В парижском магазине - Искандер Фазиль Абдулович (книги онлайн .txt) 📗
— Хорошо, фильм в целомудренной Греции оказался не такого рода. Но ведь вы пошли на него, потому что ожидали именно такого рода фильм?
К счастью, наш срыв не имел никаких последствий. Возможно, мой патриотический возглас, который сначала раздражил работника посольства, потом сыграл добрую службу. Вероятно, он решил, что люди, которые посреди Афин вслух грезят о Кремле, никуда не сбегут. И не дал делу хода.
Кстати, я, конечно, преувеличиваю свое незнание языков. Обычно преувеличивают знание языков. Неизвестно, что лучше. Невежество тоже имеет свою гордость. Источник его таков: да, я не знаю, но живу не хуже вас. А если бы знал, то жил бы лучше вас, и поэтому заткнитесь.
Я немного знаю английский и немецкий. Английский я знаю на уровне мексиканца, год назад нелегально перешедшего американскую границу и нелегально работающего грузчиком в какой-нибудь типографии. Грузчиком, но в типографии. Чувствуете культурный оттенок?
Немецкий я знаю уже на уровне турецкого рабочего, пребывающего в Германии целых два года в качестве гастарбайтера и работающего скорее всего путевым обходчиком. Но почему путевым обходчиком? Не знаю. Вероятно, меланхолия. Судьба Анны Карениной не дает ему покоя.
Кстати, однажды у меня был разговор с немцем, прекрасно знающим русский язык. Путаница получилась невероятная. Мы говорили об одном немецком спортсмене, очень знаменитом в прошлом.
Он сказал про него:
— Фатерлиния у него высокая. Но муттерлиния у него простая.
Я тут же ухватился за фатерлинию, оставив муттерлинию без внимания.
— А нос какой у него? — спросил я, вроде бы простодушно.
— При чем тут нос? — удивился немец. — Нос обычный, арийский.
— А мачты? — спросил я, продолжая уточнять тему.
— В мачтах он давно не участвует, — несколько раздраженно ответил немец, — он теперь работает тренером.
— А камбуз? — не унимался я.
— При чем тут кампус?! — гневно удивился немец. — Когда он ездит с командой, он останавливается в лучших отелях.
— А корма? — спросил я, наконец, больше не находя созвучных слов.
— С кормами все хорошо, — успокоил он меня, — у него отличные заработки. К тому же фатерлиния у него высокая, богатая. Я же говорил.
Однако вернемся в магазин, черт бы его забрал. Я некоторое время стоял недалеко от дверей и вдруг почувствовал чей-то пристальный взгляд. Я полуобернулся и увидел, что напротив меня стоит какой-то старый француз, высокий, седой, в дешевом, но аккуратно сидящем на нем светлом костюме. Он с сумрачной подозрительностью поглядывал на меня. Иногда он проверял сумки входящих в магазин женщин с арабской внешностью. Только их.
Вспомнив свою некоторым образом восточную внешность, я подумал, не принимает ли он меня за арабского террориста, ждущего здесь своего часа. Поймав его взгляд, я постарался придать своему лицу выражение легкомысленного благодушия и даже хлопнул себя по карманам в знак их абсолютной незагруженности, в том числе и динамитом. Он отвел глаза, но выражение их все еще оставалось сумрачным и даже, как я теперь заметил, обиженным. Мне показалось — лично на меня. Но за что?
Теперь я обратил внимание, что он нередко проверяет сумки и выходящих из магазина покупательниц. И опять же преимущественно арабского вида женщин, хотя и с француженками не слишком церемонится. Я решил, что у него сложная, двойная должность — перехватывать бомбы у входящих арабок и предотвращать кражу как со стороны тех же арабок, так и более широкого круга народов, не исключая француженок. Однако, занимаясь проверкой женщин, он не забывал и обо мне, то и дело бросал на меня подозрительные и как бы грустнеющие взгляды. Взгляды его как бы вопрошали о чем-то. Но о чем?
Вдруг ко мне подошла выходящая из магазина покупательница и, раскрыв сумку, показала содержимое. В пальцах она, если не ошибаюсь, сжимала что-то вроде чека. Она приняла меня за контролера! Так как я ни слова не понимал по-французски, я движением руки направил ее к выходу: «Верю! Идите!»
