Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна (книга регистрации txt, fb2) 📗
Любил он ее? Бог его ведает. Здесь все совпало. Лара, его привязанность к ней, вся эта история, этот короткий нелепый роман, — все случилось вовремя. Не было бы Лары, была бы другая. Он искал отдушину, метался. То ли возраст приспел — тридцать три, Христово время, то ли просто наскучило ему, приелось, обрыдло то, что последние четыре года было смыслом его жизни, — дело. Бизнес Мебельный бизнес.
Три магазина. Фабрика. Еще одну строили сейчас в Уссурийске. Поближе к сырьевой базе. И экспорт уже налаживали, и товар раскупался неплохо… Недорогая практичная качественная мебель. Мебель для мидл-класса. Дешево и сердито.
Все шло прекрасно, лучше не бывает. Откуда взялась тоска? Тоска, смятение, тревога… Он мог проснуться ночью, мокрый от пота, проснуться от беспричинной тревоги. Глотал тазепам, слонялся сомнамбулой по огромной квартире.
Будил жену — она садилась на постели, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. «Ну, что тебе? — спрашивала сонно, давя зевок. — Что с тобой?» «Не знаю. — Дима присаживался рядом. — Тоска… Слушай… Как подумаю — всю жизнь табуретки продавать!» «А чем тебе плохо? — Она смотрела на него с усмешкой. — Покупают же. Чем тебе плохо?» «Не знаю. Надоело». «Ох, Димка, Димка! — Жена вздыхала, ерошила его волосы. — Ну какой из тебя новый русский? Ты, милый, случайно забрел в это стадо. Всегда тебе говорила…»
Дима взглянул на часы, снова покосился на Ларины окна. Что-то Владика долго нет. Странно. В лифте застрял, что ли?
Лара. Год назад, таким же прозрачным сентябрьским днем, Дима шел по Арбату, отпустив машину, вдрызг разругавшись с Левой, — все, как сегодня.
Шел по Арбату, злой как черт, натыкался на чьи-то спины, задевал чьи-то плечи… Напротив зоомагазина играли уличные музыканты — два парня и девушка.
Парни пощипывали гитарные струны, с ленцой, но, впрочем, вполне мастеровито. На уровне ресторанных лабухов средней руки. Девушка сидела рядом, на перевернутом ящике из-под пива. Курила, вяло пересчитывая дневную выручку. Дима, проходя мимо, не замедляя шага, отметил: рыжая. Натуральная. Никаких тебе «лондеколоров» — белая кожа, золотистые брови, россыпь веснушек на щеках и переносице.
Ее приятели добренчали свое. Тогда она встала со своего ящика и запела. Дима остановился, вернулся и замер шагах в десяти от нее.
Рыжая пела «Ямайку». Голос у нее был пронзительный, сильный, мальчишески хрипловатый. Она пела, полузакрыв глаза, и было ясно, что ей наплевать на всех и на все. Она пела с наслаждением. С драйвом. Для себя самой. Дима в этом понимал. Знал, что такое — настоящий драйв.
Рыжая допела, сорвав аплодисменты зевак. Дима выждал немного и подошел к ней вплотную. Помолчал. Он не знал, с чего начать. Не знал, что он ей скажет.
— Как тебя зовут? — спросил он наконец.
— На «вы», пожалуйста. — Рыжая не удивилась. Привыкла, наверное. Видно, к ней часто вот так подходили. Говорили прочувствованные слова, совали в руку скомканные деньги. — Лара.
— Хочешь, я тебе помогу? — спросил он не раздумывая. — У тебя классный голос. Ну что ты тут стоишь, мелочевку сшибаешь… С таким-то голосом! Обидно.
— Поможете? — Она прищурила светлые глаза. Ее дружки молчали, недобро поглядывая на Диму. — Это как? На каких условиях? Чего взамен? Я что, спать с вами должна? Нет. У меня другая профессия.
— У тебя никакой профессии, — возразил он спокойно и жестко. — Пока. Но если ты захочешь…
— Дмитрий Андреич!
Дима вздрогнул. Встряхнулся. Он стоял возле Лариного дома, рядом со своей машиной.
Охранник, окликнувший его, только что вышел из подъезда. Выражение крайней растерянности застыло на его широкой физиономии. В руках Владик держал все ту же корзину с цветами. Поверх бутонов пестрело дамское шмотье.
