Восток есть Восток - Бойл Т. Корагессан (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Но Хиро не умер. Вместо этого он оказался в импровизированном карцере, где должен был пялиться на голые стены, вдыхать топливные пары и дожидаться прибытия в порт Саванна, откуда авиакомпания «Джал» доставит его, покрытого позором, на родину.
Гайдзин. Длинноносый. Маслоед поганый. Эти оскорбления преследовали его всю жизнь. Он рыдал на руках у бабушки после детского сада, был козлом отпущения в начальных классах, в средней школе его без конца лупили, а из морского училища, куда его определила все та же бабушка, пришлось уйти, потому что соученики не давали ему прохода. Они называли его гайдзином, «иностранцем». Мать Хиро была настоящей японской красавицей, с толстыми ногами, круглыми глазами и очаровательной кривозубой улыбкой, но отец вот подкачал. Он был американец. Хиппи. Молодой парень, единственной памятью о котором осталась выцветшая, потрепанная фотография: волосы до плеч, монашеская бородища, кошачьи глаза. Хиро даже не знал его имени. «Оба-сан (Бабушка), — приставал он к бабушке, — какой он был? Как его звали? Какого он был роста?» «Его звали Догго», — отвечала бабушка. Но это была кличка, не настоящее имя. Догго — персонаж из американского комикса. Иногда бабушка добавляла: «Он был высокий. С длинным носом, в маленьких цветных очках. Волосатый и грязный». А в другой раз она говорила, что он был коротышка. То он у нее получался толстый, то худой, то вдруг беловолосый, то широкоплечий, то хромой и с палкой. Еще он был в джинсах, с серьгой в ухе, ужасно грязный и волосатый (грязным и волосатым отец оставался при любой версии). Такой грязный, что у него в ушах можно было репу выращивать. Хиро не знал, чему верить. Отец превратился в чудище из сказки: утром — великан ростом до небес, вечером — мальчик с пальчик. Следовало бы расспросить мать, но той не было на свете.
Достоверно Хиро знал следующее. Некий американский хиппи, в лохмотьях, в кругленьких очках, все пальцы в перстнях, приехал в Киото постигать дзэн и заодно научиться играть на кото. Как и все американцы, он был лентяй, любитель кайфа и разгильдяй. Вскоре молитвы и медитация ему наскучили, но он продолжал слоняться по киотоским улицам в надежде научиться хотя бы бренчать на кото. Тогда он поразил бы Америку своим открытием, как «Битлз», вывезшие из Индии ситар. Парень, само собой, играл в рок-группе — во всяком случае, в прежний период своей жизни, — и в кото его больше всего привлекала несуразность этого инструмента. Пяти футов в длину, с тринадцатью струнами и передвижными колками, кото издавал звуки, подобных которым нашему хиппи слышать не приходилось. Этакая диковинная мычащая цитра размером с крокодила. Разумеется, надо будет подключить электричество, положить эту хреновину на стол, вроде педальной гитары, и получится в самый раз: дергаешь плечами, мотаешь нестриженой башкой, отчаянно молотишь по струнам — публика просто обалдеет. Но играть на кото очень трудно, без учителя никак. Нужен заработок. Хиппи сидел без работы, без денег, студенческая виза подходила к концу.
Такова была ситуация, когда в его жизни появилась Сакурако Танака.
Мать Хиро была умненькая, даже очень умненькая — кончила школу с прекрасными оценками, могла бы поступить хоть в Токийский университет. Хорошенькая, милая, живая и при этом полная неудачница. Ни в Токийский, ни в Киотоский университет идти она не пожелала. Сакурако не хотела работать в «Судзуки», «Мицубиси» или «Куботе». Еще решительнее отказывалась она посвятить свою жизнь кухне и детским пеленкам. Она мечтала только об одном, и эта неистовая мечта терзала ее острее лютого голода, а по ночам лишала сна: Сакурако жаждала играть американский рок-н-ролл. На сцене, с собственной группой. «Хочу играть песни Буффало Спрингфилда, „Дорз“, „Грейтфул дед“ и „Айрон баттерфляй“, — заявила она матери. — И еще Джанис Джоплин и „Грейс слик“.
Бабушка Хиро была обычной домохозяйкой, жившей в стране домохозяек. Она отчаянно возражала. Рок-н-ролл в ее представлении был чужеземной, дьявольской музыкой, скрипучей, чувственной и нечистой. А место молодой женщины — дома, с мужем и детьми. Что же до отца Сакурако, то он взрывался при одном лишь упоминании о рок-н-роле. Отец всю жизнь проработал в тракторной компании «Кубота», ужинал, играл в гольф и проводил отпуск с товарищами по службе и уже облюбовал себе местечко на принадлежавшем компании кладбище.
