Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович (полные книги txt, fb2) 📗
— Зачем меня мыть?
— Ну ты же под рубашкой тоже весь в крови… Давай раздевайся быстро.
— Как это раздевайся? — не понял я. — Совсем, что ли? Зачем?
— Можешь совсем, если хочешь, — усмехнулась она. — Вряд ли я увижу что-то новое… Давай рубашку снимай…
Точными, но аккуратными движениями она помогла стащить рубашку с раненой руки и присвистнула, оглядев меня:
— Е-мое… Вот это да… Ну, Женя… Я бы тоже, наверное, упала, если бы ты такой в палатку влез…
Я искоса взглянул на себя, и тошнота подступила к горлу. Половина моего тела была залита кровью — местами подсохшей, кое-где еще блестящей сгустками. Кровь алела на руке, на плече, подмышкой, на боку и даже на животе… Я бы никогда не подумал, что пустячная рана может столько дать.
— Так. Иди возьми себе чистую рубашку, эту я сейчас тебе в речке простирну, — не терпящим возражений тоном скомандовала Тамара. — Пока кровь не въелась…
Пока я ходил за рубашкой, шатаясь и не сразу находя нужные вещи, Тамара развила бурную деятельность. Притащила из кухни оцинкованный таз, который использовали для переноски грязной посуды, налила его ко краев, раздобыла относительно чистые тряпки, намылила их и, наклонив меня над тазом, принялась отмывать кровавые следы с моего тела. Увидев, что мне натекло за пояс, она беспрекословно раздела меня догола и стала мыть уже с головы до ног, не заботясь о том, каких моих органов и частей тела касалась при этом своими сильными ловкими руками. И меня это не смущало, поскольку обращалась она со мной как с малым ребенком: видимо, несмотря на любовь к сексу, она ко всем мужчинам относилась именно так. Тем более, не было сил отстаивать свою самостоятельность и мужское достоинство… За этим и застал нас откуда-то вернувшийся Саша-К.
— Женя, что случилось? — с тревогой спросил он, глядя на меня — забинтованного, окровавленного, и голого безвольно мотающегося в руках могучей Тамары.
— Да ничего особенного, — пробормотал я.
Вымыв наконец, она принялась аккуратно вытирать меня полотенцем — Нет, что случилось?
— В принципе ничего особенного. Я руку поранил, потом кровь натекла.
— Руку поранил?! — лицо Саши-К исказила гримаса физического страдания. — Как?
— Да так… Гнали траву через измельчитель, чтоб не перекидывать за сто метров. А у него нож развалился. На ходу, Ну, куски из хобота ударили. Как снаряды.
— И что — прямо по руке? — недоверчиво сощурился Саша-К.
— Да, прямо по руке, — ответил я, избегая подробностей, связанных с Катей. — так вышло, что я оказался на линии… огня. В общем, так.
— Везучий ты, Женя, однако… — вздохнул командир. — И как, сильно?
— Средне… Три пальца наискось.
— А кости?
— Вроде целы. Пальцы шевелятся. Удар был касательный. Если бы по прямой — точно, отрубило бы под корень. А так — только чиркнуло и кожу вспороло… Правда, болит здорово, хоть на вид и неглубоко. Тамара кончила меня обтирать, и я отошел на сухое место.
— Езжай-ка ты в город! — вдруг сказал Саша-К.
— Вот еще, — обиделся я, отвернувшись и натягивая трусы. — Что я — Аркашка, что ли? А что Тамара меня моет и одевает… Так это просто так…
— Да уж — просто так, ек-макарек… — проворчала Тамара. — Кровищи на нем было, как на колотом борове.
Развернув лицом к себе, она надела на меня чистую рубашку и стала ее аккуратно застегивать, как будто мне это было не под силу — хотя, впрочем, я вряд ли бы управился с пуговицами, орудуя своей намертво забинтованной рукой.
— Давай-ка все-таки езжай. Сходишь в поликлинику, пусть посмотрят.
— Да я завтра работать буду!!!
— Без правой-то руки?
— Да заживет она, увидишь! Вон, кровь уже остановилась, пятно не расплывается. А что болит — так, наверное, просто кость ушиблена. Ну уж если завтра заболит, тогда уеду.
— И все-таки… лучше бы ты прямо сейчас поехал. Пусть бы тебе хоть противостолбнячную прививку сделали!
