Жизнь Пи (СИ) - Мартел Янн (лучшие книги читать онлайн .txt, .fb2) 📗

Потом я занялся самым тщательным благоустройством плота. Проверил на крепость все узлы, чтобы удостовериться, что они не развяжутся и плот не развалится на части. Пораскинув малость мозгами, я решил соорудить мачту из того весла, что служило мне подножкой. И тут же отвязал его. Затем взял охотничий нож и зазубренной стороной лезвия сделал круговую зарубку примерно посередине весла, а острием ножа просверлил три дырки в его лопасти. Работа продвигалась хоть и медленно, зато успешно. Да и от мыслей отвлекала. Покончив с этим делом, я установил весло вертикально на одном углу плота лопастью вверх — получилось нечто вроде клотика, — а рукояткой вниз, так, чтобы она целиком ушла под воду. На зарубку я плотно намотал двойную веревку, чтобы весло не провалилось. После чего продел веревку через дырки в клотике и привязал ее с обоих концов к горизонтальным веслам, чтобы мачта держалась устойчиво и было к чему крепить навес с разными пожитками. Жилет, который был привязан к веслу-подножке, я отвязал и закрепил у основания мачты. С двойной целью: своей плавучестью он должен был восполнить тяжесть мачты и заодно послужить мне сиденьем, слегка возвышавшимся над водой.

Поверх веревок я разложил одеяло. Оно соскользнуло, потому что угол их натяжения оказался слишком большим. Тогда я сложил одеяло пополам, в длину, проделал посередине две дырки, на расстоянии одного фута друг от друга, и пропустил в них кусок веревки, который отрезал от целого мотка. Потом снова перебросил одеяло через двойную веревку, удерживающую мачту, так, чтобы крепежная веревка зацепилась за клотик мачты. Теперь у меня появился навес.

Работа по благоустройству плота заняла большую часть дня. Нельзя было упустить ни единой мелочи, а их оказалось так много. Да и потом, трудиться во время качки, хоть и небольшой, дело не из легких. К тому же приходилось то и дело поглядывать — как там Ричард Паркер. В результате получилась конструкция, совсем не похожая на галеон. Пресловутая мачта была выше меня всего лишь на несколько дюймов. А на палубе места едва хватало, чтобы сидеть, скрестив ноги, или лежать, свернувшись калачиком. Но жаловаться было грех. Плот прекрасно держался на плаву и, кроме того, служил надежным убежищем от Ричарда Паркера.

К тому времени, когда я закончил трудиться, наступил вечер. Я достал жестянку с водой, четыре галеты из аварийного пайка и четыре одеяла. Закрыл ящик (в этот раз очень осторожно), расположился на плоту и отпустил линь. Шлюпка ушла вперед. Главный линь натянулся струной, а страховочная веревка, которую я специально отмерил побольше, свободно провисла. Пару одеял я подложил под себя, расстелив их так, чтобы они не намокли. А два других набросил на плечи и прислонился спиной к мачте. Слегка возвышавшееся сиденье, которое я смастерил из высвободившегося спасательного жилета, пришлось весьма кстати. Я сидел на нем почти над самой водой, как на большой подушке, лежащей на полу, и думал, что если и промокну, то не насквозь.

Я ел с большим аппетитом и наслаждался солнечным закатом на безоблачном небе. То был миг полного отдохновения. Небосвод расцветился великолепными красками. Звезды рвались озарить его своим свечением — и не успел свернуться красочный покров дня, как они засверкали в обнажившейся темной синеве. Дул слабый теплый ветерок, вода плавно колыхалась; море то бугрилось волнами, то выравнивалось гладью, подобно бесконечному хороводу, когда танцоры то сходятся, подняв руки вверх, то расходятся, опустив их вниз, и так снова и снова.

Ричард Паркер сел. Над планширем выступала только его голова и частично плечи. Он озирался по сторонам. Я крикнул: «Привет, Ричард Паркер!» — и махнул рукой. Он посмотрел на меня. И то ли рявкнул, то ли фыркнул — я не разобрал. Опять это прух-х-с. Какой великолепный зверь! Сколько в нем благородства! Не случайно его полное название — королевский бенгальский тигр. Мне, можно сказать, повезло. Что, если б я остался вдвоем с каким-нибудь тупым уродцем — тапиром, страусом или индюком? В некотором смысле это превратилось бы в пытку, да еще какую.

Я услышал всплеск. Глянул в воду. И открыл рот от изумления. Мне-то казалось, что я тут один. Тишина, повисшая в воздухе, дивное освещение, чувство относительной безопасности — все навевало мысль, что так оно и есть на самом деле. Покой обычно ассоциируется с тишиной и одиночеством, верно? Трудно представить себя в состоянии покоя на перегруженной станции метро, так ведь? Ну а здесь что за суета?

