Отцы наши - Уэйт Ребекка (книги бесплатно TXT, FB2) 📗
— Нет. Но, может быть, ты забыл, куда их на самом деле положил.
— Ты думаешь, это самое правдоподобное объяснение, Катрина?
Она не знала.
— Я не брала твои ключи, — настаивала она.
Но потом он обнаруживал их на журнальном столике под одной из книг Катрины. Она была уверена, что туда их не клала, — почти уверена.
— Это неважно, — говорил Джон, когда она протестовала, устало протягивая к ней руки. — Во всяком случае, мы их нашли. Но ты такая растяпа, любимая.
Это было правдой: она часто бывала усталой, часто бывала забывчивой. Но иногда после таких случаев ей закрадывалась в голову мысль, что он нарочно кладет свои вещи не туда, перекладывает их в другое место, а затем обвиняет ее. И когда эта мысль приходила ей в голову, даже мимолетно, она знала, что теперь-то точно теряет рассудок.
Только много лет спустя, когда она была беременна Бет, Катрина увидела или, возможно, позволила себе увидеть подлинный размах холодной природы своего мужа. Вскоре после рождения Томми она поняла, что боится его. Но теперь она все увидела. Хотя он никогда не кричал на нее, никогда не проявлял физической агрессии, Катрина начала понимать, что его презрение тоже само по себе было насилием. Она чувствовала, как оно обвивается вокруг нее и не дает дышать. И это не было презрением к одной только Катрине. Оно распространялось вокруг почти на всех людей, кого он знал, начиная от коллег по бухгалтерской фирме и заканчивая собственным братом (Джон говорил, что Малькольм тупой и лишен воображения, зануда, руками умеет кое-что делать, но не более того). Он всегда яростно бился за то, чтобы доказать свое превосходство и тошнотворную ущербность всех остальных.
Катрина пыталась вместе с ним насмехаться над теми, кого он презирал. Она смеялась над Фионой, которую он называл законченной сплетницей, и Катрина понимала, что он имеет в виду, хотя ей и было от этого больно, ведь Фиона была к ней так добра. Малькольма она тоже считала хорошим, ей нравилась его мягкость, хотя она и знала, что он не такой проворный и умный, как Джон. Она пыталась оценить различия между ними. Джон говорил, что она сама не очень проницательная, недостаточно хорошо разбирается в людях, и ей было гораздо легче понравиться, чем ему. Сначала его презрение было направлено наружу, а не на нее, и это было утешительно. Но спустя время Катрина почувствовала и на себе его разрушительное действие. Куда бы она ни посмотрела, она повсюду теперь видела те же несоответствие и слабость, что и он.
И более всего он ненавидел именно Катрину. Когда-то он верил, что может быть с ней счастлив, — так она думала. Вот в чем корень всего. Но когда он понял, что этого не будет, то стал тихо презирать ее. В каком-то смысле она не могла его в этом винить. Она подала ему надежду, хотя сама об этом не подозревала, а потом, опять же сама того не подозревая, подвела его, как и все остальные. Она знала, что в его жизни были моменты, когда появлялся проблеск чего-то иного, чего-то, что могло бы помочь ему, что могло сделать его таким, как все. И все обернулось иллюзией, и все должны быть наказаны за обман.
Со всеми, кроме нее, он вел себя совершенно иначе. Он обращал к миру гладкое, улыбающееся лицо, и Катрину беспокоило, каким очаровательным его видят другие люди. От этого она снова ощущала, что сходит с ума, как будто бы вся его холодность вызвана исключительно ею самой, если она вообще ее себе не придумала. Конечно, он хотел нравиться людям, это было нормально. Но Катрина волновалась, как мало для него значит ее мнение, что она была единственным человеком, которому позволено видеть его таким, каков он на самом деле. Возможно, он не видел ничего дурного в том, как вел себя с ней, в своей холодности и критических замечаниях. Кажется, он верил, что она этого заслуживает. Иногда она и сама так считала.
