Архитектор снов - Чаландзия Этери (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
Филиппыч знал печальную историю Майиного появления в доме Карининых родителей. Знал, что после аварии она вроде сначала попала в больницу, а потом ее определили в интернат. Из интерната забрали в новую семью. В белом платье с красным бантом на груди, с медальоном на шее и каким-то ободранным и совершенно пустым чужим чемоданом, появившимся у нее на полпути между больницей и интернатом, Майя встала на пороге своего нового дома.
Тогда платье убрали в чемодан, чемодан – в кладовку. Медальон Майя придумала переделать в часики. Мастер заполнил пустоту шестереночными хитросплетениями, перекрыл верхнюю крышку, украшенную камнями, стеклом, поставил паучьи стрелки и деления, и в новом виде вещица вернулась к Майе. Теперь это был хронометр, метроном, ловушка для времени, закрепленная кожаным ремешком на Майином запястье. Она завела часики, и жизнь потекла под стрекозиный перестук тонких стрелок.
А позже выяснилось, что чемодан, с которым пришла Майя, вовсе не был пуст. Роясь однажды в глубине кладовки, Карина наткнулась на этот старый облезлый короб. Она решила на всякий случай кинуть внутрь таблетку от жадной молевой бабочки, вынула платье, вытряхнула из него пыль, сложила обратно и уже собралась было закрыть чемодан, как вдруг заметила край какой-то бумажки в присборенном тканевом кармане на внутренней стенке. Заинтересовалась и достала оттуда небольшую фотографию.
Маленькая девочка, очевидно, Майя, спала в саду, на траве в тени цветов, отбрасывающих тени на ее лицо и пышное светлое платье. Вероятно, снимок сделал мастер – мельчайшие детали вроде полосатого шмеля, зависшего над цветком, и пары бабочек, присевших на край юбки, были проработаны с такой тщательностью, что, казалось, чья-то искусная рука соединила фотографическое и рисованное изображения.
Карина показала снимок Майе, однако, та, вопреки ее ожиданиям, совершенно не заинтересовалась ни самим портретом, ни своим сходством с ним. Проворчала, что понятия не имеет, кто это так сладко спит в саду, и перевела разговор на другую тему. Больше никогда об этой фотографии они не заговаривали. Чемодан с пропахшим пылью платьем проглотил шарик нафталина и вернулся обратно во тьму кладовки. Случайно найденный снимок Карина бережно поместила в футляр, а футляр в потайное отделение своей сумки.
В тот день, когда Карину обокрали, в ее сумке разлилась чернилами ручка, и она, опасаясь испортить фотографию, переложила ее в карман. Через полчаса сумка исчезла. Сидя у Валериана, Карина задумалась о власти случая и решила подстраховаться.
Филиппыч ахнул, когда увидел фотографию спящей девочки. Он с удивлением переводил взгляд со снимка на Карину и обратно, пока, наконец, не заявил, что такого не может быть и изображение – временная аномалия.
– Или это не Майя, или Майе сейчас должно быть больше ста лет, – заявил он, рассматривая карточку. – Это не фотография, это старинный дагерротип, такие в прошлом веке делали.
Карина склонилась над снимком.
– Но это точно Майя, – сказала она, всматриваясь в черты девочки. – И платье вроде ее…
Валериан только головой покачал. К вечеру, по просьбе Карины, он сделал копию загадочной фотографии, и ей стало спокойнее от того, что где-то на другом конце города теперь лежит еще один припрятанный снимок. Но Карина зря радовалась. Филиппыч схитрил. Он отдал Карине копию, а оригинал оставил себе. «На всякий случай», – решил он, убирая фотографию в укромное место в своей квартире. Снимки невозможно было отличить, обман выглядел совершенно невинным и оставался незамеченным. До времени.
Происшествие сблизило Валериана и Карину и укрепило их взаимную симпатию. Но от этого они не стали чаще видеться, встречаться или созваниваться, и звонок Филиппыча, который Карина обнаружила наутро после бессонной и шумной ночи на своем телефоне, удивил ее. Однако перезванивать в такой час было нелепо, Карина потянулась на сидении и подумала, что, если причина важна, Валериан сам повторит попытку.
