейский Хулио Гарсиа Моррасо очень доволен своей службой — особенно в первое время нравилось ему, что можно бесплатно ездить в трамваях.

«Ну ясно, — думал он, — я как-никак власть».

В казарме все начальство относилось к нему хорошо, парень был он исполнительный, смирный, никогда не позволял себе дерзостей, как другие полицейские, что воображают себя генерал-лейтенантами. Этот делал все, что ему приказывали, никогда не огрызался, всем был доволен; он знал, что к другому делу ему не пристроиться, да ему и в голову не приходило думать о чем-то другом.

«Если буду исполнять приказы, — говорил он себе, — никто ко мне не станет придираться. К тому же на то и командиры, чтоб командовать: не зря у них галуны да звездочки, а у меня нет».

Нрава он был покладистого и не любил осложнять себе жизнь.

«Чем плохо? Есть дают каждый день досыта, и работа нетрудная — ходи знай да за спекулянтами приглядывай…»

За ужином Викторита поругалась с матерью.

— Когда ты наконец оставишь этого чахоточного? Большую прибыль ты от него имеешь!

— Такую, какую мне надо.

— Микробов вдоволь и еще, чего доброго, пузо наживешь.

— Сама знаю, что делаю, и никого это не касается.

— Ты? Да что ты знаешь? Ты еще соплячка, ничего в жизни не видала!

— Что мне надо, то я знаю.

— Ладно, только запомни, если он тебя обрюхатит, на порог не пущу.

Викторита побелела.

— Это тебе бабушка так говорила?

Мать поднялась и отвесила ей две оплеухи щедрой рукой. Викторита не пошевелилась.

— Шлюха! Грубиянка! Шлюха и есть! С матерью так не разговаривают!

Викторита утерла платочком кровь, сочившуюся из десен.

— И с дочерью тоже. Если мой жених болен, ему и так тяжело, не хватает еще, чтобы ты с утра до вечера твердила, что он чахоточный.

Викторита вдруг встала с места и вышла из кухни. Отец все время молчал.

— Оставь ее, пусть ложится спать, — сказал он наконец. — Ты тоже не права, нельзя так разговаривать! Ну и что, если она любит этого парня? Пускай себе любит! Чем больше будешь ее пилить, тем хуже будет. Сама подумай — долго он не протянет.

В кухню доносились прерывистые всхлипывания дочери — видимо, так и бросилась на кровать одетая.

— Эй, дочка, потуши свет! Пора спать, нечего зря свет жечь!

Викторита ощупью нашла выключатель и погасила свет.

Дон Роберто звонит в свою квартиру — он забыл ключи в других брюках, вечная история, хотя он, кажется, с утра все время твердил: «Переложить ключи в эти брюки, переложить ключи в эти брюки». Дверь открывает жена.

— Привет, Роберто!

— Здравствуй!

Жена старается быть с ним приветливой и нежной, — бедняга трудится как негр, чтобы семья могла существовать более или менее прилично.

— Ты, верно, озяб, надень домашние туфли, я их поставила поближе к газу.

Дон Роберто надел туфли и старый, изрядно потертый пиджак, который теперь стал домашним, а прежде был красивого коричневого цвета с тоненькой белой полоской, придававшей ему очень нарядный и элегантный вид.

— Как дети?

— В порядке. Уже легли. Малыш немного покапризничал, никак не хотел уснуть. Боюсь, не прихворнул ли.

Супруги отправились на кухню. Кухня — единственное место в доме, где зимой можно сидеть и не мерзнуть.

— Приходил этот прощелыга?

Жена не спешит с ответом — наверно, столкнулись в подъезде, и муж сейчас заведется. Как ни стараешься, чтобы все было по-хорошему, без неприятностей, иной раз случается, что они вот так встретятся, и тогда крику не оберешься.

— Я приготовила тебе на ужин жареных барабулек. Дон Роберто повеселел, жареные барабульки — это его любимое блюдо.