Жил-был мент. Записки сыскаря - Раковский Игорь (книги регистрация онлайн txt) 📗
В кабинете у опера обычно-привычно: стол, стул, сейф и окошко на волю. По железке Окружной поезда идут родные, колёсами по стыкам постукивают. Опер усталый, с ночи, кожа лица землистая, пиджачок «Мосшвея», галстучек в полоску, воротник рубахи грязный, пепельница на столе, в ней окурки горкой.
— Не я это, начальник, гадом буду.
Так по книжному Василёк, чтоб доходчивей было бакланит. И рассказывает, что с ночной и шапку подобрал, потому как чего ей на асфальте-то валятся, а мужика видел он первый раз.
Опер смотрит на него скучно и нудно читает объяснения этой суки бабы, что торчала у окошка ни свет ни заря, и дворника, который всё видел и слышал. И выходит статья не хилая. А мужик чего говорит-то, упирается Василек.
— Подписывай, сука грёбаная, чистосердечное, — заорал опер.
Книжкой телефонной стал дубасить по голове Василька, и покатилась фуражка железнодорожная в дальний угол кабинета… А голова после ночной смены гудит, как колесная пара, но держится Василёк, хотя подписать хочется оперское сочинение, чтоб закончилось всё быстрее и не мучится чтоб. Но знал он, что туфта всё это, чистосердечное он сам написать должен, да и надежда была, что мужик правду скажет. Держался, так поскуливал, конечно, потому как обидно было и голова так болела, что в глазах чёртики скакали.
В хате на Петрах народу полно, деловых нет, так шушера. Хотя у окошка серьёзный бродяга курит, зубом блестит. С ним Василёк и корешится, чифирят, народишко строят. Чистенько, всё как положено. Говорят о том о сём, есть о чём, оба жизнью крученые и зоной обручённые. А потом выяснилось, что мужик утренний и случайный кони кинул, прохрипев перед смертью, что морда лица Василька ему на фото смутно знакома. Соседи, хуле.
Утречком, до завтрака, дёргают Василька в кабинеты Петровские и хмурый опер рассказывает про художества на железной дороге, и заходят ещё пара оперов свеженьких и розовощеких с железки, а за ними следак, и на голодный желудок идут очные ставки с подельниками его, которые кладут его как та гнида ментовская золотозубая, а вещдоками полкабинета петровского завалено. Ужин, правда, был в другой камере, после выездов на родную Сортировочную. А про мужика и не говорит никто, так всё ясно, пришил опер статейку и чистосердечное не нужно.
И встречает Василька Матросская тишина с прогулками на крыше, а потом Народный суд с кивалами и прокуроршей в чёрных туфлях со шпильками. А выходит Васильку срок по совокупности, и нынче он рецидивист, и сидит он на корточках перед столыпинским вагоном на дальней ветке Савеловского, орут конвойные, и гудроном пахнет. Мимо идет обходчик, с молотком и постукивает по колёсам.
— Доедем, значит, — говорит Василёк соседу. Тот кивает.
Стучат колеса, воняют псиной мокрые шинели конвоя, несёт запахом гуталина, пота и страха, по узкому коридору столыпинского вагона несётся желтый кленовый листок. Несётся глупо, неистово и бестолково, подгоняемый случайным ветерком из полуоткрытой тамбурной двери.
Бабье лето 1981 года
На лавочке, которую любители изящной русской словесности исчиркали надписями вдоль и поперёк, сидели два сыщика. Один из них был по детям, а второй, долговязый с вечно красными кулаками, отмороженными на Гиндукуше, был дежурным сыщиком, такая у него планида выпала на этот день.
Они курили, поглядывая на сумку с ручками, перемотанными синей изолентой. На грязно-сине-белом боку сумки было написано витиевато «Динамо».
Потом пришёл Палыч, зам по сыску Конторы. Палыч был грузный мужчина. Лавочка под ним жалобно пискнула, но устояла.
— Мне капитана дать, между прочим, должны. А что теперь висяк, это уже 9-й, а до конца года у меня…
— Только 10, Палыч, ну лимит — я знаю, что завтра будет с этими недоносками? И где я эту суку искать буду? Хочешь прокуроских зови, опрос-допрос, заслушивание, кишки на руку!
— Твои висяки — это твои косяки, я тут при чём. Валяй, регистрируй, на пенсию уйдёшь старлеем, что не знаешь — такой молодой, а уже лейтенант.
Дежурный сыщик хохотнул:
— А в Тагиле без погон в барак ведут.
