Историческая личность - Брэдбери Малькольм Стэнли (читать книги TXT) 📗
– Интересно, – говорит Фелисити.
– Разумеется, – говорит Говард, – чуть я вышел в коридор, как понял, что вы сделаете именно это. Дайте ее.
Фелисити возвращает подшивку, очень скучную подшивку с административной статистикой, собранной одним из комитетов Говарда; он всовывает ее обратно в ящик и закрывает его.
– Чего вы добиваетесь, Фелисити? – спрашивает он.
– Я же сказала тебе, Говард, – говорит Фелисити. – Хы меня интересуешь. Я думаю о тебе все время. Посмотри на меня. Я могу тебе помочь.
Говард садится в свое кресло за столом.
– Вы можете мне помочь, Фелисити? – спрашивает он. – Каким образом?
– Я не спала всю прошлую ночь, – говорит Фелисити, – я просто думала о тебе. Знаешь, что я думала? Я думала: если бы только этот человек знал себя по-настоящему. Он думает, будто он свободен. Он все время говорит об освобождении, об открытости. А что он такое? Академический человек. Эта его тухлая работа. Этот его тухлый стол. Эта его тухлая академическая манера держаться, которую он считает такой на равных, такой панибратской. Он еще не начал заниматься собой. Он – клубок непоследовательностей. Я знаю, тебе трудно признать это. Но разве же это не так?
– И у вас есть средство освободить меня, вызволить из этой беды? – спрашивает Говард.
Фелисити наклоняется вперед.
– Ах, Говард, – говорит она, – почему бы нам просто не уехать?
– Уехать куда? – спрашивает Говард.
– Просто уйди отсюда со мной, – говорит Фелисити. – Давай уберемся подальше. Давай перестанем быть преподавателем и студенткой, давай уедем куда-нибудь и будем самими собой.
– У вас уже намечено куда? – спрашивает Говард.
– Куда-нибудь, где дешевая жизнь, – говорит Фелисити. – На юг Франции.
– Чтобы делать – что? – спрашивает Говард.
– Ты можешь писать книги, общаться с французскими Радикалами, – говорит Фелисити. – Я буду стряпать французские блюда. Я хорошо готовлю. И мы будем жить полной жизнью.
Говард смотрит на нее. Он говорит:
– Фелисити, вы правда хорошо готовите?
– Не очень, – говорит Фелисити.
– И жизнь на юге Франции вовсе не дешева.
– Так не обязательно на юге Франции, – говорит Фелисити.
– И я вовсе не в западне, – говорит Говард. – Я совершенно свободен.
– Да нет же, – говорит Фелисити, – это тебе так кажется.
– Фелисити, – говорит Говард, – это одна из ваших фантазий. Вы фантазерка.
– Ты не видишь, да? – спрашивает Фелисити. – Ты не видишь, кем мог бы стать. Я думаю, что думала о вас больше, чем вы когда-либо думали о себе.
– Никто никогда не думал о ком-либо больше, чем о самом себе, – говорит Говард.
– Значит, никто не может ничему научить другого? – спрашивает Фелисити. – И никто не может научить тебя чему-то о тебе самом. Какой ты счастливчик, верно? Но тебе надо бы взглянуть на себя со стороны. Тогда все выглядит совсем по-другому.
Говард смотрит на Фелисити. Он говорит:
– Вы решили втереться в мою жизнь. Вы выслеживаете меня, вы шпионите за мной. А затем начинаете обвинять меня в недостатках, исправить которые дано только вам. Игра, чтобы подцепить меня на крючок. Но для чего, Фелисити?
– Тебе следовало бы знать, – говорит Фелисити со слезой в глазу, – это то, что некоторые люди называют любовью.
– Любовь странная вещь, – говорит Говард, – род деятельности, который требует очень пристального рассмотрения.
– О Господи, – говорит Фелисити, – ну не тухлый ли ты? Не точь-в-точь такой, как я говорила?
– Вы говорите, что хотите меня освободить, – говорит Говард, – но подразумеваете, что хотите мной владеть. Развить таким образом подлинные взаимоотношения невозможно. Ни со мной, ни с кем-либо другим.
Старые куранты на Водолейт-Холле отбивают свои десять часов высокими нелепыми нотами, разносящимися над академгородком. Слеза Фелисити сползает по ее носу.
– Ты меня обманываешь, – говорит Фелисити.
– Идемте, Фелисити, – говорит Говард. – Идемте на семинар.
– У вас не найдется бумажного носового платка? – спрашивает Фелисити.
Говард сует руку в ящик своего письменного стола и протягивает Фелисити белый квадратик папиросной бумаги.
– Думаю, тебе это требуется непрерывно, – говорит Фелисити, – ряды и ряды нас.
– Нет, – говорит Говард. – Вставайте.
– Ты выигрываешь тем, что ты старше, – говорит Фелисити, – но из-за этого ты и проигрываешь.
– Все в порядке? – спрашивает Говард и открывает Дверь. Фелисити бросает смятый комок папиросной бумаги в корзину для бумаг; она проходит через кабинет и выходит в коридор; она стоит, обмякнув, пока Говард собирает книги и записи, а потом выходит и своего кабинета и запирает Дверь. Они начинают идти по коридору под натриевыми плафонами. Фелисити говорит, шмыгая носом:
– Когда ты снова со мной увидишься?