Дело кончилось тем, что Сакурако ушла из дома. В вытертых джинсах и с гитарой она отправилась в Токио, где обошла все клубы веселых районов Сибуя, Роппонги и Синдзюку. Шел 1969 год. Женщины-гитаристы встречались в Японии примерно так же часто, как сакура в Сибири. И месяца не прошло, как девушка вновь оказалась в родном Киото, стала работать в баре. Когда в дверях этого питейного заведения появился Догго — без иены в кармане, лохматый, джинсовый, обвешанный бусами, в сапогах и выцветшей майке, с мозолистыми от гитарных струн пальцами, — Сакурако потеряла голову.
Он позволял ей кормить и поить его, рассказывал про Лос-Анджелес и Сан-Франциско, про бульвар Сан-сет в Голливуде, группу «Хейт» и Джима Моррисона. Сакурако разыскала сэнсэя, учившего игре на сямисене и кото гейш из древнего киотоского квартала Понто-те. В знак благодарности Догго переехал к ней жить. Квартирка была совсем маленькая. Они спали на матрасе, курили хипповую травку и занимались любовью под рев запиленных пластинок с роком. Ни малейших иллюзий о матери Хиро не питал. Она была девушкой из бара — познала сотню мужчин, флирт входил в ее служебные обязанности. Жизнь Сакурако рисовалась сыну в виде мрачного документального фильма. Вот она забеременела. Комната сразу сделалась меньше, рис приобрел странный привкус, обои пропахли готовкой, а потом в один прекрасный день Догго испарился. Оставил потертую фотографию и память о гитарном переборе, еще долго звучавшем аккомпанементом ее одиночеству. Через шесть месяцев родился Хиро. Еще через шесть месяцев его матери не стало.
Таким образом, Хиро был полукровкой. Каппа(Мифическое существо, водяной с длинным носом), длинноносый, поганый маслоед, вечный чужак в своей стране, да еще и круглый сирота. Японцы — нация беспримесная, фанатично нетерпимая к притоку чужой крови. Но зато американцы, как твердо знал Хиро, совсем другое дело: это многоплеменный народ метисов, мулатов, а то и кое-кого похуже. Или получше — с какой стороны поглядеть. В Америке можно быть на одну часть негром, на две югославом, на три эскимосом и при этом разгуливать по улицам с гордо поднятой головой. Японское общество закрыто, а американское открыто нараспашку. Хиро читал про это, видел в кино, об этом пели пластинки. В Америке каждый может делать что пожелает. Конечно, там очень опасно. Кругом преступники, психи и крайние индивидуалисты. Но в Японии его выгнали из училища, он был хуже буракумина(потомки членов официально упраздненной касты неприкасаемых), последнего мусорщика, хуже, чем даже корейцы, которых привезли во время войны для рабского труда.
Вот почему Хиро завербовался на «Токати-мару», самую ржавую и трухлявую посудину из всех, что плавают под японским флагом. Сухогруз отравлялся в Соединенные Штаты. Можно будет сойти на берег, посмотреть на все собственными глазами на ковбоев, проституток, диких индейцев. Может, даже удастся разыскать отца в каком-нибудь просторном белоснежном доме на ранчо, поесть вместе чизбургеров. И Хиро отправился в плавание третьим коком. А ведь мог бы стать офицером торгового флота — если б дали закончить морское училище. Вместо этого он был вынужден сносить издевательства Тибы, Угря, да и всей команды. Даже в море его травили не переставая. Тогда Хиро решил попросить совета у Мисимы и Дзете. Он нанес врагам могучий удар и теперь томился в узилище, униженный, терзаемый жалобами и стонами несчастного желудка, который был вынужден довольствоваться двумя рисовыми колобками в сутки.
В эти тяжкие дни Хиро беспрестанно думял о еде, мечтал о ней, молился ей. Непосредственно перед побегом он грезил о настоящем завтраке: суп мисо с баклажанами и соевым творогом, вареная редька, сырой лук, рис с соусом. Потом размечтался об обеде, да не о жалкой западной стряпне, которой изводил команду Тиба, очень гордившийся тем, что когда-то плавал на иностранном судне (порт приписки — Такома, штат Вашингтон). Нет, Хиро представлял себе настоящее тамаго-мэйси, блюдо из риса и яиц, которым его кормила бабушка после школы. И еще — соевое и ячменное печенье, которое она покупала в кондитерской по соседству; нежнейшую лапшу самэн, которую она так аппетитно помешивала в железной кастрюле. Вот об этой лапше Хиро как раз и мечтал, угрюмо глядя на тоскливую шеренгу швабр, когда снаружи загремели тяжелые шаги его тюремщика.
