Не спрашивайте меня ни о чем - Пуриньш Андрис (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
— Нет, ты посмотри, до чего же хитер, гад! Он же червяка отрыгнул. Еще бы чуть, и мы вытащили бы голый крючок!
Яко пришел с котелком, истосковавшимся по серьезному делу, зачерпнул воды, и Эдгар осторожно положил в него угря. Тот дрыгался как ненормальный, а потом утих — понял, что не улизнуть.
На остальных донках поменяли червяков — к нам вернулась надежда.
Мы лежали рядом на ярко-красном полотенце, которым снабдила нас Гайда. Мы с Дианой были голы и нищи. Кроме велосипеда и пустой сетки, мы не владели ничем.
Мы только что искупались и еще не обсохли.
Ее губы были приоткрыты в слабой улыбке.
Брызги моря потихоньку испарялись. Кожа ее впитывала солнце и стала теплая-теплая… Я прижался ухом к ее плечу. Услышал ее дыхание, медленное и спокойное, как дыхание моря. Вверх-вниз, баю-бай, вечное, как море…
Солнце сползало на запад.
Плечи Дианы пылали красноватой бронзой, и вся она постепенно сделалась золотисто-багряной, как заходящее солнце.
Она уже немножко озябла, а я был горячий. Она свернулась клубочком, как котенок, и прильнула ко мне. Я старался не дышать…
Песок остыл. Огненный диск не посылал тепла… Эдгар развел костер, Яко и обе девушки еще раз выкупались, а я лежал, бережно обнимая Диану, ее равномерное дыхание согревало мне плечи, она уснула, и я оберегал ее сон.
Потом мы сидели у костра. Яко и Марите, Эдгар и Гайда, я и Диана, она сегодня была в приподнятом настроении, потому и у меня оно тоже было праздничное.
…Плеск моря и веселые шалости в волнах. Волейбольный мяч в синем небе. Солнце и горячий песок. И живая жизнь, полная радости, тысячи всевозможных оттенков радости… В наиневиннейшем прикосновении и ребячливом поцелуе в плечо. В нежном пожатии руки, в улыбке и голосе, в золотистом загаре, в тончайших оттенках дыхания моря. Ласковые лучи солнца, пестрые камушки у воды, и люди вокруг, и ты сам среди них. И ощущение того, что, помимо настоящего, происходящего сейчас, существует много всякого менее важного, а также и нечто более важное, быть может, даже самое важное в человеческой жизни.
Эдгар подкинул в костер дров, сверху бросил зеленых сосновых веток. Мы окунулись во тьму, потом поднялся океан белого дыма, и костер запылал, вырвал нас из темноты, серебристо заблестели сосенки, искры взвились и улетели в ночь, к морю, а другие попадали в песок звездной пылью.
Марите протянула мне эмалированную кружку. Я выпил и встал.
— Я сейчас вернусь… скоро.
Они лопотали и смеялись и навряд ли расслышали мои слова.
Я побежал к морю. Душа моя пела.
Я стоял один на целом свете. Капельку кружилась голова, и, когда я набирал полную грудь воздуха, чувствовал, как все ароматы и дуновения летней ночи заполняют меня. Мой ум обрел необычайную ясность — необычайную остроту. Небосвод казался еще чернее, луна и звезды блестели еще ярче. Вдали слышались таинственные и волнующие звуки ночи. Я был способен проникать взглядом в глубь земли, я видел сейчас затонувшие каравеллы на дне моря, а в небе разглядел новые галактики, мой взор обежал земной шар, выхватывая из невообразимого далека гомонящие в сутолоке дня города, и возвратился к морю, к его дюнам и нашему костру.
Я налился необычайной силой. В груди что-то бушевало и рвалось наружу, мне хотелось кричать о своем счастье, но я не находил слов. Слишком грандиозен был этот светлый все затопляющий поток. Петь, любить, быть добрым для всех!
Необъятный мир протягивал руки, прижимал к своему любвеобильному сердцу и шептал о том, что все сущее на земле…
Могучий поток бушевал в моей груди, я счастливо рассмеялся и понес свет мира к костру.
Петь, любить, быть добрым!..
— Мы завтра приедем, — сказала Диана.
Они пытались нас уговорить.
— Мои будут беспокоиться. Я не предупредила.
— Мы завтра приедем, — пообещал я.
И костер остался меж дюнами и морем. Остались темные фигурки, двигавшиеся в красных отблесках пламени, и остались голоса и смех.
