На улице Дыбенко - Маиловская Кристина (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT, FB2) 📗
Бабушка работала кассиром и выдавала зарплату работникам кинотеатров города. Ее уважали. В той стране стыдно было забирать зарплату до копейки, и работники оставляли мелочь на радость бабушке. А она считала эти деньги признанием ее вклада в советское киноискусство.
Кира, заходя в кинотеатр, наскоро здоровалась с тетей Тамилой и поднималась на второй этаж, где у самого края выступа, как на краю пропасти, стоял бронзовый Ленин. Без всякого ограждения. Очень хотелось подойти к Ленину ближе и заглянуть туда, куда устремлялась его рука, — в бездну. Но было страшно. Кто знает, что придет ему в голову. И Кира пробегала мимо развевающегося ленинского пиджака быстрей-быстрей к окошку, у которого стояла длинная очередь. Приходилось протискиваться между мужчин и женщин, становиться на цыпочки. Бабушка, увидев Киру, наскоро захлопывала окошко, открывала дверь и впускала Киру, не обращая внимания на возмущенные возгласы за стеной. Наливала чай. «Йисть бу-ушь? — спрашивала бабушка и, не дожидаясь ответа, раскладывала беляши на блюдце и только после этого, не спеша, открывала окошко. — Az danış [27], да-а», — бабушка просовывала ладонь в окошко и трясла ею перед лицом загорелого дядьки. В этой стране можно было говорить не только языком, но и руками. «Bura bax [28], э-э-э, ребенка покормить не дают, bura bax», — говорила бабушка, и возгласы утихали. Во-первых, все в этой стране знали, что покормить ребенка — важнее всего на свете, а во-вторых, все хотели денег, а деньги были только у бабушки. Вот такая вот математика.
Кира могла то, чего не могли другие дети. Только ей можно было смотреть любые фильмы в кинотеатрах города бесплатно. У нее был волшебный пароль — нужно постучать в окошко и сказать: «Моя бабушка — Ольга Матвеевна». После этого заветная дверь в кинотеатр открывалась, и Кира попадала в чудесное темное царство.
Можно было просматривать фильмы по многу раз, заучивать реплики героев. Бабушка за репертуаром не следила. Главное, что ребенок под боком. На осенних каникулах после десятого просмотра Кира знала все о сицилийской мафии из фильма «Сто дней в Палермо».
Иногда фильмы были без перевода — фестивальные, говорила бабушка. Речь героев в таких фильмах звучала с азербайджанским акцентом. Японские крестьяне радовались весне и сажали рис. И это было понятно. Непонятно было, зачем японская бабуська пыталась выбить себе зубы и почему она так мечтала попасть на гору Нараяму.
Герои фильмов становились живыми, родными. Хотелось смеяться и плакать вместе с обманутой Кабирией, помочь Макмерфи выдернуть чертов умывальник и задушить сестру Рэтчед, застрелить Тенардье и поскорее рассказать Мариусу, что это именно Жан Вальжан вынес его умирающего из подземелья.
Бабушка, милая бабушка, так и не посмотревшая ни одного фильма, потому что не любит, религия не велит и потому что просто некогда; бабушка, знающая лучше всех, как приготовить настоящую молоканскую лапшу, совсем не знала, какой огромный сундук с драгоценностями она передавала Кире.
«Почему бабушка у тебя русская, а ты — нерусская?» — спрашивали Кирины друзья. Вот так вопрос! Не русская, а молоканка, но как объяснить, кто такие молокане? Бабушке нельзя было фотографироваться, креститься рукой, носить крест, но можно было молиться в молельном доме, в котором не было икон, и вообще ничего не было, а только скамейки, на которых рядком сидели бородатые дядьки и нараспев тянули малопонятные слова, вроде как по-русски, а только не разобрать ничего.
В деревне, в горах, жили бабушкины родственники — тетки в платьях с длинными рукавами и седовласые бородачи, считавшие Киру своей родней.
Кире повезло, она вытащила счастливый билет. У нее столько разной родни, что другим и не снилось. Вот, к примеру, Эдик — мальчик, приехавший из Киева в первое чернобыльское лето. Эдик в свои десять лет по ночам писался в постель, а днем скакал на Кириной маленькой лошадке, размахивая при этом сабелькой, и выкрикивал: «Я евреец-красноармеец».
