Моя легендарная девушка - Гейл Майк (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗

Хорек наливал две пинты темного, а Ким Вайлд подавала две пинты светлого пива. Они шли голова к голове, что меня очень удручало. Если Лысый первым получит свое пиво, решил я, меня это огорчит.

План А

1. Первым финиширует Хорек.

2. Притвориться, что завязываю шнурки, пока он не отвлечется.

3. Если не получится, пойти в туалет и появиться у стойки позже.

План Б

1. Арчвейская Ким Вайлд финиширует первой.

2. Спросить, какое темное она порекомендует — его и заказать.

3. Завязать с ней разговор при первой же возможности, но вести себя непринужденно.

Арчвейская Ким Вайлд покончила со своим заказом первой. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть от радости, что оказалось бы преждевременным, поскольку Дутая Куртка (студент — не иначе) задерживал ее в двух шагах от финишной ленточки, роясь в карманах в поисках мелочи. Лысый вручил Хорьку новенькую десятку и получил сдачу, пока Дутая Куртка пересчитывал свои медяки. Я повернулся к туалетам, стараясь убедить свой мочевой пузырь, что он переполнен, как вдруг Лысый обернулся к стойке и сказал Хорьку:

— Да, и еще пакет чипсов с солью, пожалуйста.

Я с надеждой взглянул на Ким Вайлд и увидел, что Дутая Куртка отходит от стойки со своими двумя кружками.

Ура!

Она: Что будете пить?

Я: Пинту темного, пожалуйста.

Она: Какое предпочитаете?

Я: А какое вы порекомендуете?

Она: Не знаю, я темного не пью. Но многим нравится «Гриддлингтонз».

Я: Тогда налейте его.

Она? Ничего. Ни слова больше. Даже когда я отдал ей деньги. Дура несчастная. Я подумал, не изменят ли ее отношение ко мне чаевые, но я дал ей только две фунтовые монеты и очень сомневался, что чаевые с такой суммы ее впечатлят. Она даже не взглянула на меня, отдавая сдачу, потому что была занята — улыбалась еще одному лысому, который подошел к стойке и стоял, покуривая тонкую сигару. Искоса я измерил его взглядом с ног до головы. На нем была серая легкая кожаная куртка, какую увидишь только в фирменных каталогах, и серые широкие брюки, которые выражали всю суть слова «слаксы». Я подумал, если дойдет до насилия, есть ли у меня шансы? Он поднес сигару ко рту и затянулся, я увидел татуировку «АКАБ» на костяшках его руки, и вся моя бравада мгновенно испарилась. Она болтала с ним о футболе, игриво подкалывая его по поводу последних успехов «Вест Бромвидж Альбион», а он в ответ клеветал на «Сперз» [71]. Я услышал, как он рассказал чудовищный анекдот о кролике, который вошел в бар, — Арчвейская Ким Вайлд чуть панталоны не обмочила, и я решил оставить их наедине.

Я поискал место подальше от стойки, так как опасался, что своим взглядом скажу что-нибудь не то, и мне потом шею свернут. В результате я уселся около игрального автомата, неподалеку от двери в женский туалет. Поискал сигареты и глубоко вздохнул, вспомнив, что я их забыл дома. Я уставился на свою единственную кружку, пена уже начала оседать. В первый раз за год мне захотелось заплакать. Не скупыми мужскими слезами, как солдаты, лицом к лицу столкнувшиеся со смертью, болью и бесчеловечностью, во «Взводе» Оливера Стоуна, а детскими слезами, которые не имели глубокого смысла и не требовали особых причин — теми, которые мама вытирает так легко, будто их никогда и не было.

Стол передо мной был пуст. Ни окурков, ни пустых стаканов, ни пакетов из-под чипсов. Каждому с первого взгляда ясно, что я здесь Один. У меня даже не хватало сил притвориться, будто я рано пришел на свидание. У меня на лбу было написано: «Завтра мой день рождения. У меня нет друзей. Я ненавижу свою работу. Я не могу забыть свою бывшую девушку. Избегайте меня. Ибо я прокаженный наших дней».

«Вот, — подумал я. — Теперь я могу уверенно сказать, что это худший день в моей жизни». И чтобы подтвердить это заявление, я стал перелистывать воображаемый перечень своих неудач:

• Я потерял солдатика в шесть лет.