– Мы можем поговорить завтра, – говорит Говард.
– Ты правда вечером занят? – спрашивает Фелисити. – Да, – говорит Говард, – я занят.
– С кем у тебя свидание?
У меня профессиональная встреча, – говорит Говард.
– А тебе есть с кем оставить детей? – говорит Фелисити. – А то я могу.
Говард останавливается и смотрит на Фелисити. Ее лицо само простодушие.
Внезапно из двери с правой стороны коридора возникают ягодицы и налетают на Говарда; они принадлежат его коллеге, молодому человеку радикальных убеждений по имени Роджер Фанди; он вытаскивает диапроектор из аудитории. Он выпрямляется, мельком взглядывает на мокрое лицо Фелисити, но студентки в Водолейте с его строгими академическими требованиями плачут так часто, что его внимание на ней не задерживается.
– Говард, – говорит он, – вы слышали все эти разговоры про Мангеля?
– Что-что? – спрашивает Говард.
– Он вроде бы приедет выступить здесь, – говорит Фанди.
– Вам следует положить этому конец, – говорит Говард. Они идут дальше.
– Я умею обращаться с детьми, – говорит Фелисити. – Я их люблю.
– Но если вы придете, то будете всюду совать нос, – говорит Говард, – а это лишнее, верно?
Они доходят до конца коридора; перед ними возле шахты лифта водоворот студентов, покинувших аудитории, где занятия кончились, направляющихся в аудитории, где занятия сейчас начнутся.
– Ну а если бы я не стала? – говорит Фелисити. – Если бы я исправилась?
– Но способны ли вы на это? – спрашивает Говард. Они останавливаются на краю водоворота, дожидаясь лифта.
– Я врала, – говорит Фелисити. – Я знаю, что вчера вы не отнеслись ко мне серьезно. Я знаю, вы поступили так по доброте.
Звонок звякает; двери лифта раздвигаются; они входят в кабину вместе с толпой.
– Беда в том, что очень трудно понять, насколько ты мал. Людям нравится придавать себе значение.
Лифт останавливается этажом ниже, и они выходят. Они стоят на другой площадке, точно такой же, как та, которую они только что покинули; от нее расходится точно то же число коридоров.
– Я способна посмотреть в лицо реальности, – говорит Фелисити, – но просто я вспомнила, как вы нам говорили, что реальности пока еще не существует и от нас зависит создать ее.
Они поворачивают в правый коридор; Фелисити шлепает рядом с Говардом по длинному яркому коридору.
– Боюсь, то, что случилось в моем кабинете, было лишь малой частью того, что происходило в моем доме вчера вечером, – говорит Говард, – вы не единственная, кто был вчера ранен.
– Кто-то был ранен? – спрашивает Фелисити.
– Причем ранен реально, – говорит Говард.
Безликие двери окаймляют коридор; они идут к своей аудитории в его конце.
– Ух ты, – говорит Фелисити, – что случилось?
– Меня там не было, – говорит Говард. – Помните синий свет? Это была машина «скорой помощи».
– О, черт, – говорит Фелисити, – вы хотите сказать, что произошел настоящий несчастный случай?
VIII
Этот еженедельный семинар Говард проводит в аудитории Социа 4.17, в помещении худшего типа без окон, освещаемом искусственным светом. Помещение невелико; к трем стенам прикноплены большие диаграммы, иллюстрирующие глобальную нищету, а четвертую стену занимает большая зеленая доска типа школьной, на которой кто-то, по обыкновению всех людей, взял да и написал «Пролетарии – соединяйтесь». В помещении стоят столики с серыми металлическими ножками и ярко-желтым верхом; в середине помещения они сдвинуты в один большой стол, за которым какой-то предыдущий преподаватель вел формальные занятия. В помещении три студента разместились как-то неопределенно между составным столом и стенами; в Водолейте не стоит считать само собой разумеющимся, что обстановка аудитории, устраивающая одного преподавателя, устроит и другого. Занятия в Водолейте это не просто односторонняя передача знаний; нет, это события, моменты общего взаимодействия, или, – как вечеринка Говарда, – хэппенинги. Студенты Водолейта, которые попадают в другие университеты, где преобладает традиционная форма преподавания, смотрят вокруг себя в изумлении, будто столкнувшись с каким-то поразительным, интригующим нововведением; их занятия проходят совсем по-другому. Ибо Водолейт не только дает образование студентам, но еще и учит учителей. Его наводняют бригады специалистов по методике образования, психологов, экспертов в области групповой динамики; они снимают семинары и обсуждают их, и поскольку ничто столь тонкое, как проявления чисто интеллектуальных ценностей, не производит на них ни малейшего впечатления, демонстрируют, как студент В просидел весь семинар, ни разу не открыв рта, или как студент Е выражает скуку, ковыряя в носу, или как студент К ни разу за весь час занятий не встретился глазами с преподавателем. Тут устраиваются показательные семинары, на которых преподаватели преподают друг другу, сессии, на которых завязывается неугасимая вражда, и рвется одежда, и пожилые профессора с международной репутацией заливаются слезами. И вот Говард входит в аудиторию, и он осматривается и замечает расположение столов.