— Да какой столбняк?! Мы же не в городе! Что я — в колхозе никогда не ранился?! Здесь чистая природа, никаких микробов… Электричка все равно вечером… Да и вообще — рука не задница, поболит — перестанет…
Я сострил, как мне показалось, очень удачно, по своему адресу и тут же отметил, что в течение нашего разговора Саша-К, забыв свою привычку, не употребил ни одного красочного выражения. И этот факт почему-то потряс и напугал меня гораздо больше, чем ноющие пальцы, туман в глазах и таз с розовой от крови водой, оставшийся после моего мытья. Но я подавил в себе этот секундный страх.
— Вот, на тебе две таблетки баралгина, — успевшая сбегать за аптечкой Тамара протянула мне блестящую облатку. — Прими и ложись.
— Слушаюсь, — бодро, как показалось, отрапортовал я раненой рукой. — Будет исполнено.
— Ты обедал, кстати?
— Нет вообще-то. Поранился до обеда, а дальше все уже куда-то не туда пошло…
— Все равно ты сейчас ложись. Может, уснешь хоть ненадолго, пусть у тебя боль снимет. Парни рыбу ушли ловить — Костя вроде какое-то место вчера нашел, где она плещется все время. Скоро вернуться уже должны. Может, наловят что, я поджарю или сварю. И, в общем, тебя разбужу…
— Спасибо тебе, Тамара, — сказал я, растроганный ее неожиданной заботой. — Ты настоящий друг…
— Да какой там друг, к хренам мышиным… — отмахнулась она. — Лучше бы ты не ранился вообще.
Вот это точно, подумал я; несмотря на чистую одежду, перебинтованную руку и почти успокоившуюся боль, я чувствовал себя как-то неуютно…
К вечеру рука успокоилась. Кровь уже не точно сочилась: пятно высохло, из красно-бурого стало коричневым. Да и боль отпустила. Правда, под повязкой что-то слегка ныло, но это напоминало последствия обычного ушиба.
Когда грузовик привез утреннюю смену, я даже пошел со Славкой купаться и плескался в реке, подняв раненую руку над водой. Катя посоветовала мне съездить в город и показать там руку.
— Нечего ехать, — возразил я. — На мне, как на собаке, все заживет. Вот увидишь, через пару дней, как обычно, работать буду. Она пожала плечами и отстала от меня; словно сам разговор о моей ране завела скорее для порядка. Сейчас я словно смотрел на нее совершенно прояснившимся взглядом и понимал, сколь безразличен ей в сущности как человек и как личность. Ну то есть не то чтобы вовсе безразличен, просто относилась она ко мне так же, как к любому из нас. Мое осознание этого ощущения было странным. С одной стороны, у меня не было прав надеяться, что она выделит меня из прочих. Но с другой, мое собственное отношение к ней, словно отражаясь, требовало чего-то и с ее стороны. Я злился на себя и ничего не мог поделать. После ужина все пошли на луг играть в волейбол. Я остался один у кострища. Зачем-то достал гитару, попытался играть торчащими из-под бинтов кончиками пальцев. Ничего путного, конечно, не получилось. Только рука заболела сильнее.
Вот как все вышло… — с неожиданным отчаянием думал я, глядя, как ловко Славка отбивает пасованные ему мячи. Ведь надо же было случиться, чтоб проклятые ножи разлетелись именно тогда, когда мы были под хоботом… То есть не мы, в сущности, а только Катя. Сам я стоял далеко и мне ничего не грозило…
Я задавил в себе эту мысль.
Но я смотрел на ребят, слышал их возгласы, и сердце мое грызла внезапная, нежданная тоска. Они беззаботно веселились, совершенно забыв обо мне. Они оставались рядом, но были сейчас неимоверно далеко, и никто, абсолютно никто, не думал, как грустно мне сейчас одному, оказавшемуся неспособным развлекаться вместе со всеми. Чувство безнадежного одиночества, без причин появлявшееся у меня в последние вечера, захлестнуло меня с новой силой. Я вдруг понял, что в самом деле остался совершенно один, хотя формально у меня есть жена и дом. Что Инна давно уже полностью ушла в свою науку, что с начала лета от нее не было ни звонка, ни письма, да и всю весну она провела в лихорадочном отчуждении, пропадая целыми днями в своем институте и готовясь к экспедиции. И здесь, в колхозной компании, по сути я имел лишь иллюзию компании, дружбы и взаимного участия: стоило произойти такой мелочи, как эта пустяковая рана — и стало ясным, что никому нет до меня дел, и жизнь потекла мимо… Я один, по мне топочут ночи, ночи, муки, муки — за спиной моей хлопочут ненадежнейшие руки… Даже эту песню я сейчас не мог сыграть хотя бы для себя.
