Живой - Можаев Борис Андреевич (читать онлайн полную книгу txt) 📗
– В колхозе надо работать, а не тунеядствовать, – назидательно говорил деду Филату незнакомый представитель в фуражке с дубовыми листьями.
Дед Филат услужливо крутился возле телеги, помогал увязывать сети.
– Мотри, Пашка, кабы на ухабе не тряхнуло; под колесо попадет кулик – кольца поломает, – наказывал он бригадиру.
– Чудак! – усмехнулся начальник в фуражке с дубовыми листьями. – Что мы, покупаем у тебя сети, что ли? Или на хранение везем? Мы ж конфискуем… Понимаешь?
– Отчего же не понимать? Везите, везите, – деревянно бормотал дед и долго смотрел вслед телеге из-под ладони, оскалившись – то ли плакал, то ли смеялся.
Фомич понимал, в каком положении оказался дед Филат, и теперь находился в трудном раздумье. Оно бы надо поделиться с дедом, коли по-людски поступать. Да ведь и себя жалко. Там своих ртов полна изба: каждое утро разевают – дай! А кто ему, Фомичу, даст? Он сел возле деда, закурил.
– У тебя, дядь Филат, смолянка-то, поди, с единоличной поры осталась? – Живой вытянул насмоленную дощечку из-под голенища деда Филата. – Их уж, никак, лет двадцать не продают?
Смолянка была черная, целенькая, как новая.
– Перед войной старшой привез мне две штуки со стороны, – сказал дед Филат. – Одну-то я исшоркал.
– Ну-к, я попробую! – Живой упер в носок такого же расшлепанного, как у деда Филата, кирзового сапога кончик косы и стал точить неровное жало.
«Вжить, вжить, вжить…» – звонко отдалось на другом берегу озера. Потом Фомич поставил косу на окосье и, задирая кадык, наточил конец.
– Хорошо! Бруском точить, что ни говори, не сручно. Коса у меня зараза: два раза махнешь – и садится. У тебя, поди, еще венская? – Фомич с завистью посмотрел на источенную, узенькую, как змейка, косу деда Филата.
– На ней два кляйма! – важно сказал дед Филат.
С минуту молчали, глядели за озеро на почерневшие от дождя стога…
– Ну и лето было! Сено в стогах гниет, – сказал Фомич.
– Какие это стога! Это ометы, а не стога. Три хороших навильника – вот и весь стог. Их дождем прошибает. А сверху преют, и поддоннику много остается. Сажают их ноне там, завтра тут… тьфу! – Дед плюнул, бросил окурок и затоптал его сапогом. – Все луга испятнали. Раньше, бывало, стог поставим – на десяти подводах не увезешь. Вот это стога стояли… Выше дубьев! И всегда на одном месте.
– Это верно, – подтвердил Фомич. – Поначалу меня в колхозе, в нашей бригаде то есть, вершить стога ставили.
– Какой из тебя вершитель! Ты еще сморчком был. Лучше попа Василия у нас в Прудках никто не вершил. И одонья он клал сам. Все снопы клал гузом вниз. Скирду к скирде, бывало, выведет – стоят, как зализанные. Год простоят – и ничего с ними не сделается. Мастер был.
– Да-а… Мы его с Воронком брали. Он – председатель комбеда, я – секретарь сельсовета… «Власть, говорит, пришла, матушка. Собирайся!» – «Нет, говорим, только тебя, отец Василий, одного до сельсовета». – «А там уж ждут нас обоих», – говорит поп. И точно. Там уж уполномоченные ждали его, из района приехали. Все знал. Пронзительного ума был человек.
– Промзель, это точно, – согласился дед Филат. – Ну, посидели, Федька, и будет…
Дед Филат встал, скинул с себя драную фуфайку, снял с дерева косу.
– Значит, передом пойду, как договорились.
– Это где ж мы с тобой договаривались? – Живой разинул рот от удивления.
Но дед будто и не слыхал… Коротко ударил с угла раза два косой, закосил рядок и пошел вдоль деляны.
Косил он неожиданно легко, с подсадом, и аккуратно выкладывал траву.
«Вот те и напарник незваный пришел. Ну что ж с ним делать? За рубаху его не оттащишь, – думал Фомич. – Ему ведь тоже кормиться надо».
Живой было резко пошел за дедом, но по его захвату, как нарочно, рос густой рябинник и торчало много высоких порыжелых кочетков. Трава перестоялась, а рябинник так и вовсе у корней был что твоя проволока, аж коса звенела. Того и гляди, пятку порвешь. Разов десять махнешь, а там уж коса не берет, мусатит траву – и шабаш. Фомич поминутно останавливался, вынимал брусок и точил косу. А дед Филат без остановок все смолит и смолит, аж рубаха пузырится – вон куда ушел!
