Грачи улетели - Носов Сергей Анатольевич (книга регистрации txt) 📗
– Ну нет, – сказал Чибирев, – никаких довесков я в магазинах не ел. Мне не разрешали есть в магазине. Мама моя говорила, что есть в магазине – это предел неприличия.
– Видите, как вас по-разному воспитывали. А каков результат? Один и тот же.
Дядя Тепа это в шутку произнес, но Щукин сказал серьезно:
– У тебя нет ощущения, что ты отстал от поезда? У меня есть.
– И у меня есть, – сказал Чибирев.
– Ничего, ребята, догоните. У меня такого ощущения нет.
– Прыгнул в последний вагон?
– Да бросьте вы эти железнодорожные ассоциации! Доехали и доехали. Все. Забыто!
Они отправились в город.
Город был маленький, с гулькин нос. По российским меркам – поселок. Дядя Тепа уверял, что всего населения здесь пять тысяч. Может быть. Почему бы и нет. На поверхностный взгляд, городок этот, если не принимать во внимание величину, ничем существенно не отличался от любого другого, пускай даже очень крупного немецкого города, – словно отрезали от большого города дольку и поместили подальше куда, только и всего. Костел, супермаркет, парикмахерская, магазины – весь необходимый набор. Город вдоль и поперек прошли за тридцать минут: вдоль – за двадцать, поперек – за десять. Дядя Тепа сказал Щукину: “Посмотри, тебе как кладбищенскому сторожу интересно, наверное”. Между двух домов – это в центре-то города – притулилось кладбище, кладбищишко, метров шесть на десять, крохотульное; могилки без всяких оград жмутся друг к другу, памятники пеньками стоят, теснится толпа мраморных ангелов. Плотность захоронений да и место само – напротив аптеки – изумили Щукина; он пригляделся. Никакое не кладбище, и не могилы. Просто выставка образцов надмогильных аксессуаров, продают их тут, – магазина вроде.
Тротуар повсеместно плиткой покрыт. Через несколько лет, к раздражению петербуржцев, Петербург покрываться той же плиткой начнет; губернатора даже обзовут словом “плиточник”, мол, меры не знает, а ведь он как лучше хотел (будет хотеть). Но до этого дожить надо.
Когда ночью шли по тускло освещенным улицам, вот чего не заметили Щукин и Чибирев – гор.
Город окружали горы. Невысокие горы, но горы.
Может, даже низкие горы, но горы.
– Я вам что говорил? Мы же ехали в горы!.. Может, даже не горы – холмы.
Город окружали холмы, будоражащие умы Щукина и Чибирева, потому что, когда они шли по городу ночью, никаких холмов не заметили.
Теперь Чибирев изумился:
– Холмов-то сколько!
– Это горы, – Дядя Тепа поправил, – натуральные горы, вам говорю.
По поводу натуральности Чибирев готов был поспорить. Если возвышенность покрыта лесом до самой вершины, это холм, а не гора. На данных возвышенностях росли деревья.
– Чушь собачья! – Дядя Тепа вступился за горы.
Щукин его поддержал. Он помнил со школы научный критерий. Географы договорились: двести метров условный рубеж. Ниже двухсот – значит холм. Выше двухсот – значит гора.
Из всех школьных учителей Щукин лучше других запомнил географичку Нину Викентьевну, она мерила все высотами Исаакиевского собора. Эверест – восемьдесят восемь Исаакиевских соборов. Марианская впадина – сто один. По диаметру Земли умещалось чуть менее ста двадцати тысяч Исаакиевских соборов, а сколько их до Луны, Щукин уже не помнил. Над Ниной Викентьевной, понятно, посмеивались, но сейчас он оценил ее уроки: Исаакиевские соборы легко представить один на другом.
Получалось, что лишь одна возвышенность из четырех ближайших была, пожалуй, холмом, примерно в полтора Исакия, остальные три – безусловно, являлись горами.
Высота самой высокой горы была Исакия три-четыре, ну, максимум пять Исакиев (мнения разделились). Городок разместился, справедливо сказать, у ее подножия.
– Ты туда залезал?
– Нет, – сказал Дядя Тепа, – не довелось. Туда дорога ведет. Как-нибудь сходим. Будете рассказывать, что в Альпы ходили.
– В Альпы? – переспросил Чибирев. – Какие Альпы?
– Обыкновенные. Это же Альпы.
– Это – Альпы? Не может быть!
– Здрасьте, приехали. А что же, по твоему?
