Академический обмен - Лодж Дэвид (читать хорошую книгу TXT) 📗
…В аспирантуре Филипп был оставлен автоматически и принял предложение научного руководителя заняться ранними сочинениями Джейн Остен. Спустя два года работа была еще далека от завершения, и решив, что смена декораций окажется полезной, Филипп без долгих размышлений подал заявку на стипендию в Америке и одновременно на место преподавателя в университете Раммиджа. К его великому удивлению, ему предложили и то и другое (вот что значит диплом с отличием), и Раммидж благородно согласился придержать его вакансию на год, чтобы ему не пришлось выбирать одно из двух. Однако в тот момент желание попасть в Америку поугасло, и причиной тому была сердечная привязанность к аспирантке Хилари Брум, которая трудилась над неоклассическими пасторалями. И все-таки Филипп смог убедить себя, что стипендиями разбрасываться не стоит.
Итак, он уехал в Гарвард и несколько месяцев протомился там, чувствуя себя глубоко несчастным. Работая в одиночку над диссертацией, он так и не завел знакомств; не имея машины и даже не умея водить ее, он был ограничен в передвижении. Робость и неосознанная верность Хилари Брум не позволяли ему ухаживать за бойкими гарвардскими девицами. У него вошло в привычку совершать долгие одинокие прогулки по улицам Кембриджа и его окрестностям, в которых его неотступно сопровождали машины с полицейскими, уверенными в том, что беспричинный променад внушает подозрение.
Вдобавок все зубные пломбы, которые Филипп предусмотрительно поставил, покидая объятия британского здравоохранения, вдруг разом выпали, и высокомерный бостонский дантист сообщил ему, что он нуждается в срочной врачебной помощи на сумму в тысячу долларов. Поскольку это составляло треть его годовой стипендии, Филипп решил, что подходящий предлог, чтобы прервать занятия и с честью вернуться в Англию, наконец найден. Однако стипендиальный фонд, черпающий из бездонного финансового колодца, немедленно предложил покрыть все расходы. Тогда Филипп взял и написал Хилари, прося ее руки. Девушка, которой порядком наскучила пасторальная поэзия, сдала в библиотеку книги, купила в первом попавшемся магазине свадебное платье и прилетела к нему первым же рейсом. Их брак был заключен в Бостоне священником англиканской церкви спустя три недели после того, как Филипп предложил Хилари руку и сердце.
Одним из условий стипендии были непременные поездки в разные концы Америки, для чего исследователям предоставлялся взятый напрокат и оплаченный автомобиль. Желая убежать от суровой зимы восточного побережья, а заодно и отпраздновать медовый месяц, молодожены решили сразу же отправиться в путь. Хилари села за руль новехонького гигантского «шевроле», и они помчались к югу в сторону Флориды, то и дело съезжая с автострады, чтобы заняться любовью на широченном заднем сиденье. После Флориды они с не менее приятными остановками пересекли все южные штаты и, добравшись до Эйфории, остались там до лета в квартире на верхнем этаже дома, стоящего на холме в центре Эссефа. С их двуспальной кровати открывался вид на бухту и противоположный берег, где на зеленеющих склонах раскинулся Плотин, колыбель эйфорийского университета.
Подзатянувшийся медовый месяц стал тем ключом, который помог Филиппу Лоу наконец открыть Америку. Вдруг он обнаружил в себе явно неудовлетворенную склонность к чувственным наслаждениям, которым он предавался не только разделяя двуспальное ложе с Хилари, но и пользуясь такими бесхитростными мелочами американского быта, как душ в ванной и всегда холодное пиво, а также супермаркеты, открытые бассейны с подогретой водой и разноцветное мороженое. В Америке солнце сияло вовсю. Филипп стал менее зажатым, обрел уверенность в себе и научился радоваться жизни. Теперь он умел управлять машиной и с лихостью аборигена носился по холмам на своем шикарном «шевроле», включив на полную катушку магнитолу. Он стал завсегдатаем винных погребков и ночных клубов, где в те времена царили джазисты и поэты, и с восторгом приобщался к духу времени. И без особых затруднений закончил диссертацию. Это была первая и последняя в его жизни работа, не только начатая, но и доведенная до победного конца.
Ко времени возвращения в Англию у Хилари пошел четвертый месяц беременности. В тот день, когда они пришвартовались в Саутгемптоне, шел сильный дождь, и Филипп подхватил простуду, которая не отпускала его целый год. Они сняли в Раммидже на полгода сырую и продуваемую насквозь квартирку и после рождения ребенка перебрались в небольшой сырой и продуваемый насквозь одноквартирный домик, откуда, спустя три года, уже с двумя детьми и ожидая третьего, переехали в сырой и продуваемый насквозь дом на окраине, но с садом. Из-за детей Хилари так и не вышла на работу, а зарплата у Филиппа была отнюдь не велика. Жизнь стала подбрасывать задачки на сведение концов с концами. Впрочем, в те времена многие подобные семейства испытывали такие же проблемы, и, не вкуси Филипп в Америке безбедной жизни, он и не стал бы жаловаться на судьбу. Глядя на эйфорийские снимки, запечатлевшие его и Хилари — с бронзовым загаром, веселых и уверенных в себе, — он начинал порою сомневаться, почесывая редеющий затылок, они ли это в самом деле, или, быть может, это их дальние зажиточные родственники, которых он не знает и никогда не видел во плоти.