«И что за коса у него? – думал Фомич. – Прямо змея. И дед еще при силе… жилистый! Это он на вид такой: дунешь – упадет. А гляди ты, как уписывает. Оно, пожалуй, кстати, что помощник сыскался. Не то вон намедни выкосил Андрюшину деляну – время согревать да в стога метать, а с кем? Дуню не посадишь на стог – не свершит. Самому придется и навивать, и вершить, и утаптывать. Налагаешься со стога да на стог так, что язык высунешь. А деда посажу – и за милую душу. У него и вилы хорошие есть – четырехрогие, стоговые. Теперь таких не купишь».
Когда Фомич закончил свой рядок, дед Филат уже отдышался.
– Ну что, Федька, ешь тебя лапоть! Али я не говорил тебе, что пятки порежу?
Дед Филат сидел с открытым ртом, как гусенок в жаркий полдень, на груди и на спине его синяя облезлая рубаха потемнела от пота.
– Коса у тебя – золото! – сказал Фомич, вытирая рукавом пот. – На всем рядке ни одной заточки. Ей-богу, не поверил бы, кабы кто сказал.
– Я в прежние годы с этой косой, Федька, пол-России выкашивал. И на Дон ходил, и на Кубань, ажно до самых Капказских гор. Наши рязанские косцы высоко ценились. Бывало, приду к хохлам на базар, где они косцов нанимали, напишу на лапте: пятьдесят копеек – и спать ложусь. Кому нужно – бери. Меньше ни в какую. Не согласен – и точка!
Косили с передышкой долго, пока солнце под уклон не пошло. И только тогда, перед уходом домой, дед Филат признался:
– Я ведь наперехват к тебе пришел, Федька.
– А кто ж еще хотел? – насторожился Фомич.
– Спиряк Воронок…
– Чего ему не хватает? – нахмурился Фомич. – Все хапом норовит.
– Вчерась я ходил на скотный двор. Он вертится, как бес хромоногий. Подмигивает мне: «Пойдем, говорит, калым с Фомичом делить на покосе».
– Я ему поделю! Окосьем по зубам, – кипятился Фомич.
– А если, говорю, он несогласный? Тогда что? Тогда, говорит он, председателю донесу. Ни мне, мол, ни ему.
– Испугал председателем!
– Мотри, ноне вечером он к тебе нагрянет.
– И на порог не пущу блинохвата, – сказал Фомич.
4
Но вечером, уже при свете, Спиряк без стука прошмыгнул в избу к Живому. Было ему уже далеко за шестьдесят, а он все еще ходил в Спиряках. Ну, Воронком еще звали. А ведь в былые времена должности хорошие занимал! Да и теперь, хоть и работал скотником на ферме, но, поскольку приходился старшим братом прудковскому бригадиру, силу Спиряк имел большую. В его облике было что-то барсучье: вытянутое вперед тупоносое лицо с черными усами и белой бородкой, скошенный низкий лобик и плотно лежащая, словно зализанная, седая щетина коротких волос. И в повадке Спиряка было тоже нечто барсучье – в избу войдет, как в нору юркнет. Не услышишь… Встанет у порога и крутит головой, словно принюхивается. И кланяется так, будто голову протягивает, того и гляди – укусит.
– Добрый вечер, хозяева! Хлеб-соль вам.
Фомич с Авдотьей ели пшенную кашу; дети нахлебались в первую смену, уже отвалили от стола и копошились тут же, на полу.
– Проходите в избу, раз уж вошли, – сказала хозяйка. – Чего стоять у порога? За постой деньги не платят.
Фомич промолчал.
Спиряк сел в передний угол и бесцеремонно заглядывал в чашку.
– Никак, пшенная каша? А я пашано на блины пускаю.
– У нас не то что на блины, на кашу нет его, пашана-то, – сказала Авдотья.
Фомич отложил ложку, глянул круто на Спиряка.
– Ты чего в ревизоры лезешь? Довольно и того, что твой брат обирает колхоз.
– Ну, брат мой по пуду пашана со двора не собирает. Это у нас раньше только поп Василий огребал по стольку, – едко ухмыльнулся в бороду Спиряк Воронок.
– Да вы с Пашкой и мертвых обираете!
– Это что еще за мертвых?
– Памятники с могил потаскали… Тот на фундамент, а ты на подвал.
