Вероника - Знаменская Алина (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— У тебя все наладится. Нужно только уделять себе больше внимания.
Ника стрельнула глазами на рукава своей формы.
Оба рукава выглядели так, словно их жевала корова. Да не обращала она внимания на такие детали. А оказывается, надо. Хотя Ника очень сомневалась, что это поможет что-нибудь изменить в ее жизни.
Конечно, такой женщине, как Юлия Юрьевна, виднее.
Вон она какую красоту творит самостоятельно! Ника осторожно взяла в руки одну из кукол. Это была восточная красавица. Ее точеное личико и плавный изгиб тонких рук были совершенны. Разве возможно такое изготовить самой? Здесь, у них на Руднике?
— Приходи ко мне в клуб, я тебя научу, — прочитала ее мысли Юлия Юрьевна. — У тебя получится.
— Вряд ли я смогу.., у меня не хватает времени ходить в кружки.
— Глупости, — нахмурилась женщина. — Насколько я знаю, твой брат все детство провел в спортивных секциях. Так почему же ты не можешь? Средневековье какое-то! И не отказывайся! В пятницу, в три часа я буду тебя ждать.
Глава 2
Ника уже засыпала, когда услышала звук поворачиваемого в замке ключа. Славик вернулся. Ника прогнала от себя сон. Нужно спросить, что там со стеклом. Против своего обыкновения брат не пошел на кухню, а сразу нырнул в комнату к сестре.
— Ты не спишь?
— Нет.
Ника как солдатик села на раскладушке. Сна как не бывало.
— Ты маме что-нибудь говорила? — спросил Славик, снимая пиджак.
— Про стекло?
— При чем тут стекло?
Ника замолчала. Она не всегда понимала брата.
— Ты говорила родителям.., где.., видела меня?
— Зачем? — не поняла Ника.
— Зачем, зачем.., не знаю зачем, мало ли… Может, разговор зашел?
Славик заметно нервничал.
— У мамы были гости. Тетя Роза с тетей Тамарой.
Я готовила ужин, а потом мыла посуду. Мама ничего про тебя не спрашивала.
— — Вот и хорошо. — Славик скинул брюки и нырнул под одеяло. — И спросит — не говори. Ты меня там не видела. И ничего не видела, поняла?
— Ты стесняешься, что у нее ребенок?
— Много будешь знать.., помнишь?
Ника промолчала. Какой смысл скрывать? В таком поселке, как у них, это практически невозможно.
Кто-нибудь да увидит.
— Ты ее любишь? — тихо спросила Ника.
— Кого?
— Юлию Юрьевну.
— Мала еще такие вопросы задавать.
— Ничего не мала. Мне четырнадцать. Юлия Юрьевна считает меня взрослой.
Ника чуть не добавила «и красивой», но что-то помешало ей.
Славик усмехнулся. Диван под ним скрипнул.
— Раз с химии убегаешь и стекла бьешь, значит, мала.
— А вот и не убегаю! Я химию как раз люблю! — горячо возразила Ника. — А стекло разбила, потому что девчонки назвали нашу мать слепой!
— Но она действительно слепая, — немного помолчав, возразил брат.
— Это не их дело! — подскочила Ника. Раскладушка жалобно пискнула. — Она разве виновата, что так получилось?!
— Никто не виноват. Мама работала на вредном производстве. А твои девчонки — дуры.
Ника не ответила. Славик протяжно и звучно зевнул.
— Спи, — посоветовал он. — Вставили твое стекло.
Петрович за бутылку сделал как новенькое. Не придерешься.
— Спасибо, — отозвалась Ника в темноту. Ответом было ровное сопение брата. Он всегда засыпал мгновенно, едва донеся голову до подушки.
Никин сон теперь нарушился, отлетел за пределы комнаты. Она думала над словами брата. Когда с матерью случилось несчастье, в доме поселилось словосочетание «вредное производство». Как эхо звучало зловещее «Пластик». Нике было в ту пору около семи, она ни разу не была на работе у матери, и «Пластик» представлялся ей серым косматым чудовищем. Чудовище варило в огромном котле булькающую пластмассу. Люди, работающие на чудовище, должны были спешить туда чуть свет и помешивать пластмассу огромными ложками. Ника невзлюбила слово «Пластик».