— Дворник не стуканёт? — тихо спросил Палыч. — Как думаешь?
Сыщик по детям уронил сигарету с губы и сплюнул табачные крошки.
— Он в корках. И чего ему гомонить, не инопланитянина нашёл, пупса.
— Теперь смотри расклад. Тебе звёздочки. Нам минус висяк. Ему, — Палыч сломал спичку и, ткнув пальцем в дежурного сыщика, — бутылка, после дежурства.
Скамейка под шелохнувшимся грузным телом зама по сыску радостно хрюкнула.
***
В лесопасадке, что у Окружной железной дороги, было сыро. Копать было тяжело, мешали корни. Ладони саднили с непривычки. У трупа была большая голова, покрытая тёмным пухом, руки согнуты в локтях, на пальцах неожиданно большие ногти, на пупке засохшая чёрная лужица крови. Труп столкнули в яму лопатой. Яму утрамбовали ногами. Присыпали прелыми листьями.
Сыщик по детям неловко перекрестился. Получилось театрально и смешно.
Потом они разошлись. Один пошёл относить инструменты приятелю, чей гараж был неподалёку, а второй дежурить по конторе.
***
Секретно. Выписка из личного дела
Ст. инспектор УР 50 о/м… взысканий не имеет… награждён медалью «За спасение утопающего»… представляется на звание капитана милиции… характеристика прилагается.
***
Из окошка отдела кадров Железнодорожного РУВД города Москвы, что на Дегунинской дом номер 1, были слышны гудки манёвровых тепловозов. И безгрешное солнце ярко светило в окна. Бабье лето, между прочим.
Стабильность
Савельев с утра кефир любил выпить и четвертушкой черняги заесть. Вот и сейчас он стоял у кухонного окна, прихлебывал кефир из пивной кружки, кусал черняшку, слушал ругань ворони, посматривая на дворника, шмурыгивавшего по аcфальту метлой.
Утро вообще и в частности было плохое.
Подполковник милиции начальник 16 отделения милиции города Москвы Савельев Виктор Степаныч допил кефир, мельком глянул в зеркало и, поправив фуражку, вышел во двор.
Милицейский «Бобик», постанывая внутренностями, посверкивая одинокой синей мигалкой и пукая дымком из выхлопной трубы, вкатился во двор. В машине пахло блевотиной, которую не мог перебить запах бензина и давно нестираных носков.
— На стадион.
Водитель кивнул и припал к рулю.
Стадион был районный. Невысокие трибуны, чахлая трава, гаревая дорожка вокруг поля, вытоптанные пятачки у футбольных ворот. По полю вышагивал зам по розыску. Сыщик покуривал, сидя на верхней скамейке трибуны. Вездесущие пенсионеры обсуждали что-то, размахивая руками, у одного из них болтался на груди бинокль.
Постовой, нагруженный рацией, сумкой, плащ-палаткой, свёрнутой в тугой валик, перетянутой ремешками, и с пистолетом в потёртой, порыжевшей от времени кобуре огорчённо разглядывал свои запыленные сапоги.
— Гильзы нашли?
Зам по розыску вытащил руку из кармана. На его ладони лежали две гильзы.
— Жилой сектор отработали, народ опросили, все живы здоровы, — скороговоркой произнес зам по розыску.
Савельев махнул рукой. За ним гуськом потянулись зам по розыску и сыщик. Постовой крутанулся на месте и быстро исчез. Пенсионеры загалдели ещё громче.
В отделении милиции было тихо. Дежурный позвякивал ключами в оружейке, тихо шлёпал сводки телетайп.
Свежевымытые полы блестели. Из туалета воняло карболкой.
Около кабинета начальника отделения милиции переминались с ноги на ногу два лейтенанта. Форма на них была новая, морды мятые и настороженные.
— Сгною, — тихо произнёс Савельев.
Лейтенанты изобразили раскаяние и строевую стойку.
Савельев с ненавистью посмотрел на телефоны. Потом взял трубку одного из них. Он позвонил ответственному по РУВД, потом в ГУВД. Вентилировал вопросы. Потом выдохнул и позвонил в Министерство. Потом на автобазу. Последний звонок был в автосервис. Хмыкнул и, забрав лейтенантов, убыл в РУВД.
Всё закончилось у начальника РУВД. Он завис над лейтенантами грозовой тучей. Колодки орденов и медалей на кителе сверкали, а полковник поминал родственников лейтенантов… их маму, их папу и их бабушек, дедушкам повезло… начальник РУВД устал.
