Вожделеющее семя - Берджесс Энтони (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
— Понятно… — проговорил Тристрам. — А я-то думал, почему у вас голос такой…
— Вот поэтому. И посмотрите на меня теперь! «Затейник» раскинул руки.
— Сделанного не воротишь. Как мне приспособиться к этому новому миру? Меня должны были предупредить, хоть кто— нибудь должен был сказать мне… Откуда я мог знать, что тот мир не будет вечен?! — Он понизил голос. — Вы знаете, как стал называть меня этот самый Хильярд с недавнего времени? Он стал называть меня «каплун». И причмокивает при этом губами. Шутит, конечно, но шутка эта весьма дурного свойства.
— Понимаю, — поддакнул Тристрам.
— Мне это совсем не нравится. Мне это очень даже не нравится!
— Держитесь твердо и ждите, — посоветовал Тристрам. — История — это колесо. И такой мир не может существовать вечно. Недалек тот день, когда мы вернемся к либерализму и пелагианству, к сексуальной инверсии и — поверьте! — к тому, через что прошли вы. Мы непременно повторим свой путь, потому что сейчас имеем вот это. — Тристрам повел рукой в направлении вспаханного поля, откуда доносилось негромкое сосредоточенное пыхтение. — Вследствие биологической нацеленности всего этого, — объяснил он.
— Ну, а пока мне приходится бороться с такими людьми, как Хильярд, — печально проговорил «затейник», и его передернуло. — Которые называют меня каплуном.
Глава 5
Тристрам, будучи человеком еще молодым и не безобразным, был приветливо встречен дамами Шенстона. Он галантно извинялся перед ними, оправдываясь тем, что должен успеть в Личфилд до захода солнца. В дорогу его проводили поцелуями.
Личфилд взорвался перед ним, как бомба. Здесь в самом разгаре было что-то вроде карнавала, который отнюдь не знаменовал собой прощание с плотью, совсем нет! Тристрам пришел в замешательство при виде факельного шествия со знаменами и транспарантами, раскачивавшимися над головами людей. На транспарантах было написано: «Личфилдская Гильдия Плодовитости» и «Группа Любви Южного Стаффа».
Смешавшись с толпой на тротуаре, Тристрам наблюдал за шествием.
Впереди колонны маршировал оркестр, составленный из инструментов доэлектронной эпохи, в грохоте и взвизгиваниях которого можно было угадать ту же мелодию, что выводилась на флейте в поле под Хинкли, но теперь, благодаря этой меди, мелодия стала мясистой, кроваво-красной и уверенной. Толпа приветствовала оркестр криками. Следом за оркестром шли два клоуна, которые лупили друг друга и непрерывно падали. Они возглавляли группу комических персонажей в армейских ботинках, длинных кителях, но без штанов. Какая-то женщина за спиной у Тристрама завизжала: «И-и-и-и! Этел, вон наш Артур!» Кителя и фуражки для этой таращащей глаза, махающей руками, кричащей и шатающейся фаланги наверняка были украдены у Народной полиции (где-то она сейчас, где?). Высоко над головами ряженых торчала картонка с тщательно выведенной надписью: «ПОЛИЦИЯ СОВОКУПЛЕНИЙ». Бесштанные полицейские колотили друг друга тряпичными дубинками или дырявили ими воздух в каком-то бесстыдном фаллическом ритме.
— Этел, что значит это слово? — снова закричала женщина позади Тристрама. — Пока скажешь, язык сломаешь!
Маленький человечек в шляпе перевел ей коротким термином в духе Лоуренса.
— И-и-хи-хи-и! — завизжала женщина.
За «полицейскими» шли маленькие мальчики и девочки в зеленых костюмчиках, свеженькие и хорошенькие. К их пальчикам были привязаны разноцветные воздушные шары в форме сосисок.
— О-о-о-о! — простонала девица с увядшим ртом и жидкими прямыми волосами, стоявшая рядом с Тристрамом. — Они преле— естны, не правда ли?
Шарики в воздухе весело сталкивались друг с другом; это было что-то наподобие веселого бескровного боя подушками.
За детьми, прыгая и кривляясь, снова следовали шуты. Это были мужчины: одни в старинных пышных женских юбках, с огромными, разного размера грудями, другие в обтягивающих шутовских костюмах с гульфиками в форме мешочков. Они занимались тем, что ловили друг друга за ягодицы и, неуклюже пританцовывая, пародировали половой акт.