Повзрослев, она поняла что «Пластик» — это огромный завод со светлыми цехами, душевыми и столовой.
Но детская ассоциация закрепилась. Ника для себя решила, что никогда не станет работать на заводе.
Тщательно роясь в своих детских воспоминаниях, Ника находила там мать — прежнюю, до того дня.
Обычно память подсовывала ей праздники. Мать очень любила праздники — шумные дни рождения, Новый год, майские, октябрьские и все остальные, что предлагал отмечать советскому народу висящий на кухне отрывной календарь.
По поводу предстоящего праздника мать затевала в доме уборку. Убиралась мать, пританцовывая и напевая. Казалось, вещи только и ждут, когда мать прикоснется к ним, лезут ей на глаза, просятся в руки. Сама она в старенькой кофточке и подоткнутой юбке была уже праздничной. Отец, заходя в комнату за чем-нибудь, украдкой посматривал на нее — любовался. Все в доме преображалось: доставались тарелки сервиза, ваза на высокой ножке — под фрукты, пузатая супница. Отец ставил в большой комнате раздвижной стол. Мать одним взмахом накрывала его скатертью.
Сколько раз Вероника украдкой пробовала обойтись с вещами подобно матери — не тут-то было. Стул обязательно падал, ваза резво выскакивала из рук, книги рассыпались. Ника путалась у взрослых в ногах, изнывая от желания быть замеченной и поучаствовать во всеобщей суете. Иногда ей доверяли натирать сухим полотенцем вилки и ложки. Славик не разделял ее энтузиазма. Вся эта кутерьма не занимала его, разве что пластинки подобрать для танцев. И он выбирал из стопки привычный набор: для тети Розы — «Синяя птица», для тети Тамары — «Самоцветы», для мамы — Алла Пугачева.
Первым приходил сосед Альберт со своей тихой как мышка женой Кирой — они приносили стулья.
Потом сразу приходили остальные гости, и все начинало крутиться по едва уловимому маминому знаку.
Мать искрилась весельем, ей шла суета застолья, как новое платье. Она, вероятно, заряжала ее, поднимала настроение и не утомляла.
Мать затевала то игру в фанты, то затягивала застольную песню, которую тут же подхватывали тетя Роза с тетей Тамарой, а за ними — все остальные. Мать могла вытащить всех любоваться закатом и прямо посреди двора выпалить частушку, с озорным вызовом глядя в пьяные глаза кого-нибудь из мужиков. Тут уж начинался дым коромыслом. Впрочем, эти обрывочные воспоминания оставались неясны, а с годами становились все более неуловимы. Более четким, выстроенным в памяти, остался ежедневный зимний путь в детский сад — темнота спящего в снегах поселка, мороз и колючий шерстяной платок, туго опоясывающий и колющий щеки.
Темноту, сопровождающую их с матерью ранним морозным утром до самого детского сада, Ника воспринимала как должное. А вот лимонный осколок луны, появляющийся изредка на темно-синем или черном фоне — как подарок доброго волшебника.
Поселок до сих пор плохо освещается, потому что находится на задворках, на самой окраине города. Ника в свои шесть лет, конечно, слышала от взрослых, что где-то в городе есть места, просто залитые светом. Что по ночам на некоторых улицах горят фонари, а витрины магазинов сияют разноцветными фонариками. Но представить такое трудно. Ее мир ограничен дорогой из дома в детский сад и обратно, огражден желтыми квадратами двухэтажных домов и горкой во дворе. Мир состоит из мороза, темноты и скрипа шагов. Мать торопится на завод, и Нике приходится живо семенить за ней, перебирая валенками. У мамы сапоги скользят по подмороженной за ночь дороге — мать то и дело теряет равновесие, с трудом удерживаясь на ногах. Двигаться приходится чуть ли не на ощупь. Впрочем, Ника знает наизусть все нюансы ежедневной дороги. Она с удовольствием сообщает:
— Забор с дыркой. А вот уже колонка. Барак с сараем. Почта! Мам, почти пришли!
Мать и сама видит, что пришли. Но на самом подходе, на повороте, мать не удерживается и падает навзничь, увлекая за собой Нику. Ника слышит глухой стук и валится на мать, как кулек с мукой — мягко и беззвучно. Зато мать охает от боли — ударилась. Она лежит на скользкой наледи, вытянувшись во весь рост.