Она прошла. Я взглянул на настоящего контролера и поймал его взгляд, полный горестного упрека. Только теперь я понял, в чем дело! Мы стояли по обе стороны от выхода из магазина, и он, как и эта женщина, только гораздо раньше, принял меня за второго контролера, вероятно, присланного директором магазина с тем, чтобы впоследствии сменить его или просто проверить его работу. Вот откуда горестные упреки его взглядов.
Время от времени покупательницы подходили то к нему, то ко мне. Я, не заглядывая в сумки, направлял их к выходу. А он добросовестно заглядывал к ним в сумки да еще успевал, оглянувшись, перехватить потенциальных бомбометательниц, входящих в магазин.
Вероятно, женщины, издали заметив неутомительный вариант моей проверки, стали гораздо чаще подходить ко мне. То и дело раздавалось: «Мерси!» на мой жест: «Идите! Идите!»
Я почувствовал, что меня начинает душить смех, тем более, что взгляды старика делались все более горестно-упрекающими. Между нами шел безмолвный, но достаточно напряженный диалог.
— Значит, я постарел? Хотят заменить меня тобой?
— Откуда я знаю, — безвольно разводил я руками.
— Интересно, в чем я провинился? Я и сейчас работаю лучше тебя.
— Кто его знает, — слегка разводил я руками.
— Я опытный, а ты нет. Вот эту мулатку, которая сейчас прошла мимо тебя, надо было тщательно проверить.
— Ничего особенного у нее не было, — отвечал я взглядом. На это он ответил длинной тирадой.
— С твоей проверкой ты пустишь хозяина по ветру, хотя туда ему и дорога! Если он хочет избавиться от меня, мог бы прямо мне об этом сказать, а не подсылать шпионов!
— Да я здесь от нечего делать! — отвечал я гримасой скучающего бездельника.
— Знаю, знаю, почему ты здесь!
Мы так хорошо друг друга понимали, что я пустился на гасконскую шутку, которую он, к сожалению, не понял. Вернее, понял совершенно превратно.
Как раз в дверь входила арабка. Я властно показал на арабку, он проследил за моим взглядом, но подумал, как впоследствии выяснилось, что я ему показываю на дверь. Потом я ткнул пальцем в него. Потом я ткнул пальцем на покупательниц, выходящих из магазина, и соединяя их с собой, ткнул пальцем на себя. Кажется, яснее не выразишься.
— Вы проверяете бомбисток, — сказал я всеми жестами и взглядами, — а я буду проверять выходящих с покупками! Так дело пойдет быстрее!
Он воспринял только смысл моей руки, показывающей ему на дверь, а все остальное не понял. От возмущения он побагровел и даже, не проверив, пропустил в магазин арабку. Первый раз. Счастливица ничего не поняла.
— Как?! Ты приказываешь мне уходить из магазина?! Ты что, хозяин? Наглец!
— Ради Бога, все остается по-прежнему! — крикнул я ему взглядом и успокоительными движениями обеих рук постарался восстановить мир.
А между тем, покупательницы все чаще ко мне подходили, и он явно ревновал. Я вынул сигарету и, поймав его взгляд, попросил:
— Можно я пока пойду покурю, а вы подежурьте? Отчасти я этим хотел смягчить ужасное впечатление от своей гасконской шутки, хотя весь ужас ее заключался в том, что он ее превратно понял. С другой стороны, я этим хотел показать ему, что не дорожу своим местом. Во всяком случае — не очень дорожу.
— Идите! Идите! Нечего у меня спрашивать! — сухо ответил он взглядом. Мне показалось, что он перешел на вы в знак полного отчуждения. Я вышел, покурил сигарету, бросил окурок у мрачно завинченной урны и вернулся на свой пост.
Увидев меня, он сам вынул пачку сигарет и показал мне:
— Я тоже пойду покурю, раз уж меня собираются заменять.
— Идите, курите! — энергично кивнул я ему. — Я пока подежурю за вас! Да мы могли бы и вместе пойти покурить! Гори ваш хозяин огнем!
Я подпустил социализма, чтобы угодить ему. Но он сурово отстранил мой некоторый порыв последовать за ним. Подпущенный мной социализм, по-моему, он вообще не заметил. Мы стали хуже друг друга понимать.
— Уж ты горевать не будешь, даже если я совсем не приду! — ответил он взглядом и молча удалился.
