Токио нас больше не любит - Лорига Рэй (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Я представляю, как сижу на той же самой кровати, трачу часы ни на что. Смотрю телевизор, не шевеля ни пальцем, — просто ради любопытства узнать, что делает время с человеком, когда он ничего не делает со временем. Я представляю, как захожу в универмаг «Парко» и покупаю рубашку, которой она никогда раньше не видела и которой никогда не увидит. Я представляю себе цвет этой рубашки, волнуясь так же, как волнуется мальчишка, сидящий за своей партой с утра в понедельник и пробегающий неимоверную дистанцию, которая отделяет его от пятницы.
Она выключает воду, но я знаю, что она потратит еще много времени на свои кремы в маленьких тюбиках.
И тогда возникает воспоминание о моем детстве. Я рядом с оконным стеклом, в руке у меня камень. Глядя на целое стекло, я не могу представить его разбитым. Спустя секунду после того, как камень брошен, ситуация меняется на противоположную: глядя на разбитое стекло, я не могу вспомнить его целым. Думаю, это по той же причине, по которой человек, только что перешедший через мост, уже не уверен, что был на другом берегу.
Она наконец-то выходит из ванной и возвращается в комнату, словно бы никогда ее и не покидала.
Что за странная вера в прошлое. Ее воспоминания непогрешимы. Имена собак и их хозяев, номера школьных автобусов и цвет всех туфелек, которые она носила в детстве. В общем, беспокоит меня такая память. Я могу избавиться от всех призраков но ее призраки все равно меня не отпустят. Если из ее тела вытащат пулю, она всегда будет носить ее на шее. Так она сама мне сказала.
В «гостиницах любви» на холме Сибуя в дверь никогда не звонят, поэтому когда в нашу дверь звонят, мы сначала пугаемся, а потом тотчас же одеваемся. Когда я выхожу в коридор, горничная говорит мне что-то, чего я не понимаю, но определенно ничего хорошего это не означает. Дверь в соседнюю комнату открыта, так что я подхожу посмотреть, в чем проблема, а проблема состоит в безжизненном теле мужчины, одетого в безукоризненно элегантный кремовый костюм, лежащего на коврике в луже собственной крови. Вены аккуратно взрезаны изящным бритвенным ножичком с ручкой из слоновой кости, упавшим в нескольких сантиметрах от тела.
Какое-то время я стою в дверях, смотрю на труп этого мужчины с тем удивлением, с каким смотрят на магический фокус, зная, что все одновременно и правда и ложь.
Она тоже выходит в коридор и тоже подходит к двери, а потом стоит и смотрит на тело с таким же удивлением.
Конечно же, мы убираемся оттуда раньше, чем приезжает полиция.
Сегодня я в Токио, живо заинтересован ковриком синего цвета, а она спит. Я закинулся «капельками», поэтому очень внимательно отношусь к линиям на синем коврике, я рассматриваю эти линии с таким же усердием, с каким гадалка рассматривает линии на руке великана. Теперь мне ясно, что пока один из двоих спит, другой обязательно вопрошает о будущем. Что делают родители, пока дети спят? Пытаются расшифровать знаки. Путешествуют на цыпочках по минному полю, готовые выкапывать мины кончиком ножа. Так двигаюсь и я: ползаю по ковру, добросовестно пытаясь разрушить ловушки завтрашнего дня.
Я достаю из шкафа ее шубу на случай, если завтра будет холодно. Но не долгополую шубу русской княгини, а ее серое короткое пальто французской студентки, потому что вероятность снегопада равна нулю.
На случай дождя я достаю ее резиновые сапоги, но потом достаю и ее высокие кожаные сапоги — на случай, если дождя не будет.
Из ее чемодана я достаю три абсолютно непохожих платья — в расчете на разные, но одинаково возможные температуры.
Я ищу ее перчатки, но безрезультатно. Зато вот натыкаюсь на ее солнечные очки и сам себя убеждаю, что завтра — абсолютно точно — нужно будет беспокоиться насчет солнца, а не насчет мороза.
Я выхожу в коридор, чтобы определить местонахождение всех аварийных выходов.
Мне хотелось бы думать, что, пока я сплю, она занимается тем же самым.
Кстати сказать, в коридоре я встречаю симпатичного японца, вступившего в неравную битву с автоматом для колотого льда. Позвольте помочь вам, друг мой. Эти машины — измышление дьявола. Мой друг возвращается к себе с кубиками льда, заботливо завернутыми в большое полотенце. Я достаю банку пива из автомата для пива. Из автомата для шоколадок я ничего не достаю.
Вернувшись в свой номер, я снова ложусь на синий ковер и, когда проходит беспокойство от. «капелек», безмятежно засыпаю — как засыпает среди джунглей утомленный патруль.
Лето, которое не принесло никакого счастья. И все-таки, когда она заканчивает одеваться, я думаю, что уж если это не работает, то не сработает уже ничего.