Мне хватило и мимолетного взгляда, чтобы понять: море — это огромный город. Прямо подо мной, как и повсюду вокруг, о чем я раньше и не подозревал, тянулись автострады, бульвары, улицы и кружные дороги с довольно бурным подводным движением. В плотной прозрачной воде, подсвеченной мириадами крохотных искрящихся существ — планктоном, сновали в безудержной гонке рыбы, похожие на грузовики и автобусы, легковушки и велосипеды и даже на прохожих, — они сигналили и кричали друг дружке без умолку. И все это — на бескрайнем зеленом фоне. На разной глубине, насколько хватало глаз, то вспыхивали, то гасли гирлянды сверкающих пузырьков — следы проносящихся с бешеной скоростью рыб. Как только угасал один такой огненный шлейф, на его месте тотчас загорался другой. Следы эти простирались в разные стороны и гасли где-то вдалеке. Они напоминали фотоснимки ночных городов, сделанные при большой выдержке, — с длинными лентами света, брызжущего из задних автомобильных фар. С тем лишь исключением, что здешние машины неслись то выше, то ниже друг друга, словно по многоярусной эстакаде. Да и расцветки у них были самые необыкновенные. Корифены — они проносились под плотом, как патрульные машины, числом не меньше пятидесяти, — отливали ослепительно-золотым и синевато-зеленым свечением. А другие рыбы, которых я не мог узнать, — желтым, коричневым, серебристым, синим, красным, розовым, зеленым и белым цветами во всем многообразии оттенков и окрасов, включая одноцветных, пестрых и полосатых. Только акулы решительно не хотели сверкать красками. Однако какими бы ни были размеры и расцветки этих машин, их объединяло одно — шальной порыв. Они то и дело сталкивались друг с другом — боюсь, нередко со смертельным исходом, — а некоторые, потеряв управление, врезались со всего маху в бордюры на обочинах либо выскакивали из воды и тут же шлепались обратно, вздымая фонтаны искрящихся брызг. Я следил за всей этой подводной суетой, словно из корзины парящего над городом воздушного шара. Это было изумительное, захватывающее зрелище. Так, должно быть, выглядит Токио в часы пик.

Я все смотрел и смотрел — до тех пор, пока в городе не погасли все огни.

С борта «Цимцума» я видел только дельфинов. Мне всегда казалось, что Тихий океан — огромная необитаемая водная пустыня, где лишь местами попадается рыба, и то редко. Потом я узнал, что сухогрузы гораздо быстрее рыб. И разглядеть морских животных с борта корабля так же невозможно, как лесных обитателей из окна мчащегося по шоссе автомобиля. А дельфины плавают очень быстро, да и порезвиться возле лодок и кораблей они не прочь — совсем как собаки, когда пытаются догнать машину: они бегут за ней и бегут, до полного изнеможения. Так что, если вам захочется посмотреть на лесную живность, ступайте в лес пешком — и никакой суеты. То же самое и в море. Чтобы разглядеть несметные богатства его глубин, по нему нужно, так сказать, пройтись неспешным шагом.

Я улегся на бок. Впервые за пять дней у меня возникло некоторое ощущение покоя. Ко мне вновь вернулась надежда — а сколько труда я на это положил! — хоть и слабая, но вполне заслуженная и совершенно оправданная. И я уснул.

60

Среди ночи я вдруг проснулся. Приподнял край навеса и огляделся. В чистейшем небе сияла четким полумесяцем луна. Звезды сверкали так ярко, что было бы глупо назвать ночь непроглядно темной. Безмятежное море утопало в слабом мерцающем свете, озарявшем простиравшуюся вокруг черноту зыбкими серебристыми отблесками. И в этом свечении все смешалось: и небо надо мной, и море подо мной. Меня охватили волнение и страх. Я чувствовал себя мудрецом Маркандеей, который выбрался из чрева спящего Вишну и узрел Вселенную и все сущее в ней. Но мудрец даже испугаться не успел, как Вишну проснулся и снова его проглотил. Первый раз я заметил — как буду неизменно замечать это потом, во время страданий, между приступами мучительной боли, — что страдаю я на великой сцене. Я увидел свои муки такими, как есть, — преходящими и никчемными, и это меня успокоило. Я понял — страдания мои ничего не стоят. И смирился с этим. Так оно и было. (Только при свете дня душа моя зароптала: «Да нет же! Нет! Мучения мои стоят многого. Я хочу жить! Так, чтобы жизнь моя слилась с жизнью Вселенной. Жизнь — всего лишь глазок, узкий проход в бесконечность, и как же мне не цепляться за это короткое, призрачное видение? Этот глазок — все, что у меня есть!») Пролепетав что-то из мусульманской молитвы, я снова уснул.