Кира во дворе была своей и бегала куда хотела, а Эдик, которому не разрешалось и шагу ступить, казался неуклюжим, неуместным среди местных загорелых детей. И Кире было почему-то за него стыдно перед друзьями, так что не хотелось признаваться, что он ее троюродный брат.
И прабабушка, готовившая по выходным фаршированного карпа, которого удачно прикупила в пятницу в магазине «Океан», и молоканский прадед Матвей, и азербайджанские мужички, игравшие во дворах в нарды, — всё вдруг вылупилось, просто потому что пришел срок. Бери и пиши.
За три месяца болезни она написала двенадцать рассказов. 5
Киру перевели на таблетки. Не нужно было больше ходить в больницу и лежать часами под капельницами. Если все пойдет хорошо, через пару месяцев она сможет выйти на работу. А там статьи. И Олег Михайлович. Это хорошо. Работа нужна, нужны деньги. Болезнь выбила Киру из привычной обоймы, перечеркнула все, что раньше имело смысл и казалось важным. Пришлось остановиться. Замедлиться. Залечь на дно. Превратиться в камень. И за это время вынужденного онемения прошлая жизнь на глазах потускнела и стала ненастоящей. А про настоящую жизнь впереди Кира пока ничего не знала.
А может, бросить эту университетскую тягомотину. Вставать в полдень, на балконе не спеша пить кофе, выкуривать сигаретку-другую, рассматривая листья на деревьях и белье на соседском балконе, бродить и забредать в самые глухие рюмочные, выпивать стопарик-другой, закусывая бутербродом с бужениной, а лучше с семгой, а еще лучше с икрой, слушать людей и писать, писать, писать. Замечательный план. Но только где взять деньги?
Но впереди еще было как минимум два месяца, а жизнь учила не загадывать надолго. * * *
— Румынское гражданство получу и в Таиланд поеду. Дайвингом займусь. Зря, что ли, в мореходке впахивал?
Они сидели у рентгеновского кабинета. Ромка был полон надежд на новую жизнь.
— А ты?
— Думаю.
— А знаешь, я даже рад, что со мной эта херня приключилась. Так бы в Нахимовском и гнил… * * *
Удивительно, но люди были благодарны болезни. Этому дракону, испепеляющему все на своем пути.
Не сразу, а после, когда начинали выкарабкиваться.
Живет человек своей привычной жизнью. Ссорится с женой по пустякам, ходит на постылую работу, напивается в выходные, и все крутится, как заезженная виниловая пластинка. Но кто-то вдруг берет и вырубает эту музыку. И наступает тишина. Тягостная, но целительная. И поневоле человек начинает прислушиваться к себе. Через боль. «Когда же я это все упустил, — утирая слезы, бормочет он. — Когда жизнь стала ненастоящей?»
Жизнь Киры разделилась на «до» и «после». И все, что было «до», стало медленно погружаться во мрак. Но и впереди ничего не было. Она сражалась с пустотой, пыталась населить ее живыми и неживыми предметами, но ничего не выходило. Ноль. Конец. Смерть.
Что с ней не так? «Хороший ответ на лечение», — сказал доктор. Это удача. Подарок небес. Она будет жить!
Но жить не хотелось.
Многие часы Кира наедине с самой собой, как с ребенком, пыталась договориться. Терпеливо задавала вопросы, выслушивала ответы. Но все было не то, не то…
Весна 2009 года, Санкт-Петербург 6
— Кирочка, вы списки финнов видели? Там один профессор едет. Русист. По вашей теме. Петербург Достоевского и что-то еще. Мы вас в кураторы записали. Мика Лехтинен. Он первый в списке. Видели?
Кира перебирала бумаги, смотрела и не видела. Сложно сосредоточиться. Без таблеток — никак, но у них куча побочек, а пить их — как минимум год.
— Кирочка, список статей для сборника сначала мне на утверждение.
Олег Михайлович теперь не искал любой возможности приблизиться к Кире и быстрым движением нашкодившего школьника откинуть завиток с ее лба. Он говорил, не вставая из-за стола. Боялся заразиться. И страх этот можно было ему простить, но почему-то прощать не хотелось. Не было больше совместных обедов, игр в теннис. Именно Олег Михайлович распространил по университету новость о том, чем именно она больна. А ведь мог бы и промолчать. Больничный длился шесть месяцев. У нее улучшение. Она не заразна. К чему все это?