Ее автомобиль разминулся с поливальными машинами. Широкой мощной струей они смывали в бровку тротуара плотный слой свалявшейся пыли и мусора. Солнце еще не встало над домами, и четкие силуэты крыш выделялись на фоне бледного неба. Пешеходов почти не было. Только одинокий сонный гражданин плелся через двор за своей суетливой собачкой и парочка припозднившихся алкоголиков спешила поскорей забиться в какую-нибудь щель до того, как взойдет солнце.
Майя, придерживая подмышкой штатив, вышла из-за деревьев небольшого палисадника. Она так и не прилегла в ту ночь. Вернулась домой, скинула ненавистное платье и почти час стояла под душем, пытаясь смыть косметику и отвратительные воспоминания. Когда она вышла из ванной комнаты, уже светало. Ни спать, ни бодрствовать не хотелось. Она натянула майку и джинсы, взяла аппарат и покатила в город.
Майя любила снимать, пока все спали. Не то чтобы праздные граждане как-то особенно липли к ней и мешали работать, но все же ее раздражало всеобщее поверхностное любопытство. Днем взгляды прохожих постоянно скользили по ее спине, и какой-нибудь кретин обязательно начинал докапываться, чегой-то такая красивая девушка тут у нас делает? Чем больше она игнорировала этих слабоумных, тем вернее они лезли. Приходилось отвечать. Некоторые начинали грубить… В общем, на все это уходило время, а утром город был пустым, тихим и еще свободным от всего того мусора, который скапливался на его улицах в течение дня.
Она пристроила штатив с камерой на небольшом холме в начале переулка. Однажды Майя проезжала здесь ранним утром и заметила, что в самом низу, там, где старые дома наползают друг на друга и зияет черная дыра покосившейся арки, скапливается туман и лежит, как дым на блюде, на уровне окон первого этажа. Ей понравилось, она запомнила место и решила заехать сюда с фотоаппаратом. Сейчас, когда Майя возилась с объективами, она вдруг с досадой подумала о том, что в отличие от нее, Зис может работать где и когда угодно. Нимало не смущаясь, наводил камеру на злобных торговок на рынке и алкашей на мостовой и снимал себе, посмеиваясь.
Однажды, в самом начале их знакомства, Майя увидела его фотографии из какого-то обезьянника. Она тогда замерла потрясенная и почти месяц донимала Зиса вопросами, пытаясь понять, как ему удалось сделать эти потрясающие портреты бродяг и бомжей. На снимках были не просто оплывшие рожи и разбитые руки – на них были характеры, приметы душ, пойманные в морщинах, в оскалах, взглядах и изгибах бровей.
Зис только смеялся в ответ, но Майя притихла. Она стала подолгу наблюдать за ним, обратила внимание на цвет его глаз, на небольшой шрам над бровью, на звучание его голоса, на эту его манеру тереть в задумчивости лоб. Она, никогда не работавшая ни с кем в паре, вдруг согласилась вместе с ним ездить, снимать, проявлять и печатать фотографии. Она удивлялась сама себе и никак не могла разобраться в природе своих чувств. Если бы ей пришло в голову спросить кого-нибудь о том, что случилось, любой, не раздумывая, объяснил бы ей, что она влюбилась. Влюбилась, и испугалась, и отступила, и сделала вид, что ничего не произошло.
В отличие от нее, Зис все прекрасно понял в тот день, когда впервые увидел Майю в пустом кабинете Карины. Она сидела, склонившись над столом. В линялых джинсах и майке, открывающей руки, плечи и высокую шею. Непослушные вихры на затылке были примяты так, словно она только что встала с кровати. Она сбросила один кед с ноги, и Зис залюбовался изящной линией ее нежно-розовой миниатюрной ступни. Когда она повернула голову в его сторону, все было кончено. Красивый рот, огромные глаза, высокие скулы… Зис хрипло сказал: «Здрасте» – и вышел из кабинета. Анюта, секретарша Карины, с удивлением посмотрела на него.
– Да вы заходите, заходите, – подбодрила она его. – Карина Матвеевна сейчас подойдет.
Но Зис, сославшись на какую-то наспех придуманную причину, поспешил из приемной. Глядя в свое отражение в зеркале туалета, он усмехнулся и покачал головой. «Вот и все! – почему-то стучало у него в голове. – Вот и все!» Он уже знал, что будет, когда он вернется, и она с ним заговорит, и понимал, что больше не сможет ничего с уверенностью сказать о своей жизни. Она закончилась там, на пороге Карининого кабинета. И началась какая-то другая. Уже не вполне его.
