Знаменитый газонокосильщик - Ланина Мария Михайловна (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
В наших анкетах имеется графа о дополнительных требованиях служащих. И кретин, который заполнял ее до меня, вносил туда следующие сведения: «Мистер О’Шонесси любит посещать „Кристал-Палас“», а «Мистер Мэлон интересуется социальными программами». Все это выглядит настолько глупо, что я решаю добавить несколько собственных перлов. Поэтому, переговорив с мистером О’Нилом, я вписываю в соответствующую графу «Никак не может дождаться выходных, так как в эти дни экспериментирует с Вечным злом и пьет кровь младенцев на алтаре, сложенном из человеческих костей. Хотел бы изменить график работы».
9 часов вечера.
Пришло несколько открыток в связи с предстоящей годовщиной свадьбы папы и мамы. Мама умерла в прошлом году в апреле, и, вероятно, папа об этом помнит, так как начинает разговаривать с ней, заснув в кресле.
— Сегодня ей лучше, — произносит он. — Она хорошо спала. И доктор Мейтланд проявляет гораздо большую оптимистичность, не так ли?
Я не сразу догадываюсь, что он говорит о маме и считает, что она все еще жива. Когда я рассказываю ему об этом позднее, он совсем расклеивается и бросается меня обнимать. Он так давно этого не делал, и для меня это такая неожиданность, что я отскакиваю в сторону.
— Мы движемся с разных концов спектра, но рано или поздно встретимся, потому что любим друг друга. Ты невыносим, сын мой, но я все равно тебя люблю, — говорит он и прижимает мою голову к своей груди.
Саре больше всего не хватает маминых звонков по телефону. Она говорит, что ей все время хочется рассказать о каких-нибудь мелочах, она снимает трубку и только тут вспоминает, что мамы больше нет. А мне больше всего не хватает ее умения понимать, что в любом споре существуют две правды. Она никогда не злилась, как папа, и всегда меня оправдывала. Даже если бы я оказался Саддамом Хусейном, угрожающим начать вторую войну в Заливе, скорее всего она бы сказала папе, что такие поступки свойственны молодежи, и лишь потом бы тихо добавила: «Не хочу быть занудой, Джей, но я бы на твоем месте впустила наблюдателей ООН и обнародовала местонахождение заводов, производящих химическое оружие. Нехорошо запугивать гражданское население нервнопаралитическим газом».
В полночь мы спускаемся в сад и выпиваем за маму.
— С нашей годовщиной, родная. Ну и как, на твой взгляд, мы справляемся? — говорит папа, повернувшись к розовому кусту, где развеян мамин прах.
Мы стоим еще некоторое время, и папа рассказывает ей о последних выходках Чарли и приготовлениях к свадьбе Сары.
— Думаю, мама была бы рада, что теперь ты ездишь на ее прачечном фургоне, — в какой-то момент замечает он. — Я никогда не возражал против того, что она занимается глажкой. А она считала, что мне это не нравится. Ведь правда, дорогая? — И он снова делает жест в сторону куста. — Она считала, что компрометирует меня этим. Жена главного редактора телеканала занимается глажкой чужого белья. Но меня это нисколько не смущало. Ей нравилось это делать. Ей хотелось быть полезной. И я любил ее за это. Я просто хочу, чтобы ее старший сын оказался таким же.
Он говорит, что волнуется за меня. Он говорит: «Знал бы ты, сколько раз мы с твоей матерью о тебе говорили… Кем он станет? Счастлив ли он? Чем мы можем ему помочь? Представляешь ли ты себе, как мы тебя любили… и любим?»
Я говорю, что представляю.
Настроение его внезапно меняется, и я явно начинаю вызывать у него раздражение, возможно из-за статьи, опубликованной в «Нью стейтсмене». А может, потому, что сегодня вечером, когда Чарли делал домашнее задание перед телевизором и он посоветовал ему уйти в столовую, тот ответил, что в наше время домашнее задание должны делать роботы.
Мама умерла от рака. Сегодня я прочитал старые записи из своего дневника, относящиеся к этому времени. 1 июня, день, когда ей был поставлен окончательный диагноз.
<i><b>1 июня:</b></i> Когда я вошел в приемное отделение, то заметил, что сестры смотрят на меня как-то испуганно. Но в тот момент я еще не понял, что это первый сигнал, и считал, что все в порядке, пока в коридоре меня не остановила медсестра по имени Донна. «Боюсь, твоей маме только что сообщили плохие новости. У нее сейчас сестра», — сказала она.Я спросил, какие именно, и почувствовал, как у меня начинает колотиться сердце.«Лучше спроси у сестры», — ответила Донна.Когда я открыл дверь, то увидел, что мама лежит в кровати и плачет. Вся палата была заставлена цветами. Рядом стояла медсестра и держала ее за руку.«Привет, милый», — сказала мама, утирая слезы. Я взял ее за другую руку и посмотрел на сестру. «Биопсия, милый, — промолвила мама, снова разражаясь рыданиями, — показала, что это рак».Мама продолжала плакать, а сестра принялась рассказывать истории о больных, которым удалось победить опухоль, главное — сохранять позитивное отношение к жизни. Потом приехал папа, и мы сели с ним по обе стороны кровати, но мама по-прежнему плакала между редкими всплесками оптимизма. Она сжимала нам руки с такой силой, что костяшки пальцев у нее белели, а сухожилия на запястьях напрягались и начинали напоминать спагетти.— Моему отцу, твоему деду, семьдесят три года, — кричала она. — Это несправедливо! Ну почему это должно было произойти именно со мной? Почему со мной?Я чувствовал, как к глазам подступают слезы, но не мог позволить себе расплакаться, потому что на меня все время смотрел папа и я знал, что он пытается сохранять самообладание ради мамы, а я должен был делать это ради него. Мама, всхлипывая, повторяла, что единственное, чего ей хочется, — это поставить на ноги меня, Чарли и Сару.— Теперь мне придется отказаться от глажки белья. А мне так хотелось скопить для ребят начальный капитал, — сказала она папе.Папа обнял ее и закрыл от меня ее лицо, но она продолжала сжимать мою руку, и я подумал: «Она делает это для того, чтобы я не чувствовал себя одиноким». Она не видела меня, но не хотела, чтобы я чувствовал себя менее значимым, чем папа. Я тоже сжал ее руку изо всех сил и заплакал, потому что не хотел всему этому верить и не хотел видеть маму в таком состоянии, и еще мне никогда не приходило в голову, что она ежедневно гладит белье на протяжении уже бог знает скольких лет только для того, чтобы у нас был начальный капитал.Папа пытается ее подбодрить и говорит спокойным размеренным голосом. Он говорит, что она тоже доживет до семидесяти трех лет, как и дедушка. Мне знаком этот голос из разряда «не глупи». Он делает мне знак, и я тоже начинаю говорить таким же голосом, а мама переводит взгляд с него на меня, словно пытаясь поймать нас на неосторожном слове.— Тебе есть для чего жить, — говорит папа. — Люди умирают от рака только тогда, когда им не для чего жить. У тебя есть сад и вот этот, — он обхватывает меня за голову.— Это правда, — подхватываю я, вытирая глаза.— Да-да, вы правы, — соглашается мама, глотая слезы. — Простите меня. Просто я только что узнала и еще не оправилась. Господи, что бы я без вас делала! Идите сюда. Все в порядке. Я знаю, все будет хорошо. Обязательно.Но естественно, этого не случилось. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что у нее не было ни малейшего шанса. И врачи это знали, но не говорили нам, потому что на ранних стадиях принято внушать пациентам надежду.
