Желток яйца - Аксенов Василий Павлович (читать книги .TXT) 📗
Джим вообще-то был на вершине блаженства. Позавчера вдруг фортуна, вопреки всем ожиданиям, ему улыбнулась. Глухой ночью вдруг звонок из Лас-Вегаса. Мамочка и дядя Роджер хохотали, как сумасшедшие. Неисправимые представители пятидесятых, они только что сорвали банк, гигантский выигрыш в казино отеля «Цезарь». Эй, киддо, скоро получишь наш сувенирчик! Сувенирчик оказался не чем иным, как новеньким красным «Порше-Тарга». А что вы хотите сказать этой машиной, Джим, — спросил старший агент д’Аваланш. Трио Эплуайт, Элле и Макфин повторило вопрос бровями, усами, бакенбардами и родинками. Красивое чудовище, вздохнул доктор Хоб. Джим понял, что его дни в составе Бюро сочтены.
Ну так что, думал он, подъезжая к тротуару возле Кондо дель Мондо. С такой машиной и с таким другом, как Урси, я смогу легко свернуть на другую, более творческую дорогу «нового мышления».
Вдруг он увидел на углу Урсулу, разговаривающую с юным эфиопским велосипедистом. Похоже, что она была очень взволнована и меньше всего готова к тому, чтобы обеспечивать спецагенту дорогу к Новому мышлению. Джим немедленно вытащил шариковую ручку и заткнул ее за левое ухо. Далее следует то, что ему удалось уловить при помощи этого нехитрого снаряда.
Урсула. Я тебе дам двадцатку… Кулдах, еще десятку за экстра-скорость… отправишься на Лафайет-сквер… кулдах-тара-рах… это чертовски срочно!
Велосипедист. Иес, мэээм!
Урсула. Увидишь там огромного человека… не меньше трех сотен фунтов… эдакого чудилу… вот записка для него… Понял?
Велосипедист. Ничего нет легче, мээээм!
Урсула. Его имя на конверте. Мистер Фофанофф.
Велосипедист вздрагивает, точнее сказать, дрожь пробирает его от макушки до скоростных подошв.
Урсула. В чем дело?
Велосипедист. У нашей семьи фамилия — Фофаноффи…
Урсула. Мне наплевать на ваши чертовы русско-эфиопские связи, понял? Единственное, что мне от тебя надо, это скорость доставки письма этому обормоту.
Велосипедист. Иес, мэм!
Теперь мы можем предложить читателям простенькую загадку: кто быстрей домчится от Джорджтауна до Лафайет-сквера — новенький с иголочки «Порше-Тарга» или подошвы потомка знаменитых с древних лет эфиопских посланцев?
Тэдди Фофаноффи, едва достигнув Лафайет-сквера, тут же увидел в юго-восточном его углу рядом с бронзовой фигурой генерала Костюшко не менее монументальную фигуру своего адресата. Профессионализм не позволил юнцу пуститься в генеалогические изыскания: он просто передал адресату послание и растворился в предвечерней голубизне. Таким образом, уникальная встреча двух родственных кланов не состоялась, и они отодвинулись друг от друга еще на одно тысячелетие.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Вечер Ренессанса
Всякий знает площадь Лафайет-сквер как излюбленное место протестантов. Надеюсь, не будет бестактным сказать, что и бичам она нравится. Увы, иногда нелегко отличить одних от других. Политические лозунги не всегда помогают. Например, рядом с относительно небезумным требованием вывода Соединенных Штатов Америки с территории острова Манхэттен можно увидеть относительно несусветное: «Руки прочь от моей матери, Даниэля Ортеги!» У входа в парк, прямо напротив Белого дома, лежит в спальном мешке примечательный человек, профессор астрономии доктор Астрос Звездакис. Он держит не ограниченную во времени голодовку в поддержку своих собственных требований. Ну что ж, в сравнении с другими требованиями Лафайет-сквера Звездакиевские выглядят вполне умеренными: «Немедленное и полное разоружение Соединенных Штатов!» Многолетние исследования колец Юпитера привели ученого к заключению, что мир, потрясенный внезапной беззащитностью Америки, немедленно последует ее примеру и разоружится до последнего автомата Калашникова, который и будет выставлен в музее, как реликт варварской эры оружия.