— И-и-хи-хи-и! — вопила женщина за спиной у Тристрама.
— Я сейчас помру от смеха, чес-слово!
Шум сменился восхищенным молчанием, за которым последовали искренние и громкие приветственные крики: показалась белая платформа, заваленная бумажными цветами. На высоком троне сидела миловидная девушка в голубом платье и венке из цветов — тоже бумажных — со скипетром в руке. Окруженная звездными феями, улыбающаяся и волнующе зрелая, это была она — королева личфилдского праздника.
— Да, она настоящая красотка, — проговорила одна из женщин. — Это дочка Джо Тредуэлла.
Платформу влекли за потрескивавшие веревки с вплетенными в них цветами молодые люди в белых рубашках и красных рейтузах, красивые и мускулистые. За платформой степенно шло духовенство. Священники несли хоругвь, на которой эрзац-шелком было вышито: «БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ». За духовенством маршировала местная армия с устрашающей величины знаменами. Надписи на них гласили: «Ребята генерала Хепгуда» и «Мы спасли Личфилд». Толпа во всю силу легких выкрикивала приветствия.
Шествие замыкала группа молоденьких, грациозно ступавших девушек (ни одной из них не было и пятнадцати), каждая из которых держалась за конец ленты, другим концом прикрепленной к верхушке длинного толстого шеста, приапического символа, который вызвал особый восторг толпы. Несла его миловидная мать семейства в длинном одеянии — раскрывшаяся роза в окружении еще не распустившихся бутончиков первоцвета.
Процессия направилась к окраине города; зеваки, толкаясь и обмениваясь тумаками, бросились на проезжую часть дороги и последовали за шествием.
В невидимой голове колонны грохнул барабаном и взорвался медью оркестр, наигрывая веселую мелодию в размере шесть восьмых — о тутовых кустах, об орехах и цветах, о спелых яблоках — и расчищая шествию путь в опускающейся весенней ночи. Тристрам был захвачен толпой и шел вместе со всеми, не в силах сопротивляться («пусть яблоки зреют»), сквозь город — гнездо лебедя («а орешки почернеют»), а любой лексикограф («юбчонки вверх») знает, что Lich на среднеанглийском значит «труп» («штанишки вниз»). Как несоответственно сегодняшней ночи звучит название города: Личфилд — «Поле трупов». Мужчины и женщины, юноши и девушки, толкаясь, пихаясь локтями и смеясь, идут вслед за процессией; высоко поднятый деревянный фаллос, покачиваясь, белеет впереди, к нему сходятся красивые ленты; вот согбенный, но бодрый старик; женщина средних лет, полная нетерпения; вожделеющие юноши, застенчивые девушки, готовые на все, лица лунообразные, лица как топоры, утюги, цветы, яйца, тутовые ягоды; все носы мира: надменный итальянский, плоский восточный, курносый, с вывернутыми ноздрями, торчащий, как шпора, луковицей, горбатый, кривой, расплющенный; волосы золотистые, рыжие, прямые, как у эскимоса, вьющиеся, волнистые, редеющие, вылезающие, с тонзурами и проплешинами; щеки — теплые и рдеющие, как спелые яблоки, коричневые, как орехи, освещаемые вспышками огней и подогреваемые энтузиазмом, шелестящие юбки — все было устремлено вперед, туда, где сеют семя в борозды и в брюки.
Почти пустая продовольственная сумка Тристрама где-то потерялась, дубинка исчезла. Его руки были свободны для танцев и объятий.
На лугу городской окраины на скамьях расположился дудящий, гремящий, лязгающий и воющий оркестр. Приапический шест был воткнут в заранее выкопанную в центре лужайки яму. Ленты хлопали на ветру и обвивались вокруг мужчин, которые закапывали яму и утрамбовывали землю у основания шеста. Местная армия, изящно выполнив команду «разойдись», составляла винтовки в пирамиды. Вспыхивали ракеты, и горели костры, пылали и шипели жаровни. «Личфилдские сосиски», — призывала вывеска. Тристрам влился в очередь голодных любителей сосисок, которые раздавали бесплатно скупыми порциями, насаженными на палочки, и вскоре уже жевал пересоленное мясо, приговаривая: «Гоячё, ошинь гоячё» и выдыхая облачка пара.