– Нет, скажи ему, это ж не Альпы.
– Да, – сказал Щукин, – Альпы на юге Италии.
– И здесь тоже.
– Подожди, – сказал Чибирев, – Альпы выше. Там скалы. Ледники. Да ну как же? “Переход Суворова через Альпы” – помнишь картину?
– Фантазии художника, – небрежно бросил Дядя Тепа. – Вот настоящие Альпы.
Он, конечно, не прав был. Прав был Чибирев, который воскликнул:
– Альпы в Швейцарии!
– Так вот же Швейцария, – показал Дядя Тепа рукою на горы.
– Где?
– В километре отсюда. Где-то здесь. Мы ж на границе со Швейцарией.
– Разве?
Чудовищная ошибка. Тут и рядом не лежало Швейцарии. С чего это взял Дядя Тепа, что живет рядом со Швейцарией? Странное дело, с тех пор как он оказался в Германии и стал азюлянтом, географические карты почему-то перестали попадаться ему на глаза, – уж не сила ли какая тайная, дабы не искушать азюлянта прелестями географии, себя так обнаруживала во исполнение все того же запрета отлучаться от лагеря на расстояние свыше тридцати километров? Единственная карта, демонстрируемая в их азюле, была установлена на главной дорожке в виде щита и представляла собой весьма условный план земли Вестфалия, за границей которой не было ничего – лишь белизна белизной. Вестфалия как бы плавала в молоке, причем городок приписки, обозначенный красным кружком, находился на юге, у самой кромки, – хорошо он цеплялся за синюю нить, обозначающую реку Рур, а то бы так и соскользнул в молоко. То есть в Швейцарию – согласно географической фантазии Дяди Тепы.
До реальной Швейцарии между тем по кротчайшему южному направлению было около тысячи немецких географических миль, около девятисот километров или восемьсот с гаком русских верст, – потому что между Вестфалией и Швейцарией есть еще и другие немецкие земли.
Щукин и Чибирев не сразу поверили Дяде Тепе.
– Разве у Рура истоки в Швейцарии?
– Ну а как же!
– И вот так можно взять и дойти до границы с Швейцарией?
– Десять минут! Да там и границы нет никакой. Даже шлагбаума.
И они вышли из города и пошли по шоссе в Швейцарию, и шли не десять, а двадцать минут, и действительно даже шлагбаума не было.
Дорога была живописная – слева холмы, справа горы, – правда, несколько однообразная, к тому же мало приспособленная для пеших прогулок. Проносились машины. Не идти же до истоков Рура – повернули назад в Германию.
Рур в этой относительно высокогорной местности – речушка бурная, не замерзает. С моста в воду глядели, нет ли форели.
Дядя Тепа был очень доволен тем, что сводил друзей в Швейцарию. Вся прогулка заняла сорок минут.
Дядя Тепа решил раскошелиться, предложил на выбор – купить “Горбачева” с минимальной закуской или пива с сосисками. Как ни странно, выбрали пиво с сосисками.
За столики сели на берегу водоема, хотя было прохладно (больше пиво никто здесь не пил). Водоем был типа водохранилища. Любовались природой и немецким порядком. Поражались психологии большевиков, точно так вот сидевших и смотревших на это на все и мечтавших о мировой революции.
Дядя Тепа спросил, не надумали Щукин и Чибирев стать азюлянтами.
Щукин и Чибирев, отдавая должное и тому и сему, пятому-десятому, азюлянтами стать не надумали.
Дядя Тепа решился тогда поговорить о вещах не очень приятных. План таков. Завтра выедут вечером и поедут назад по отработанной схеме; он, конечно, проводит. В Рекклингхаузен ночью прибудут. Остановятся у Телегина. Утром Телегин поведет Щукина и Чибирева в полицию и там объяснит, что их обокрали, – нет у них ни форинта, ни копейки. Немецкое государство посочувствует им и отправит того и другого в Москву авиарейсом. Иной путь не просматривается.
– Мы так не договаривались, – произнес Щукин.
– Подстава, – сказал Чибирев. – Ты опять за свое?
– Да чем же вам это не нравится? – изумился Дядя Тепа совершенно искренне. – Испытанный способ! Думаете, вы первые? Ха-ха. Да вас еще и покормят в самолете. Еще и поблагодарят за то, что домой решили вернуться. Да они как только узнают, что вы на убежище не претендуете, сразу же вас и отправят в Москву, и с великой радостью! А уж из Москвы в Питер сами как-нибудь…
