Пианистка - Елинек Эльфрида (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Эта флейтисточка, размалеванная словно клоун, подогревала к себе интерес Вальтера Клеммера, демонстрируя обнаженные бедра. Эрике известно, что эта девушка обучается престижной профессии дизайнера одежды. Когда Эрика Кохут умышленно сыплет ей в карман осколки разбитого стакана, в голове у нее проносится мысль, что сама она ни за что не хотела бы еще раз оказаться молодой. Она рада, что уже в возрасте, что молодость она своевременно заменила на жизненный опыт.
За все это время в раздевалке никто не появился, хотя риск был довольно велик. Все сидят в зале и усердно причащаются музыке. Радость, или то, что под этим понимал Бах, заполняет все уголки и щели, карабкается по гимнастическим стенкам. Приближается финал. Под усердное громыхание оркестра Эрика открывает дверь и скромно протискивается в зал. Она трет одну руку о другую, словно она только что помыла их, и молча забивается в уголок. Она — учительница, поэтому ей позволено открывать дверь и тогда, когда водопад Баха еще не прекратил своего течения. Господин Клеммер регистрирует ее возвращение тем, что у него вспыхивают глаза, и без того излучающие блеск. Эрика игнорирует его. Он пытается поздороваться со своей учительницей, словно ребенок с пасхальным зайцем. Поиски разноцветных яиц на Пасху доставляют больше удовольствия, чем сами яйца, и точно так же обстоят дела у Вальтера Клеммера с этой женщиной. Охота для мужчины — наивысшее удовольствие по сравнению с неизбежным слиянием тел. Последнее — лишь вопрос времени. Клеммер ведет себя робко только из-за чёртовой разницы в возрасте. То, что он мужчина, легко сглаживает разницу в десять лет, на которые Эрика его опередила. Кроме того, ценность женщины сильно понижается с возрастом и с растущей интеллигентностью. Инженер Клеммер все просчитывает, и под чертой его вычислений стоит результат, в соответствии с которым у Эрики есть еще в запасе немного времени, прежде чем она сыграет в ящик. Вальтер Клеммер чувствует себя раскованно, когда замечает у нее морщины на лице и складки на теле. Он чувствует себя скованно, когда она, сидя за роялем, что-нибудь втолковывает ему. Впрочем, в конце концов в счет идут лишь складки, морщины, целлюлит, седые волосы, мешки под глазами, крупные поры, зубные протезы, очки, расплывшаяся фигура.
По счастью, Эрика не ушла домой до окончания мероприятия, как она это обычно делает. Она любит уходить по-английски. Она никогда не попрощается, даже не махнет рукой. Раз — и ее нет, исчезла, растворилась. В такие дни, когда она намеренно ускользает от него, Клеммер обычно ставит пластинку с Шубертом на проигрыватель, слушает «Зимний путь» и тихонько подпевает. На следующий день он рассказывает своей учительнице, что один только цикл самых печальных песен Шуберта может скрасить то настроение, в которое она, Эрика, снова привела его вчера.
— В моей душе что-то звучало в унисон с Шубертом, в душе которого тогда, когда он писал «Одиночество», случайным образом рождались те же созвучия, что и во мне вчера. Мы страдали, так сказать, в одном и том же ритме, Шуберт и ваш покорный слуга. Конечно, я мал и ничтожен по сравнению с Шубертом. Но в такие вечера сравнение с Шубертом для меня не столь уж невозможно. Обычно я, к сожалению, более поверхностен. Видите, Эрика, я в этом открыто признаюсь.
Эрика приказывает, чтобы Клеммер не смотрел на нее так. Однако Клеммер по-прежнему не скрывает своих желаний. Они с Эрикой, словно два близнеца — насекомых, закутаны в один кокон. Тонкие паутинки их оболочки, состоящие из тщеславия, тщеславия и еще раз тщеславия, невесомо и мягко охватывают костяк их плотских желаний и фантазий. Лишь эти желания, в конце концов, делают их друг для друга реально существующими. Лишь благодаря желанию растворить себя в другом и быть в нем растворенным Клеммер и Кохут приобретают индивидуальность. Два куска мяса в хорошо охлажденной витрине окраинной мясной лавки, обращенные розовым срезом к публике; и домохозяйка после долгих раздумий просит взвесить ей полкило от этого кусочка и еще полкило от того. Упаковывают их в жиронепроницаемую пергаментную бумагу. Покупательница сует их в продуктовую сумку, на дне которой грязный пакет. И оба куска мяса, филе и свиной шницель, тесно прижимаются друг к другу, один темно-красного цвета, а другой — светло-розового.