Вот почему в глазах Филиппа Лоу, сидящего в «Боинге» и потягивающего апельсиновый сок, зажегся огонек, и вот почему, невзирая на угрожающее подрагивание и покачивание самолета, который, по успокаивающему заверению командира, проходит зону «умеренной атмосферной неустойчивости», он не мог бы оказаться где-либо еще. И даже проследив недавние американские события по газетам и умом понимая, что страна эта, еще более раздираемая расовыми и идеологическими противоречиями, страдает от избытка насилия и прочих страстей, содрогается от политических убийств, студенческих бунтов, запруженных транспортом городов, отравленной и опустошаемой природы, в душе своей он запечатлел ее как рай земной, в котором он был когда-то счастливым и свободным человеком и, возможно, снова станет им. Он с детским нетерпением предвкушает солнце, лед в напитках, вечеринки, дешевый табак и бесконечно разнообразное мороженое, звание «профессор», комплименты по поводу английского акцента от невидимых телефонисток и всеобщее внимание только потому, что он британец, а также припоминает американские словечки, которые за эти годы порядком выветрились у него из головы.
По возвращении Филиппа из Штатов вся его коллекция американизмов зачахла под непонимающими и неодобрительными взорами студентов и коллег. Спустя десяток лет примесь американского жаргона (как научного, так и просторечного) вошла в оборот и даже стала модной в британских академических кругах, но Филиппу уже было поздно (как всегда!) менять свой стиль традиционного английского дона, стоящего на страже родного языка. И все же американское наречие сохранило для него свое тайное и робкое очарование. Считать ли это наследием военного детства — влиянием голливудских фильмов и потрепанных номеров американских журналов для семейного чтения, накрепко связавших американизмы с конфетами, которых не давали даже по талонам? Возможно, была в этом и чисто эстетическая, не поддающаяся анализу привлекательность — нежная музыка смещенных ударений, смелые сокращения, причудливое многословие и яркие сравнения, оживающие в его памяти по мере удаления от английских берегов и стремительного приближения американских. И, в точности как старая дева, внезапно получившая баснословное наследство, которая немедленно срывается в Париж и мчится дальше к югу, и, сидя в нетерпении в купе, твердит французские слова, знакомые еще из школьных уроков, ресторанных меню или давнишних экскурсий в ближайший портовый городишко, Филипп, вжатый в кресло «Боинга», неслышно шевеля губами, под шум реактивных двигателей пробует на язык полузабытые интонации и обороты.
Филипп Лоу, хоть он и не старая дева, а отец троих детей и единственный муж единственной жены, на сей раз путешествует в одиночку. Это отсутствие иждивенцев — конечно, удовольствие из редких, и, хотя ему стыдно в том признаться, он с такой же легкостью отправился бы без них хоть в Монголию. Вот, например, стюардесса ставит перед ним неопределенное во времени (то ли обед, то ли ужин — кто знает, да и не все ли равно на высоте в шесть километров над вращающейся планетой?), но аппетитное на вид съестное: копченый лосось, цыпленок с рисом, персиковое мороженое — все ловко расставлено на пластиковом подносе, а еще есть сыр и печенье, упакованные в целлофан, одноразовые приборы, персональные солонка и перечница кукольных размеров. Он поглощает принесенную еду медленно и с удовольствием, не отказывается от второй чашки кофе и открывает пачку роскошных длинных сигарет из магазина дьюти-фри… И больше ничего не происходит. Никто не просит его разрезать цыпленка или гарантировать качество лосося; соседские подносы не взлетают в воздух и не соскакивают с грохотом с колен; никто не выхватывает у него чашку кофе и не опрокидывает ее дымящееся содержимое ему на гульфик; костюм его не хранит воспоминаний о еде в виде жирных крошек от печенья, пятен от мороженого и майонезных клякс. Все это, как полагает он, похоже на невесомость в космосе или на не отягощенные притяжением прогулки по лунным тропам — непривычная легкость и свобода, резкое сокращение усилий, столь необходимых для ежедневных земных забот. И все это враз не кончится. Мысль эта наполняет его душу тайным ликованием. Тайным — потому что он не вполне свободен от чувства вины перед оставленной им Хилари, которая в этот момент, возможно, мрачно взирает на шалящую за столом троицу юных Лоу. И утешает его лишь то, что в данных обстоятельствах поездка эта состоялась не по его почину.
