Серенький волчок - Кузнецов Сергей Юрьевич (читать книги TXT) 📗

– Кто говорит?

– Ну, – Маша смутилась, – все говорят.

Лиза вставила сигарету в мундштук, чиркнула зажигалкой, выдохнула дым и сказала:

– Понимаете, Маша, я человек другого поколения. Я не скрываю, что вообще-то иногда сплю с мужчинами, но не готова обсуждать свою сексуальную жизнь. Извините. Это – личное.

Пойдем, потанцуем? говорю я, а она отвечает Давай, давай, это моя любимая песня. Когда она успела ее полюбить, спрашивается, я лично впервые слышу это умца-умца-умца. Жизнь определенно проходит мимо меня, хорошо хоть подружки Таня и Света затащили в "Пропаганду", где сегодня народу – не протолкнуться, хотя журнал "Вечерняя Москва" пишет, что самый главный день – это среда. Среда, как же. А пятница?

После корпоративного сабантуя все немного пьяны, как раз настолько, чтобы не расходиться по домам, но не настолько, чтобы не садиться за руль. И вот кавалькадой едут в бывший Комсомольский переулок, паркуются кое-как, выходят, хлопают дверцами, включают сигнализацию. Можно подумать, внутри слышно сирену, за всем этим умца-умца-умца. Я как-то сразу теряю из виду моего сослуживца Дениса, моего друга Ивана, девушку Алю, да, собственно говоря, всех моих коллег, кроме подружек Тани и Светы, которые и предложили ехать в "Пропаганду", потому что хотели танцевать.

Они хотели танцевать, но для начала взгромоздились на высокие стулья у барной стойки. Подружка Таня очень выигрышно смотрится на таком стуле, юбка с разрезом, видно худое бедро, резинка чулка. Подружка Таня всегда на диете, потому что боится пополнеть. Но она все равно заказывает крепкий алкогольный коктейль. Пятьдесят грамм спирта содержит 350 килокалорий. Примерно как большой кусок фруктового торта, которого подружка Таня никогда не ест, боясь пополнеть.

Подружке Свете не подходит ее имя. Она черненькая, маленькая брюнетка, наверное, с примесью армянской или еще какой восточной крови. Густые брови, длинные ресницы, по утрам она выщипывает усики маленьким пинцетом, лежа в ванной бреет ноги женской бритвой "Жилетт" и прикидывает, не сделать ли лазерную эпиляцию, дорого, конечно, зато уж раз и навсегда. Подружке Свете не подходит ее имя, потому что она даже платья носит черные, черные чулки, черные сапожки на высоком каблуке, который, впрочем, не слишком удлиняет ноги. У нее смуглая кожа, и когда Света лежит на белой простыне, кажется, будто простыня сияет. Подружка Света никогда не снимает серебряную цепочку, на которой висит пентакль, перевернутая звезда в круге, и когда Света занимается любовью, этот пентакль подпрыгивает и бьется между грудей светлой искоркой. Этот свет – единственное, что напоминает об имени, которое так ей не подходит.

Я не знаю, как должен поступать джентльмен, когда две девушки привели его в ночной клуб. Кого он должен первой пригласить танцевать? Ту, с которой дольше знаком? Ту, что сидит ближе? Или просто по алфавиту, чтобы всё определяли имена и порядок букв в азбуке? Я не знаю, как нужно поступить, потому что я не джентльмен, а всего-навсего менеджер страховой компании "Наш дом". Всю неделю я разговариваю с людьми, пишу письма на компьютере и составляю разные бумаги. В пятницу я немного выпиваю в офисе, но только немного, потому что наш начальник, Геннадий Семин, призывает не путать страховую компанию с советским учреждением.

Я никогда не работал в советском учреждении. Да и наш начальник, Геннадий Семин, тоже никогда не работал. Но он так говорит, про страховую компанию и советское учреждение. Наверное, потому, что его родители работали в таком учреждении и ненавидели свою работу всей душой, а он хочет, чтобы мы всей душой любили нашу страховую компанию. Я не очень понимаю, как можно полюбить страховую компанию: лично у меня проблемы даже с тем, чтобы полюбить какую-нибудь женщину.

