Письмо из прошлого - Коулман Роуэн (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
Внутри церкви неожиданно ярко и светло. Длинные, узкие и чистые стекла окон драматично преломляют солнечные лучи, заливая белые стены ослепительным светом. Пространство по бокам от центрального прохода перечерчено чинными линиями скамеек из светлого дуба. И все они обращены к алтарю, над которым висит распятие.
Во всем чувствуется какая-то живость и драма. Воздух гудит и вибрирует, пронизанный верой, как электричеством.
Мимо проходит какая-то дама, бросает на нас неодобрительный взгляд, окунает два пальца в то, что, должно быть, является святой водой в чаше на стене, дважды осеняет себя крестом и проскальзывает в храм.
Мы с Горошинкой обмениваемся нервными взглядами. Нужно знать определенные правила и ритуалы, а у нас с этим проблема. Мы тут чужие.
— Что нужно делать? — шепчет мне Горошинка уголком рта.
— Понятия не имею, — признаюсь я. — Давай просто подождем.
— Чего?
Я уже собираюсь повторить «понятия не имею», как вдруг какая-то дама касается моего плеча.
— Я могу вам помочь? — мягко спрашивает она.
Я оборачиваюсь и тут же узнаю ее. Это подруга Рисс, Мишель. Ее волосы по-прежнему рассыпаются тугими кудряшками, хотя теперь они припудрены сединой. Она заметно поправилась, но выражение ее лица все такое же — открытое, веселое и миролюбивое. Когда она видит меня, то удивленно вздрагивает, но тут же успокаивается, потому что, в конце концов, я просто не могу быть той девушкой, которую она встретила однажды летом тридцать лет назад.
— Эта церковь не совсем подходит для туристов, — вежливо говорит она. — Если хотите, я могу показать вам, как пройти к одному замечательному собору, хотя, наверное, лучше все же спуститься в метро или поймать такси, если удастся.
— О, мы не туристы, мы англичане, — говорю я.
Ее улыбка гаснет.
— С тех пор, как мы выиграли Войну за независимость, вы здесь туристы.
— Наша мама когда-то часто приходила сюда, — поясняет Горошинка. — Она выросла в Бей-Ридж, и мы… Недавно ее не стало, так что мы навещаем места, которые много для нее значили, и это было одним из них.
— Мне очень жаль, — говорит она, и выражение ее лица немного смягчается. — Я могу спросить, как звали вашу мать? Возможно, я знала вашу семью.
— Марисса Люпо, — осторожно говорю я, представляя, как она поменяется в лице и в ужасе закроет ладонью рот.
— Так вы — девочки Рисс? — Ее тон лишь самую малость тревожит спокойную и тихую гладь атмосферы.
— Вы знали ее? — шепотом спрашивает Горошинка.
— Знала и любила. — Мишель на секунду отворачивается от нас, и яркий свет обрисовывает ее профиль. Она встряхивает головой и делает глубокий вдох. — Меня зовут Мишель Каватес, по крайней мере, я была ею когда-то. Теперь я Мишель Найт. А Рисс… Мы с ней вместе выросли. И проводили вместе каждый день с тех пор, как закончили школу, и до того дня, когда она сбежала. Боже, Рисс, как это могло произойти?
Мы молчим. Даже теперь, после всего, через что мы прошли и что видели, не можем говорить о смерти мамы, потому что все это случилось с нами и говорить об этом с кем-либо не хочется.
— Простите, у меня шок, — говорит она и крепко сжимает наши руки. — Я не хотела быть бестактной… Ну же, пойдемте со мной. Посидим у меня в кабинете и поговорим.
Мы прошли за ней в боковую дверь, миновали стеклянный переход, который соединяет церковь с отдельным административным зданием, построенным в стиле поздних шестидесятых.
— Кофе? — Мишель жестом указывает на чайник в углу своего кабинета. — Или, может быть, чай? Вы, британцы, любите чай, не так ли? Кажется, у меня был где-то…
— Воды вполне достаточно, спасибо, — говорю я, и Горошинка кивает.
— В холле есть кулер, сейчас я принесу чашки.
Пока мы ждем ее возвращения, Горошинка протягивает мне руку, и я крепко ее сжимаю.
— Ты в порядке? — спрашивает она. — Ты выглядишь… в общем, не очень.
— В порядке, — улыбаюсь я. — Вообще-то я чувствую себя довольно неплохо. Чувствую себя сильной.
Вид у Горошинки скептический, но ей приходится поверить мне на слово, и она выпускает мои пальцы как раз в тот момент, когда Мишель возвращается в кабинет.