Дима меланхолически оглядел его. Вот это платье он купил ей в бутике на Поварской. Две штуки баксов. «Видишь, котя? — вспомнил он Ларино умильное личико. — Я выбрала самое дешевенькое..» Шелковая шаль от Версаче… Белое платье для коктейлей…
— Шеф, она так кричала! — Владик убито глядел на хозяина. — Пусть, говорит, оставит меня в покое Это про вас, шеф… И стала в меня тряпками швырять. Сапогом кинула. Пусть, говорит, заберет свои подарки…
Владик скосил глаза на свое правое плечо. Там покоилась, матово поблескивая, Ларина атласная блузка. Штука баксов, Армани.
— Не, ну тогда будь последовательной, да? Иди до конца, — хмыкнул шофер, выглянув из машины. — Кофточки вернула — квартиру возвращай. И тачку.
Дима свирепо глянул на шофера — тот умолк, покашлял пристыженно. Дима перевел на Владика насмешливый взор и сочувственно сказал:
— Знаешь, на кого ты сейчас похож?
— На кого? — спросил Владик, прижимая корзину к груди.
— На Этуша из «Кавказской пленницы». Помнишь, он от Варлей с подносом выходит? С гвоздикой за ухом? Вот так…
Дима подошел к своему стражу. Достал из корзины розу, брезгливо отодвинув в сторону Ларины тряпки. Заложил розу Владику за ухо. Отошел на шаг назад, любуясь делом рук своих.
Шофер подобострастно заржал. Владик попытался улыбнуться через силу — острый шипчик впился в мочку уха. Охранник терпел боль стоически — то ли еще вытерпишь ради хозяина?
— Поехали, — вздохнул Дима.
— А корзину куда? — спросил Владик растерянно.
Дима огляделся. У соседнего подъезда висела мемориальная табличка (дом был хороший, престижный, кооператив от Литфонда): «Здесь, с такого-то по такой-то годы жил поэт…» и т. д.
— Поди поставь ее к доске, — велел Дима, направляясь к машине. — Пииту — от благодарных потомков. Не зарастет, мол, народная тропа.
Владик кивнул и сорвался с места, но вспомнил про ШМОТКИ И оглянулся:
— А тряпки, шеф?
— Оставь. — Дима в последний раз посмотрел на Ларины окна. Они были наглухо зашторены. Все равно подглядывает, стерва, — в щелочку. Наверняка. — Оставь в корзине, — повторил он. — Это от меня наследникам. Наследницам. Давай живей! Едем.
* * *
Самый ненавистный звук на свете — пронзительный звон будильника.
Нина вскочила, села на постели, потянулась к своему мучителю, к подлому церберу, истязателю проклятущему… В самом деле, будильник был для нее почти живым существом. Такой маленький, самый дешевый, сама его покупала, сама заводила потри раза в сутки… Последние годы Нинина жизнь была вечным недосыпом. Только-только начнешь задремывать — а он уже дребезжит садистски, этот чертов будильник.
Нина нажала на кнопку — садист умолк, утихомирился. Два часа дня. Нина вернулась с работы в восемь утра, уснула в десять. Теперь нужно было вставать и, торопливо перекусив на бегу, опрометью нестись в подземный переход на Проспекте Мира. В три часа дня Нина заступала на очередную трудовую вахту. У газетного лотка. Работа непыльная, через день, какой-никакой приварок к жалованью посудомойки…
Она подавила зевок, встала с постели и набросила халатик на пижаму… Посмотрела мельком на свое отражение в настенном зеркале.
Глаза бы не глядели! Кто поверит, что ей скоро сорок? Кто поверит в то, что когда-то, каких-нибудь десять лет назад… Впрочем, десять — это не так уж мало. И все же, десять лет назад она считалась едва ли не первой институтской красоткой. И все бабы наперебой завистливо хвалили ее за дивный цвет кожи. Да, было, было… «Чем ты ее мажешь? Крем какой-то особый?» «Курить надо меньше», — смеялась Нина и отбирала у них сигареты…
Да… Десять лет назад. И мужики на улицах клеились, и в метро на нее поглядывали. Завкафедрой, кобелина еще тот, а поди ж ты! Пытался ухаживать всерьез, намекал: «Только скажите “да” — разведусь, кафедру — под хвост, карьеру — туда же…» Нина смеялась, отшучивалась. Осторожно отводила его лапы от своих плечей. Нина была верной женой. Спасибо матери — воспитала по Домострою.
Нина включила свет в маленькой ванной. Умылась торопливо, снова посмотрелась в зеркало. Жуть! Хваленая кожа поблекла, подвяла. Под глазами — круги. Поспи-ка по четыре часа в сутки! В течение нескольких лет. Тут и Синди Кроуфорд в старуху Изергиль превратится.