Подружка Света берет сумочку и идет в дамскую комнату. Давно, когда я еще учился в университете, мы говорили "туалет" или даже "сортир", но подружка Света шествует столь важно, столь торжественно, что хочется сказать "дамская комната", хотя это и чудовищная пошлость. Когда она исчезает из виду, скрытая от нас спинами танцующих, я говорю подружке Тане Пойдем, потанцуем, а она отвечает Давай, давай, это моя любимая песня. Она берет свою сумочку, чтобы не стащили, одним глотком допивает крепкий коктейль, чтобы не пропал, улыбается, и мы идем танцевать.

У подружки Тани серые глаза, точнее, не серые, а цвета мокрого асфальта. У нее длинные пальцы все в серебряных кольцах. Она снимает их, когда нервничает, но не снимает, когда ложится в постель, и потому иногда я вдруг чувствую спиной металлическое прикосновение, будто в комнату вошел Серебряный Гость, тронул меня меж лопаток и сказал: "Сергей, время вышло". Я никогда ей об этом не говорю: подружка Таня и так стыдится своего тела. Когда мы занимаемся любовью, она просит выключить свет. Говорит, что грудь у нее отвисла, когда она перестала кормить дочку, а на животе после беременности остались растяжки. Первый раз мы занимались любовью в машине, тоже в пятницу. Потом она сказала, что если бы ей нужно было раздеваться, ни за что не стала бы. Может, из-за этого подружка Таня так любит оральный секс.

Руками подружка Таня обнимает меня за шею, смотрит прямо в глаза, то приближается, то отдаляется, бьется лобком о мой пах. Не уверен, что именно так танцуют в этом клубе, но мне все равно. Она улыбается, и в ее глазах, не серых, а цвета мокрого асфальта, отражаются огни над барной стойкой.

Я вижу, что подружка Света уже вернулась. Место ее заняли, она стоит у колонны, пьет мартини и танцующие то и дело загораживают ее от нас. Надо же, сколько народу в этом клубе по пятницам! Наверное, это их любимый клуб, они любят его. Вероятно, полюбить клуб куда проще, чем страховую компанию.

Музыка заканчивается, и подружка Таня замирает, обхватив мою ногу своей, трогательно выставив бедро в разрезе юбки. Хочется поцеловать пальцы в серебряных кольцах, посадить ее за столик, сказать, как мне жаль, что мы никогда не занимаемся любовью так, чтобы я мог видеть тело, которого она стыдится. Хочется сказать, что я уверен – у нее прекрасное тело взрослой женщины, матери маленькой девочки, что еще недавно припадала губами к соскам, которые значили для младенца больше, чем для любого, кто будет их целовать или сосать. Иногда мне хочется завернуть подружку Таню в большую простыню, словно маленькую девочку после ванны, вынести из спальни в коридор, к зеркальному шкафу, поставить на пол, высвободить из этого кокона, осторожно отнять исхудавшие серебряные пальцы от серых, цвета мокрого асфальта, глаз и сказать:

– Смотри. Видишь, как ты прекрасна?

Я никогда так не сделаю: мы ведь не слишком часто занимаемся любовью. А сейчас я отвожу подружку Таню к опустевшему месту у барной стойки и помогаю ей забраться на стул, потому что она уже не очень твердо стоит на ногах. Она заказывает еще один коктейль, я выпиваю 40 грамм водки, 125 ккал, но я не боюсь пополнеть, в отличие от подружки Тани, которая всегда на диете. Потом я улыбаюсь подружке Свете, и мы идем танцевать.

Подружка Света ничего не стесняется. Входя в квартиру, она сразу начинает раздеваться, словно ей душно в черном платье, черных чулках, черных сапожках на высоком каблуке, который, впрочем, не слишком удлиняет ноги. Раздевшись, она стоит, широко расставив ноги, которые иногда приходится брить женской бритвой "Жилетт", и смотрит на меня с недоумением, будто спрашивает: а ты что тут делаешь? Тогда я подхожу, опускаюсь перед ней на колени, зарываюсь лицом в ее лоно, а она кладет руку мне на затылок. Почему-то я знаю, что при этом на губах у подружки Светы особая улыбка – удовлетворенная и вместе с тем – отсутствующая, будто на самом деле подружка Света где-то далеко.

С такой же улыбкой она танцует. Не приближаясь ко мне, взмахивая руками, вбивая высокие каблуки черных сапожек в танцпол, не глядя на меня, полуприкрыв глаза, вибрируя всем телом, так, что пентакль на серебряной цепочке выпрыгивает из выреза платья и бьется поверх черной ткани, блестя в огнях барной стойки.