• Забыл дома домашнюю работу по математике в тринадцать.

• Провалил экзамен по французскому в шестнадцать.

• Меня бросила Агги в двадцать три.

Вот и все, что я смог вспомнить за пять минут. Я чувствовал — что-то здесь не так, все эти горести были какими-то… очевидными. И ни одна из них не казалась достаточно серьезной, хотя каждая из них в свое время меня буквально сломила. Я выработал к ним иммунитет. Но для этого мне пришлось столько думать о них, что у меня практически не осталось времени ни на что другое. Впрочем, были и другие мысли. Они хранились у меня в голове в коробочках с надписью «Не открывать никогда», заброшенные в самые дальние закоулки. Про эти вещи я не забыл, просто научился не думать о них. Я не мог поступить так с грандиозными событиями вроде ухода Агги, но лишь с небольшими вещами, которые легко спрятать. Эти небольшие мысли были похожи на омуты, главное — не тревожить ужасы, гниющие на дне.

Я глотнул пива и погрузился в эти омуты с головой.

Омут № 1 (Воды заброшенности).

Отец оставил нас, когда мне было около девяти. (Примерно в то же время пропал без вести солдатик. Но не думаю, что эти два события связаны.) Если честно, он не просто оставил нас, он «ушел жить с другой женщиной» — именно так я выразился, когда на другой день рассказывал об этом Саймону по дороге в школу. Родители думали, что оградили меня от возможной психологической травмы, замаскировав свои самые ожесточенные ссоры добродушием, как будто я такой идиот, что не пойму, до чего они докатились. А потом в субботу утром мама взяла меня и Тома в Крестфилдский парк. По дороге она купила мне новехонький футбольный мяч, на котором были изображены росписи всех игроков Английской сборной — я понимал, что они не подписывали его собственноручно, но мне все равно было приятно. Тому ничего не досталось, так как в возрасте года и двух месяцев он еще не был в состоянии заставить маму почувствовать себя виноватой.

Когда мы вернулись, вещей отца не было. Я спросил маму, где папа, она сказала, что он ушел жить с другой женщиной, и заплакала. Как я ни был мал, я понимал, что она не справилась с ситуацией. В течение последующих трех месяцев я встречался с отцом раз в две недели, по выходным, мы ходили в парк или ели жареную картошку в кафе, а потом однажды я пришел домой и обнаружил, что он перевез свои вещи обратно, и все пошло по-старому.

Но в прошлом году мама объявила, что хочет развода. Она сказала, что устала быть чьей-то женой и хочет быть собой. Отец сказал, что все к лучшему, и через три дня от нас переехал. Они так спокойно к этому отнеслись, как будто считали, что я и Том будем от этого в полном восторге.

Омут № 2 (Воды отцовства).

Новая графа.

«Сегодня утром я едва не стал отцом. Сегодня вечером я обычный неудачник».

Я не мог избавиться от ощущения, что я в чем-то потерпел неудачу. Как будто я мельком увидел другую жизнь — не такую унылую, и она показалась мне раем.

Омут № 3 (Воды верности).

Неверность Агги меня совершенно оглушила. Я не знал, чему верить. Кейт на время отвлекла меня, но сейчас эта мысль вернулась и не желала, чтобы ее игнорировали, запирали в коробочку и загоняли на дно. «Мне с ней было так хорошо, как никогда в жизни. Раз она мне изменила, значит ли это, что мне надо выбросить свои чувства ко всем чертям? Кейт права. Настоящая ли это любовь, если только один из нас в нее верит?»

22:23

Мне уже не хотелось допивать свое пиво. Я не видел в этом смысла. Я находился в опасной близости от состояния, в котором мог расплакаться в общественном месте. Если бы я был женщиной, у меня, культурно говоря, было бы право проскользнуть в женский туалет, найти уютную кабинку, отмотать хороший кусок туалетной бумаги и вдоволь наплакаться. Но мой вариант в лучшем случае предлагал запах карболки и застоялой мочи, обычный в мужских туалетах, а это совсем не отвечало моим представлениям об уютной обстановке. Но я все-таки зашел туда — просто чтобы ненадолго скрыться от человечества, а заодно и помочиться. Что я и сделал, направляя струю на мятую пачку из-под сигарет в доблестном стремлении сдвинуть ее с места.