Разве Токио — не невозможный город? Разве мы не лезем на гору по самому крутому склону?
И, вообще, на что мне сдался костюм? Но она настаивает на своем, так что, кажется, придется мне обзавестись костюмом и даже галстуком, и это, если уж совсем начистоту, даже и неплохо, потому что в пиджаке я становлюсь совсем другим, а это всегда хорошо.
Перед зеркалом одного из волшебных магазинов Синдзюку мне остается только одно: в конце концов согласиться, что все последнее время я занижал значение моды. Теперь вдруг мне начинает казаться, что хорошо одеваться — не менее важно, чем хорошо говорить, хорошо есть, хорошо путешествовать, хорошо жить, хорошо умирать. В общем, безумно важно.
«Попробуем другой галстук?» — предлагает внимательный японский продавец, управляющийся со своим английским так же неуклюже, как заклинатель змей с треснувшей дудкой.
Попробуем.
А она, конечно же, смеется. Потому что глядящий в зеркало напуганный мужчина пробуждает такую же нежность, как и чета новобрачных, в молчании идущих по новому дому, еще не зная, купят они его или нет.
«Великолепно», — говорит продавец, когда я заканчиваю возиться с узлом галстука.
«Великолепно», — говорит она, больше глядя на мужчину в зеркале, чем на меня.
«Великолепно», — в конце концов говорю и я, глядя на того же мужчину. Я вижу то же, что видят они.
Потом мы ужинаем в изысканном французском ресторане на Хараюку, потом занимаемся любовью в маленькой комнатке нашего отеля в Сибуя и потом, наконец, засыпаем.
— Какое письмо? — говорит она.
— Письмо, которое ты послала домой. Совершенно не обязательно, чтобы все знали, что тут происходит.
— А что тут происходит?
— Не знаю, я не читал твое письмо. Но я просто не могу выносить твою вечную писанину. Не все заслуживает внимания.
— Сейчас я не могу знать, что заслуживает внимания. Потом, со временем, все обретет свой истинный размер.
Мы сидим в небольшом суси-баре на Хараюку. Мне нравится, что она все время пишет. Она все записывает. Строчит на салфетках и отсылает письма домой. Письма на свое собственное имя. Не упускает ничего. Прогулки, поезда, собаки, поцелуи, аварии на дорогах, таблетки. На самом деле я не знаю, о чем она там пишет. Но она пишет. Это уж точно.
— Что тебя так пугает? — говорит она.
— Наверное, я сам через многие годы. Необходимость нести груз всего, что я говорю или делаю сейчас, что бы это ни было. Видеть свое лицо на фоне всех городов. Встречаться с этим лицом всякий раз, вернувшись в Токио или Прагу, или куда я еще поеду.
— А мое лицо?
— Что такое с твоим лицом?
— Ты боишься встретиться и с моим лицом?
И тогда на память мне приходит фотография, снятая на реке Сайгон. У нее тростниковая жердь в одной руке, кулак второй сжат. Зато на лице улыбка.
И вот я в сортире виски-бара, в зале играет команда неопанков, мешает с дерьмом темы из «Карпентерз», на полу валяется почти совсем голая японка лет тринадцати, а рядом парень чуть постарше, тоже японец, одетый в кожаный комбинезон. Молния распахнута до паха, хрен наружу, а мне кто-то только что врезал, потому что я чувствую удары своего сердца верхней губой, а поглядевшись в зеркало, замечаю, что с губы каплет кровь, а девушка, хоть и смотрит на меня, — вроде как в обмороке, а парень, видимо, совсем удолбался, а ее рядом нет. Ее нет в виски-баре. В отеле тоже, но она, несомненно, в Токио, как и я, хотя мы и не вместе, и я просто надеюсь, что она проводит время лучше, чем я, потому что здесь все начиналось вполне прилично, а теперь превращается в кошмар. В следующую секунду в туалет заходят два громилы, заходят не без труда, поскольку маленькая японка почти полностью забаррикадировала собой дверь, и пока громилы протискиваются и орут, мне удается занюхать еще горстку кокаина — как раз перед тем, как один из них выбивает пакет у меня из руки. После этого, само собой, пора на улицу. Мы пересекаем зал на невообразимой скорости, если учесть, что там внутри столько народу, что крайне трудно протиснуть от стены к стене даже кредитную карточку. Еще до того, как мы выбираемся наружу, один из моих друзей наносит мне удар по башке, избежать которого совершенно не в моих силах. На какой-то миг красный цвет полностью оккупирует мою голову. Это вроде знамени, которым машут перед гоночным автомобилем, если заезд почему-то отменяется. Не могу точно сказать, к чему относился этот удар, поскольку вообще-то я шагал послушно, даже не протестовал. Вероятно, этим людям, этим бедным животным, которые работают вышибалами в баре, в конце концов становится проще ударить тебя, чем не бить. Так же как для Гитлера проще было захватывать Польшу, чем играть на скрипке.