Но детей в такой атмосфере она воспитать не может. Умного Никки и славного, беспокойного Томми. И милую Бет, которая стала уже проявлять большую живость характера, чем братья, и которая, если сможет продолжать в том же духе, вырастет гораздо более общительной и веселой, чем все они. Хотя дочка ее была еще такой маленькой, больше всего она тревожилась за сыновей. Они оба были чувствительными, задумчивыми и так пеклись друг о друге, что иногда у Катрины ком стоял в горле, когда она видела их вместе. Они всячески избегали конфликтов, и Катрина интуитивно знала, что они никогда не станут такими сыновьями, которых бы хотел Джон. Чем старше они будут, тем это будет очевиднее, и тогда ничто не защитит их от его разочарования. Катрина слишком хорошо знала ледяной характер этого разочарования. Она думала, что, так или иначе, она должна их спасти. Но с безнадежностью понимала, что от Джона нет защиты. Во всяком случае, пока ты рядом с ним.
Часть 3
1
Снова лило, Фиона сидела в спальне наверху, смотрела на дождь за окном и старалась не думать о Томми. Комната была в полном ее распоряжении: Гэвин уже десять лет спал в старой комнате Стюарта — с тех пор, как Фиона решила, что больше не может терпеть храп мужа. Когда Стюарт навещал их, Гэвин перебирался к Фионе, и об их обычном спальном распорядке они сыну не сообщали. (Фиона считала, что это расстроит Стюарта. Кроме того, она была уверена, что он что-нибудь на этот счет скажет.)
Фиона любила эту комнату: хрустящие белые простыни и розовое одеяло, опрятно расстеленное на кровати, все ее вещи аккуратно расставлены на комоде, никакого мусора, пыли, все очищено от низменного, нескладного быта ее мужа. Если ей снова приходилось делить спальню с Гэвином, она негодовала, хотя это и случалось всего раз в году, когда приезжал Стюарт. Тогда комната и пахла по-другому, и, на взгляд Фионы, приобретала неряшливый, грязный вид. Когда Стюарт уезжал, она была почти счастлива; она распахивала окно и начищала все от пола до потолка, меняла простыни — снова вступала в права владения. Если Гэвину было что-то от нее нужно, он никогда не заходил прямо в комнату, хотя и жил в ней почти тридцать лет, но всегда стучался и ждал за дверью, а Фиона не говорила ему «заходи», а встречала его в дверях, загораживая проход. Она это замечала и за собой, и за ним.
Фиона провела рукой по одеялу и рассеянно разгладила складки. Ей всегда нравилось застилать постель по утрам, ровно натягивать одеяло. Ей нравилось ощущение ткани под рукой. Сосредоточься на настоящем — это ведь теперь в моде, правда? Осознанность. Фиона как-то прочла об этом заметку, и ей понравилось. В прошлом было много такого, о чем она предпочла бы не вспоминать. Она полагала, что так происходит со всеми людьми ее возраста.
Но не так-то просто сосредоточиться на настоящем, когда перед тобой маячит прошлое, когда оно бродит по острову и неожиданно на тебя натыкается, когда оно приходит к тебе домой на ужин. И как же это неудачно, думала Фиона, что Томми так похож на своего отца. Никто ничего не забудет, поглядев на него хотя бы секунду. Но, по правде говоря, в нем были и черты матери. Сначала Фиона этого не заметила, но теперь, когда она его вспоминала, видела, что это так. Может быть, форма глаз или рот. А может, просто выражение. Фиона никогда не умела хорошо читать лица.
Она сделала для Томми, что могла, в память о Катрине, но он все испортил. Фиона считала, что он почти устроил сцену. Она пыталась после обсудить это с Гэвином, но тот сказал: «Все прошло не так уж плохо, Фи. Конечно, Джон для него больная тема, и потом, ты же знаешь Эда, когда он пьян. — А когда Фиона ничего не ответила, добавил: — Ягненок был вкуснейшим, дорогуша. Очень нежным». Она еле сдержалась, чтобы не напомнить ему о его собственной ужасной ошибке, как он назвал его Джоном, господи боже мой.
Сегодня Фиона вынуждена была подняться к себе, потому что Гэвин внизу топал по дому и озвучивал всякую мысль, какая только приходила ему в голову: «Просто ищу марку — боже, что за день, снова этот дождь — неужели Малькольм снова с Робертом работает, бедняга, он заслужил отдых — ну, кажется, ветер снова усиливается», — и Фиона поняла, что если она послушает его еще чуть-чуть, то в прямом смысле слова убьет его.