— Я для вас — граница, которая кладет пределы вашему желанию, потому что вам никогда не перешагнуть через меня, господин Клеммер. — Тот, к кому она обращается, живо возражает ей, устанавливая свои границы и масштабы.
Между тем в раздевалке возникает хаос из топочущих ног и снующих рук. Раздаются голоса, жалующиеся на то, что они не могут найти своих вещей, которые они положили туда-то и туда-то. Другие голоса верещат, что тот-то и тот-то должны им деньги. Под ногой молодого человека трещит футляр скрипки, он покупал футляр не на свои деньги, иначе обходился бы с ним осторожнее, как умоляют его родители. Две американки тонкими голосками щебечут об общем музыкальном впечатлении, на которое лег отпечаток чего-то, что они не могут определить, может быть, все дело в акустике. Что-то им все же мешало. Вдруг воздух разрезает крик, и залитая кровью рука выныривает из кармана. Кровь капает на новенькое пальто! На нем образуются большие пятна. Девушка, которой принадлежит пораненная рука, кричит от страха и плачет от боли, которую она испытывает. Плачет и кричит после пережитого мгновения ужаса, когда она обмерла от боли, а потом вообще ничего не чувствовала. В разрезанном инструменте флейтистки, который придется зашивать, в этой музыкальной кисти торчат осколки. Девушка-подросток растерянно смотрит на свою руку, из которой сочится кровь, и вот по щекам уже текут слезы, перемешанные с тушью для ресниц и с тенями для век. Публика умолкает. Потом, с удвоенной силой, словно водопад, со всех сторон устремляется к центру. Словно железные опилки после включения магнитного поля. Какой им смысл облеплять жертву? Они не станут тем самым преступниками, не вступят с жертвой в тайную связь. Их с позором гонят прочь, и господин Немет берет в руки дирижерскую палочку авторитета, требуя позвать врача. Три примерных ученика со всех ног бегут к телефону. Прочие остаются в роли зрителей, не подозревающих, что, в конце концов, этот несчастный случай был вызван тайным желанием, проявившим себя в одной из особенно неприятных форм. Они не в состоянии вообще понять, кто на такое может быть способен, сами они на такое преступление не способны.
Участливые соученики сбиваются в плотную кучу из погадок, которые сами себя выхаркивают наружу. Никто не сдвигается с места, всем хочется как следует все рассмотреть.
Девушка вынуждена сесть, потому что ей становится плохо. Возможно, теперь пришел конец ее жалкой игре на флейте.
Эрика делает вид, что ей плохо от вида крови и что она очень расстроена.
Предпринимается все, что положено, когда кто-нибудь поранится. Кто-то звонит по телефону, просто потому, что и другие тоже звонят. Громкие голоса требуют тишины, но мало кто ведет себя тише. Они постоянно закрывают друг другу обзор. Они обвиняют совершенно невинных людей. Они ведут себя вопреки призывам к порядку. Они ведут себя безрассудно вопреки новым просьбам расступиться, соблюдать тишину и сдержанность ввиду ужасного происшествия. Уже обращают на себя внимание двое или трое учеников, вступающих в противоречие с самыми элементарными правилами приличия. Из всех углов, по которым предупредительно жмутся равнодушные и те, кто лучше воспитан, раздается вопрос о виновном. Кто-то говорит, что девушка сама нанесла себе рану, чтобы привлечь всеобщее внимание. Другой энергично протестует и распространяет слух, что виноват ревнивый друг этой девушки. Третий говорит, что ревность действительно была, но только речь идет о ревности со стороны соперницы.
Один из учеников, несправедливо подозреваемый, начинает возмущаться. Одна из учениц, несправедливо обвиненная, начинает плакать. Несколько учеников выступают против мер, предпринять которые было бы разумно. Кто-то решительным образом, подражая политикам, выступающим по телевизору, отклоняет обращенный к нему упрек. Господин Немет требует тишины, которую нарушает сирена «скорой помощи».
