Куда пропали снегири? - Сухинина Наталия Евгеньевна (книга жизни .txt) 📗
- Наммного не надо...
Ради детейвытерпели насмешки и проклятия, но совестью не поступились. Ради детей пашут насвоих «наделах», радуются несказанно каждой ягодке, каждой закрытой впрокбаночке. Жертвенная материнская любовь - талант. Я встретила сразу двух талантливыхмам. Сидят и светятся счастьем:
- Помешку муки купили. Теперь продержимся. Людмилиному Алёше 14 лет. Он в семье застаршего, и Ленину семью вниманием не оставляет.
- Ты скажи тётеЛене, - просит маму, - мы ей в этом году огород вскопаем. Ты скажи.
Они вместе носятводу на поливку, собирают жука с картошки, жгут сушняк. Их дружба замешена нена общих посиделках и пустых разговорах, а на общей заботе. Я намеренно неговорю - на общей беде. Потому что иметь троих детей для матери не беда,женщины эти красивы именно особым светом материнской состоятельности, которыйк лицу каждой из нас, да только не каждая из нас торопилась к такому свету.Были дела поважнее, да посолиднее, чем рожать детей и воспитывать ихпо-христиански. Главный смысл жизни был подменён на второстепенный, пустячный,придуманный.
Смотрю на Елену иЛюдмилу и любуюсь ими. Мудрые, красивые, стойкие. Когда я слышу фразу о том,что Руси нашей пора подниматься с колен, всегда хочу спросить: «А кто её наних поставил?» Она сильна такими вот Людмилами и Еленами, которые, преклонивсмиренно колени перед Господом, не преклонили их перед жизненными испытаниями.Загадка русского характера: закалённое бедой сердце не черствеет, а утончается,не грубеет, не ожесточается, а полнится любовью. «Чем глубже скорбь...» Темближе Бог! Мучившая меня недосказанная фраза досказалась вдруг и освободиланаконец меня от изнурительной работы мысли. «Чем глубже скорбь, тем ближе Бог».Именно скорбями пришли мои героини к апогею материнской любви, именно скорбямипостигли любовь Божию.
Всю ночь Женяпростоял в храме на праздничной службе.
- Мам,можно я сяду?
- Можно.
- Акак лучше - стоять или сидеть?
- Лучше несадиться. И он стоял.
ЛюдмилинАндрей пришёл домой расстроенный:
- Сегодня одинмальчик в школе спросил меня: «Твоя мама добрая?» - «Добрая». А он взял и вытероб мою чистую рубашку масляные от пирожков руки.
- Прости ему, -сказала Людмила, - прости, а рубашку я отстираю.
В несытых домахмоих героинь радостно и светло. Без телевизоров, без видиков, без компьютеров ипрочих других обязательных «прибамбасов», живут люди так, как во все временапочиталось великим благом. Материнская любовь покроет с лихвой любые бытовыеизъяны. Потому что насколько материнская любовь земна, настолько она инебесна. Сочетание двух этих ипостасей делает её несокрушимой.
Теперь вкаждодневных молитвах я поминаю Людмилу и Елену со чадами и прошу у Господамилостей для них. И ещё прошу я у Господа: когда вырастут их дети и пойдуткаждый своей дорогой, пусть никогда не ожесточатся их сердца и материнскийподвиг не измельчает и не поблекнет в их сознании. Избранники ведь не толькоте, кто состоялся в этой жизни, но ещё и те, кого очень любила мать.
БУТЫЛКА «ИЗАБЕЛЛЫ» ОТ ДЕДА АШОТА
Вот уже второйчас сижу я у горящего камина, совсем близко к огню, потому что намёрзлась. Ушладалеко, к ущелью, дабы насладиться последний раз морем и одиночеством. Чёрнаятуча подобралась незаметно. Промокнув до нитки, я медленно побрела, увязая всыром песке пляжа, под крышу дома, где вот уже почти месяц жила и откуда завтрауеду.
Долго не могласогреться. Уже совсем решила, что заболею, вернусь в Москву с джентльменскимнабором простудных симптомов - кашель, насморк, больное горло. Но старый Ашотзасуетился, заскрипел дверями такого же старого дома, зашаркал тяжёлыми ногамипо ступенькам. А спустя время осторожно постучал в мою комнату:
- Я затопилкамин. Спускайся, тебе надо прогреться, слушай...