Некоторые международные друзья астронома находили эти требования нереалистическими и увещевали его прекратить свое мученичество, однако другие друзья, особенно из Советского Комитета защиты мира, находили требования вполне реалистическими, советовали продолжать и с завидной регулярностью выражали астроному свои симпатии и поддержку. Советник Черночернов, например, никогда не упускал возможности заткнуть на ходу мученику в слабеющий рот горсточку кубиков советского мясного бульона. Сказать по правде, он никогда не оглядывался, чтобы удостовериться, проглотил ли ученый его дотацию или нашел силы выплюнуть.
В своем, еще не залатанном пиджаке «Орсон Уэллс» и неизменном шапокляке профессор Филларион Фофанофф уж никак не выглядел белой вороной среди завсегдатаев Лафайет-сквера. Нечего и говорить, все обитатели этого места его приветствовали, и он отнесся к ним как к «цветам Творца», каждый цветок со своим неповторимым лицом, разнообразием тряпья и уникальностью вони.
Женщина с дюжиной косиц в седых волосах, одетая в эскимосскую парку и обутая в вечерние туфли на высоких каблуках, приблизилась к нему, толкая перед собой каталку из супермаркета, доверху и сверх нагруженную ее личными вещами. Она обратилась к нему по-матерински:
— Что читаешь, киска?
Он поклонился в превосходном староарбатском стиле и показал ей обложку своего постоянного спутника, «Декамерона».
— Это Ренессанс, мадам. Должен признаться, что я всегда был основательно избалован инспирациями Ренессанса, мадам.
— Это ничего, — сказала Матушка Обескураж. — Больше читай, сынок, и люби книгу. Книги — источник знаний!
Она уселась на соседнюю скамью и вынула из своей тележки бумажный пакет с остатками изысканной еды, выданный ей в гриле аристократической гостиницы «Хэй Адамс». Затем она также вытащила банджо и стала попеременно использовать его то как обеденный стол, то как ритмический инструмент. Питание и пение, деликатное чавканье и мягкое нежное дребезжание голосовых связок задали тон всему этому позднему пополудню на Лафайет-сквере.
Ренессансный вечер, думал Филларион, наблюдая гирлянду розовых облачков над крышей Старой Конторы, где сидят все советники Президента. Вот вам послание из-за тысяч миль, из-за сотен лет.
Вскоре мы увидим, как неправильно интерпретировал он комбинацию полутонов и полузвуков этого вечера, и как мало нам следует доверять воображению тяжеловесных гуманитариев в их постоянных попытках убежать от реальности.
Тем временем два бомжа, Тэд и Чарльз, с их лицами, соответственно отражающими образы классической литературы и позитивно-радикальной социологии, подошли к матушке Обескураж и попросили у нее «есть и пить», то есть чего-нибудь пожевать.
Прекрасная дама немедленно разложила свои изыски перед скамьей. Удовлетворив себя гастрономически, Тэд и Чарльз адресовали к благодетельнице следующий вполне натуральный вопрос:
— Ну что, Полли, решила ты наконец, кого больше любишь? — Она прервала свое пение и залилась своим слегка похотливым смешком:
— Извините уж, мальчишки, но вы оба получили свою долю, а тут есть и неутоленно жаждущие…
Она хитровато глянула в восточном направлении, туда, где в тени генерала Костюшко стоял в романтической позе владелец бакалейной лавки господин Пу Соннн. Страстный дискант, исполняющий древнюю корейскую песню «Похороны белого тигра», возносился в деловые небеса Средней Атлантики, словно высокочувствительная биологическая спираль.
Бомжи застонали и заныли.
— Мы так петь не можем, Полли, но мы любим твои пальцы, любим, как ты расчесываешь свои волосы…
— Благодарю за великолепнейший квартет, — вмешался тут Филларион. — Как Боккаччо писал: «Любовь, дай мне восторгаться во имя Твое, дай мне от счастья сгореть в пламени Твоем…»
Он уже готов был открыть и свой собственный рот, чтобы снова воспеть свою собственную влюбленность, когда неизвестно откуда выпрыгнул вдруг советник Черночернов, беспокойный, возбужденный, дымящийся, истинный представитель «обожженного поколения». Он сжал кисть Филлариона и лихорадочно прошептал:
