Черно-белое кино - Каледин Сергей (книги онлайн полные версии txt) 📗
На новом месте Лёля первым делом вызубрила имена национальных авторов. Тяжелее всего давались среднеазиаты: их многосоставные отчества и фамилии были изначально сложнопроизносимые, а без «эр» звучали и вовсе как абракадабра. Но азиаты были тихие, без гонора, счастливые уже тем, что издаются в Москве.
А вот с любовью дела пошли хуже некуда. Как-то Лёля неучтенно позвонила Феде, нарвалась на жену. Говорил он не своим голосом и не то, что нужно. Лёля догадалась: боится. И не жены — Лесюка!
Роман скукожился. И теперь они с Нюрой сравнялись, как в былые времена, — гармоничная невеселая пара, не разнообразные двойняшки, а снова симметричные близнецы.
— Хогошо бы быстгее постагеть, — задумчиво сказала как-то Нюра. — Чтобы уже больше ничего не хотелось.
— Ну да, — невесело усмехнулась Лёля. — «Ты напейся воды холодной — и пго любовь забудешь».
А застойная жизнь за окном по-прежнему звучала уныло — сплошное моно, а так хотелось многозвучия!..
Бездетный неукротимый Сэвер, которого даже Освенцим не обратал, был богатым архитектором и вызвал племянниц в Польшу. Им долго не давали визу. Сэвер устроил племянницам «римские каникулы». Приискал легких галантных кавалеров, кандидатов в женихи, выдал им машину и денег… Сестры разговорились по-польски, забыли про Москву и комплексы. Отношения с ребятами были почти воздушными, ни к чему не обязывающими, но и никуда не ведущими. Все происходящее напоминало сказку, за которой угадывалась режиссерская рука Сэвера. Нюра привычно повернула глаза зрачками внутрь — помрачнела, засобиралась в Москву.
— Оставайтесь! — просил Сэвер. — Останьтесь, пока я жив! Я все для вас сделаю. Пусть хоть одна останется.
— Пусть Лёлька и остается, — упрямо бубнила Нюра, пакуя чемодан.
А Лёля задумалась: почему бы и нет?
В Варшаве Лёлю взяла в оборот сестра предполагаемого жениха с тяжелым именем Гражина, сказав, что теперь она на правах золовки будет «формировать ее гардероб». А сам жених вдруг заявил, что ему срочно нужен новый статусный автомобиль — он идет на повышение. Всплыли неожиданные подробности. Жених-юрист оказался членом партии и всерьез проявлял озабоченность, как бы Лёля не стала ему помехой в карьере. Какой уж там муж — упаси Господи! На мосту через Вислу колючий сырой ветер вчистую выдул из нее остатки наваждения.
Генрих Бернардович Лауэр — дедушка Нюры и Лёли.
В очередную зарплату на сходняк в библиографии «Совписа» собрался «Ламбрекен», женский орден, учрежденный шумной экстравагантной красавицей Соней, худредом «Советише Геймланд».
— Фу! — Соня рухнула в кресло, обмахиваясь газетой. — Не могу — евреи одолели. — В дальнем кресле вздохнул в полусне Миша Фадеев. — Мишенька, подъем! Пора к папе. У нас большой курултай.
Сестры доложили о матримониальных планах своего польского дядюшки.
— Зачем вам только Бог авансы выдает!.. Телкам комолым!.. — Соня в сердцах смахнула сонную Мурку, загородившую на письменном столе электрочайник.
— Ты что, Соня! — вскрикнула Лёля.
Нюра подобрала с пола ошалелую Мурку.
— Не бойся Соню, Соня хого-ошая…
— Так и будете с кошарами своими мудохаться до морковкина заговенья! — гремела Соня. — Я вас на субботу старше, а у меня все в комплекте: и муж, и любовник, и дети. А у вас хрен да манишка да записная книжка. — Соня изящной рукой в крупных кольцах поправила на груди три пары очков — для улицы, чтения и темные, — резко встала. — Все. Шолом. Надоели. Ду-уры!
— А помада? — затормозила ее Лёля. — Ты помаду заказывала.
— Неужели привезли? — Соня уселась по новой, виновато потянулась к Мурке. — У нас тоже кошка серая, как варежка, а мать рыжая-рыжая.
Находчивая Соня за свою красоту и красоту «Ламбрекена» боролась истово. Выковыривала из родных гнезд остатки дефицитной помады, в столовой ложке варила, перемешивала и заливала в прежние пустые патроны.
— По помаде видно, как быстго летит время, — задумчиво сказала Нюра.
— Спиноза, — хмыкнула Соня.
— Ой, девочки!.. — перебирая косметику, бормотала библиотекарша Валя Тё, кореянка, фарфоровая статуэтка. Библиотека с ее приходом ломилась от художников. Они часами пялились на Валечку, но безрезультатно — она была прочным восточным динамо. Эфемерность ее была запредельной — в паспорте у нее не было даже отчества.
— Ничего нет хуже вчерашней моды, — заявила Соня, пробуя разные помады на обеих губах. — Все равно — дуры. Особенно — Нюрка.
— Не скажи… — заступилась за Нюру строгая красавица Валя-большая, заведующая библиотекой, мастер спорта по фехтованию. И добавила: — «Зато Гек умел петь».
У Вали был муж художник, пожилой культурист с переполненной биографией: довоевался разведчиком до Берлина, но домой вернулся через лагерь — за драку с пьяным капитаном СМЕРШа.
— Как думаете, девки… — Соня любовалась в зеркале разноцветными губами, — удобно у Мишки Фадеева спросить, что все-таки там было с его папенькой… перед выстрелом?..
В библиографию заскочила недавно вышедшая замуж роскошная полная блондинка из бухгалтерии — покурить. И пожаловалась: семейная жизнь — интимная — очень тяжела: муж ищет у нее эротическую точку.
— Нашел? — как бы незаинтересованно поинтересовалась Соня.
— Ищет, — вздохнула блондинка.
— Найдет, — уверенно поддержала ее Валя-большая, пресекая Соню, которая уже плотоядно распахнула на свою жертву великолепную белоснежную пасть.
И тут вернулся Миша Фадеев: умер Высоцкий!
В «Детгизе» Нюру попытались вербануть в КГБ. Она испугалась. Но на удивление легко отбрехалась. Она не комсомолка, не член партии, необщительна по природе. Кроме того, у нее испанские курсы без отрыва от производства — приказ начальства.
По сообщающимся сосудам удача сестры перетекла к Лёле — умер Лесючевский.
Издательство хоронило его полным составом без понукания — все хотели убедиться, что его действительно больше нет. Лёля на похороны не пошла.
Вскорости главный редактор, хмурая партийная дама, слепая сова в толстых очках, вызвала Лёлю ознакомиться с приказом: ее возвращали в родную редакцию — редактором!
А Нюра погрязла в испанских курсах — три года — вечность. Учиться абы как она не умела и мерно тянула воз. Но подошел отпуск, Пицунда, Дом творчества, море… Важные крупные литые бакланы, крича истерическим женским голосом, при взлете поджимали лапы к белоснежным животам-фезюляжам, как будто убирали шасси…
…Как-то на пляже Нюра выбирала пемзу для пяток, мурлыкала любимый мотив, как всегда, перевирая.
— «Но зато Гек умел петь?» — спросил за спиной веселый голос.
Нюра медленно обернулась: невысокий дядька в седых кудрях.
— У Коли Рыбникова лучше получалось. «Когда-а весна придет, не знаю, пройдут дожди, сойду-ут снега-а…»
Он жил рядом, в Доме кинематографистов, пригласил ее вечером в бар. Нюре не очень понравилась его торопливость, но что-то удержало отказаться — уж очень непротивно он кадрился. По соседству под зонтом киношная тетка напористо убеждала товарку:
— Костя Райкин потускнел, это очевидно. Он играет результат.
Дядька пошел к морю, а напористая тетя сделала Нюре выговор:
— Вы хоть знаете, кто это?! Разговариваете с ним как со своим садовником! — И назвала фамилию сценариста знаменитого фильма прошлых лет.
Ухаживания сценариста в Пицунде не увенчались успехом, и он легко нашел Нюре замену. А в Москве вдруг позвонил ей на работу:
— Что делаете, читаете рукопись?.. А я налил рюмочку, ледяную, и сейчас выпью за ваше здоровье.
Он не звал ее, не нудил, не канючил. Нюре захотелось оказаться рядом с ним, прямо сейчас, немедленно. Так вскоре и случилось…
Феликс был детдомовец, харьковчанин, еврей, фронтовик, остроумец… Ни до, ни после такого легкого, праздничного, свободного общения у Нюры не было. Он называл ее Жюльеном Сорелем. Угощал диковинными миниатюрными сигарами с мундштуком, водил на премьеры в Дом кино. Многому научил. Например, никогда не отстаивать свою независимость по пустякам, только по-крупному. Но любви не было. Нюре хватило бы и дружбы, но… Она терпела, пока могла, потом расстались. Без обид…