Кресло-качалкапочти впритык к топке. Ашот очень переживает, усаживает, укрывает потёртымклетчатым пледом. Его подслеповатые глаза в очках. Очки с одной дужкой то идело сваливаются. Он привычно ловит их на лету, опять возвращает на крупный,коричневый от загара нос. Вот уже скоро десять лет, как живёт старик Ашот одинв большом, необихоженном доме в ущелье между двумя невысокими горами, наберегу моря. Жена его умерла от сердечного приступа, прихватившего её, когдауехала погостить к сыну в Сочи.
- Даже непопрощались. Она уехала, меня дома не было, ходил перепёлок стрелять. Необнялись перед смертью, прощения друг у друга не попросили.
Ашот частовспоминает о ней, часто повторяется, рассказывает одно и то же. Со старикамитакое бывает. Слушаю по нескольку раз, не перебиваю, с кем ему ещё поговорить,когда уеду.
Раньше на Пицундеот отдыхающих не было отбоя. Просились даже во двор с палаткой - толькопустите. А после недавней войны никто не едет сюда, граница закрыта, земляслухами полнится, да и мода сейчас пошла на турецкие берега. Вот и коротаетсвои дни старый Ашот в большом пустом доме. Несколько лет назад, отдыхаянеподалёку в пансионате, мы с приятелями забрели в ущелье любопытства ипрогулки ради. Ашот предложил купить у него вина. Купили. А он ещё и по стакану«за так» налил. Вино было удивительное, терпкое, холодное, из подвала. Онтогда пригласил: «Приезжайте, места много, море рядом, вина в подвале вдоволь,фрукты тоже не покупать...» И вот уже второй год я сбегаю от московской суетыв старый дом старого Ашота. Моя скромная лепта за жильё - подспорье ему зимойдотянуть до лета. Много ли надо старику? Сахар, кукурузная мука для мамалыги,спички... В этот раз как-то особенно бросилось в глаза: ослаб Ашот. Совсемпригнула его к земле жизнь, подслеповатые глаза слезятся, ноги ослабли, но ондвигается. Целый день топчется по двору и по дому. Всё в его дворе и домепо-старому. Вот только камин...
- Камин перед твоимприездом сложил. Замерзать стал зимой. Старость. А попробуй, найди сейчас печника.Был один, уехал в Краснодар к сыну, там, говорят, отбоя нет от заказчиков.Печка-то в каждом доме нужна. Раньше я без печки жил, у нас зимы тёплые, дастарость...
Ашот пристроился рядомс моим креслом на маленькой скамеечке. В руках у него кочерга, время отвремени он стучит кочергой по разгоревшимся поленьям.
- Сколько исходил,слушай... Никто не берётся камин сложить. Был бы молодой, выучился класть печки,хорошее дело, для людей нужное и выгодное. А тут сосед к родственнику напохороны поехал, это за ущельем, далеко, там старая дорога, ещё мой дед по нейездил. Там село в горах, маленькое такое село. Приезжает - и ко мне:
- Нашёл я тебе,Ашот, печника. Живёт в селе, в горах, только старый, как ты. Говорит: «Приеду,сложу камин, если только Ашот торопить не будет. Потихоньку сложу».Обрадовался я, слушай, зачем торопить человека, говорю. Мне куда спешить? Кзиме камин нужен.
И вот однаждывъехала во двор Ашота бричка. Вышел из неё справный старик, высокий, худой, саккуратно подстриженными усами, в тёмно-зелёных галифе, заправленных вначищенные узкие сапоги. Печник Заур. Неразговорчивый, строгий, важный. Долгоходил кругами вокруг заготовленного Ашотом кирпича. Приглядывался, курилтрубку. Потом долго обстукивал углы в комнате, всё прикидывал, что и как. Ашотне вмешивался, не торопил. А у самого сердце замерло. Что, если попроситпечник заплатить ему деньгами? Какие деньги у Ашота? Никаких денег. Мукой кукурузнойможет расплатиться, а ещё вином, чёрным вином из его знаменитой на всё ущелье«Изабеллы».
Неделю живёт Заурв доме. Не торопит его Ашот. Не напрягается печник, кладёт неспешно по кирпичику,попыхивает своей трубкой. Оказывается, тоже вдовец. Но жена его болела долго,всю её, бедную, скрутило, кукурузу ломала и повалилась в челу между рядов.Отмучилась. А он всю жизнь в горах. Родился там, женился, там и помирать будет.
- Ты ещё крепкий, -подбадривает его Ашот. - Это я трухлявый пень, а ты крепкий...
- Какой там крепкий,- машет рукой Заур, - это я на вид, а внутри такая же труха...