Хозяйка ставит перед нами пластиковые стаканчики с водой, садится за стол и подпирает подбородок ладонями.
— Я соболезную вашей утрате. Как давно ее не стало?
— Не очень давно, несколько месяцев назад, — отвечаю я. — Это был несчастный случай.
Я знаю, что Горошинка не станет осуждать меня за то, что я это сказала, потому что частично так и есть. По крайней мере, именно это записано в свидетельстве о смерти: случайная передозировка.
Когда я думаю о той женщине, которую Мишель знала столько лет, то понимаю, что она не имеет ничего общего с той, которая прервала свою жизнь. Но я не хочу портить ее память о ней.
— Просто не могу в это поверить… — Мишель недоуменно моргает. — Мне всегда казалось, что на самом деле она никуда не уходила. До этого момента. Нет, конечно же, она ушла — вот она была здесь, а затем все огни в городе погасли, и когда зажглись, ее уже не было. Но это почему-то было неважно, ведь я знала, что она все еще здесь. Я часто думала о ней, знаете ли. Думала, что если мы снова увидимся, то будем общаться так, словно ничего и не было, продолжим оттуда, где закончили, не упустив ни секунды. Я всегда надеялась, что однажды это случится. Что она решит навестить дом или я поеду в Англию. А теперь я знаю, что этого никогда не будет, и… что ж… это очень больно.
Я делаю небольшой глоток. Вода уже успела согреться. Мишель потирает лицо ладонями и слегка размазывает голубую тушь по щекам.
— Мы долгое время писали друг другу письма, — говорит она. — Но жизнь встает у нас на пути, и то, что виделось как пара недель молчания, превращается в месяц, а затем в год. Как у вас дела, девочки? Как Генри?
— Мы справляемся… день за днем, — отвечает Горошинка.
— А что еще вы помните о том лете? — спрашиваю я в надежде услышать что-нибудь, какие-то слова или воспоминания, которые могут послужить мне дверью в прошлое.
Даже если мой вопрос и удивляет Мишель, она этого не показывает.
— Было очень жарко. Так жарко, что жизнь начиналась только после захода солнца. Тем летом все казалось другим, съемочная площадка оставалась здесь до августа. Да вы, наверное, и так это знаете. Даже несмотря на то что я никак со всем этим не соприкасалась, все равно наш маленький мирок, самое сердце неизвестности, вдруг наполнился светом и словно наконец попал на карту, — улыбается Мишель и немного распрямляет плечи. — До этого я никогда не испытывала гордости за место, где жила. Не поймите меня неправильно, я любила свой дом, но гордость… Думаю, все дело в том, что происходило в семьдесят восьмом. А когда вышел фильм…
— Вы видели, как познакомились мама и папа? Это было в бургерной «White Castle», не так ли? Там как раз закончились съемки фильма, — уточняет Горошинка, возвращая Мишель в настоящее, к нам.
— Конечно. Это была настоящая любовная история! — Мишель расцветает улыбкой, довольная, что ей удалось вспомнить хоть что-то хорошее. — Я чертовски им завидовала. Это было даже лучше, чем в кино. Ваш папа фотографировал актеров, съемочную площадку и сцены. А на улицах все время ошивалась молодежь, вокруг было полно подростков. И вот в его объектив угодила Рисс. Она этого не заметила, но я-то увидела. Потому что он вдруг замер, опустил камеру и уставился на нее. А потом она оглянулась — и бам! Так все и случилось. Теперь совсем другое время, но я мечтала о свадьбе с тех пор, как была совсем еще маленькой девочкой. Мечтала о том, как встречу Того Самого. И никого из нас не удивило, что Рисс встретила его первой и первая же уехала.
— А не было никого из этой церкви, кто тоже исчез в ту ночь? — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более непринужденно. — Какой-нибудь священник?
— Да, правда, отец Фрэнк… — Мишель закусывает губу. Ее брови озабоченно сдвигаются. — Был момент, когда люди начали думать, что они сбежали вместе. Можете себе такое представить?! Но я-то лучше знала, ведь я дружила с ней. Когда мы все еще и подумать не могли о том, чтобы пересечь мост и побывать на Манхэттене, она уже тайно сделала себе паспорт — это было даже до знакомства с Генри. Рисс родилась с шилом в одном месте, ей хотелось повидать мир и показать этому миру себя. Я всегда думала, что в конце концов она сделает нечто важное. Что-то такое, о чем мы все однажды услышим и чему ни капельки не удивимся.