Мы спустились с дюны, и нас объял хмель душной ночи. Аромат травы, ночные фиалки, светлячки с их крошечными фонариками… Пряный и густой запах хвои… Мы забрели в царство призраков… Где-то высоко в вершинах сосен блестела луна, свет ее ложился на землю. Беззвучно ломались веточки в мягком мху.
Я вел велосипед; он вдруг сделался легкий-легкий, казалось, сам покатился бы вперед, отпусти только руки.
Диана шла за мной. Ступала в мои влажные следы. Мы шагали молча и не перебросились ни словом с того времени, как шли от костра.
Вдруг я споткнулся, даже не понял обо что, и велосипед приземлился по одну сторону тропы, я по другую.
Влажный, мягкий мох у лица… Ночная фиалка забралась ко мне в нос, светлячок в рот.
Я перевернулся в мягкой постели на спину и высунул кончик языка, на котором сидел светлячок, помахивая своим фонариком.
Огонек отразился в глазах Дианы. Она завороженно смотрела на него, она протягивала мне руку.
Ее теплые пальцы крепко обхватили мою ладонь, я я держал их и не отпускал…
Она хотела помочь мне подняться. Но она не знала, что я, может, вовсе и не желаю… что я хочу лежать, лежать здесь во мху до самого утра, и ощущать рядом ее, и видеть светлячки в ее глазах. И чтобы губы ее были как ночные фиалки в этом опьяняющем, душном аромате летней ночи…
Ее пальцы сжимались крепче, она хотела помочь мне подняться, но рука моя излучала в нее то светлое свечение, что жило во мне, и оно отнимало у нее силы… Рука моя медленно опускалась вниз, к темному ковру мха, и вела за собой ее… И вдруг среди потаенного молчания сосен послышался ее шепот, рука моя ослабела, в ее руку влилась сила, и я поднялся…
Мы ехали по самой середине шоссе, по тусклой лунной дорожке, а потом надо было свернуть направо.
Я поворачивал руль, но велосипед не слушался и катил себе прямо.
Катил себе дальше и свернул на какой-то другойухабистый проселок, и там нас качало, словно на волнах.
Переднее колесо врезалось в калитку, скрипнула единственная петля… Калитка покачалась, жалобно прохрипела в последний раз и повалилась.
Было тихо. Опять стрекотали кузнечики. Опять лила свой свет на запущенный сад луна. Обшарпанный домишко спал, чернели окна.
Велосипед улегся на лопухи и крапиву.
Луна осветила нам путь через веранду, и светлый квадратик выделил в темноте лестницу, которая все-таки еще не обвалилась.
Я пробирался следом за Дианой.
— Не хочу я к дону Педро, — голос мой звучал незнакомо.
— Да, да… — отозвалась она, не оглядываясь.
Она поднялась на лестницу, и ступенька тоскливо скрипнула в тишине…
Мне вдруг захотелось, чтобы лестница рухнула, рухнула сейчас же — только бы мне не подниматься наверх…
Проглотил подступивший к горлу ком. Лестница не обвалилась. Я знал, что именно теперьона не обрушится. И я знал, что дона Педро здесь нет.
Я слышал каждый шаг Дианы… Я поставил ногу на первую ступеньку, потом на вторую.
Я стоял на лестнице, которая вела наверх.
— Иди, иди… — соскользнул ко мне ее шепот.
— Иду… — Голос мой взлетел к запертой двери, там Диана искала ключ под ковриком.
Она открыла дверь, и мастерская обозначилась в темноте бледным прямоугольником.
Я поднимался все выше, и лестница была длиной в десять тысяч лет, хотя потом мне казалось, что я поднялся за одну секунду.
Я следовал за ней через просторную комнату, в которой однажды побывал, и круглая луна опять смотрела на меня и смеялась.
Она зажгла свечу. Только одну свечку.
— Не хочу я видеть дона Педро! — сказал я еще раз, но она сказала, что его тут нет. А где же он, глупо спросил я. Нет его здесь, нету, нету, нету.
Я отворял дверь и не смотрел на нее, на Диану. Отворял долго. Потом шел дальше, в другую комнату, шел, покуда не уперся в стену, увешанную акварелями.
Серый зимний день. Снег, снег, белый снег на черной земле. Идут люди. Мальчишки бросаются белыми снежками. И я, я тоже снег в горсти, белый снег. Бездумье. Белый снег в горсти, присесть, залепить в кого-то. Детство. Белый снег, черная земля. Снежинки на ладони тают.
