Нечестивец, или Праздник Козла - Льоса Марио Варгас (полная версия книги .txt) 📗
Действительно, согласно тому неудавшемуся плану убить Козла, затеянному два с половиной года назад, Антонио Имберт готов был вместе с Трухильо разметать в пыль немалое число подхалимов, ежевечерне сопровождавших Хозяина в его пешей прогулке от дома доньи Хулии, Высокородной Матроны, по проспекту Максиме Гомеса и Авениде, до обелиска. Разве те, что сопровождали его, не запачканы по уши кровью и дерьмом? И разве не услуга стране – прикончить вместе с тираном и целую свору стражей режима?
Покушение организовывал он один, не рассказал ни о чем даже лучшему другу, Сальвадору Эстрелье Садкале, потому что, хотя Турок и был против Трухильо, Тони боялся, что как католик он его не одобрит. Он все спланировал и рассчитал, полагаясь только на собственную голову и те возможности, которыми располагал сам, решив, что чем меньше народу будет об этом знать, тем вероятнее успех затеи. И только на последнем этапе подключил двух ребят из группы, позднее получившей название движения «14 Июня»; а тогда это была группа подпольщиков – молодых специалистов и студентов, которые пытались организоваться для борьбы с тиранией, но еще не знали, как это делается.
План был прост и остроумен. Использовать маниакальную пунктуальность Трухильо в ежедневных делах, в данном случае – его непременную вечернюю прогулку по проспекту Максиме Гомеса и Авениде. Он тщательно разведал местность, исходил вдоль и поперек проспект, где в ряд стояли дома деятелей режима, действующих и отошедших от дел. Роскошный особняк Эктора Трухильо, Негра, дважды бывшего карманным президентом у своего брата. Розовый дом Мамы Хулии, Высокородной Матроны, которую Хозяин навещал каждый вечер, прежде чем начать прогулку. Дом Луиса Рафаэля Трухильо Молины, по кличке Нене, Дитятко, обожавшего петушиные бои. Дом генерала Артуро Эспайльата, Ножика. Дом Хоакина Балагера, теперешнего карманного президента, соседствовавший с резиденцией папского нунция. Старинный особняк Ансельмо Паулино, теперь – один из домов Рамфиса Трухильо. Огромный домище дочери Козла, прекрасной Анхелиты и ее мужа Печито, полковника Луиса Хосе Леона Эстевеса. Дом семейства Касерес Тронкосо, Обрубка, и домина могущественных Висини. К проспекту Максимо Гомеса примыкали площадка для игры в ручной мяч, которую Трухильо построил для своих сыновей перед резиденцией Радамес, и владение генерала Лудовино Фернандеса, убитого по приказу Козла. Там, где между домами были пустые или заросшие травой участки, ограда из колючей проволоки, выкрашенной в зеленый цвет, отгораживала их от шоссе. И справа, вдоль тротуара, по которому ежевечерне шествовала процессия, пустые участки отгораживала точно такая же проволока, которую Антонио Имберт много часов изучал.
И выбрал отрезок изгороди, начинавшийся сразу за домом Нене Трухильо. Под предлогом, что нужно обновить ограду, установленную фирмой «Мескла-Листа», управляющим которой он был (а принадлежала она Пако Мар-тинесу, брату Высокочтимой Дамы), он купил несколько мотков такой проволоки и столбы, на которые она крепилась через каждые пятнадцать метров. Сам удостоверился, что столбы полые и внутрь них можно заложить динамит. А поскольку у «Мескла-Листы» в окрестностях Города Трухильо было два карьера, он во время своих частых поездок туда с легкостью добыл динамит и спрятал у себя в конторе, куда всегда приходил раньше всех и уходил последним.
Когда все было готово, он рассказал о своем плане Луису Гомесу Пересу и Ивану Таваресу Кастельаносу. Они были моложе его, университетские студенты, один учился на адвоката, а другой на инженера. Они входили в ту же подпольную группу антитрухилистов, что и он; понаблюдав за ними не одну неделю, он пришел к выводу, что они люди серьезные, достойные доверия и горят желанием действовать. Оба с восторгом согласились. Условились ни звука не проронить товарищам, с которыми собирались каждый раз в ином месте по восемь – десять человек, чтобы обсудить, как наилучшим образом поднять народ на борьбу против тирании.
С Луисом и Иваном – они оказались даже лучшими помощниками, чем он ожидал, – начинили трубы динамигом и снабдили взрывателями с дистанционным управлением, прежде опробовав их как положено. И, чтобы точно уложиться в нужное время, на пустыре за фабрикой по окончании рабочего дня, после того как ушли все рабочие и служащие, замерили время, какое им понадобится для того, чтобы снять кусок старой изгороди и на ее место поставить новую со столбами, начиненными динамитом. Оказалось, меньше пяти часов. Двенадцатого июня все было готово. Сам акт намечался на пятнадцатое, когда Трухильо вернется из поездки в Сибао. В их распоряжении был самосвал: на рассвете он должен был свалить изгородь, чтобы они – одетые в синие комбинезоны, униформу муниципальной службы, – имели предлог заменить ее на новую, с заминированными столбами. Пометили две точки, каждая – в пятидесяти шагах от места предполагаемого взрыва, откуда (Имберт – справа, а Луис и Иван – слева) должны были в момент, когда Трухильо будет проходить мимо, с помощью дистанционного механизма устроить два взрыва с небольшим промежутком между ними: первый – чтобы убить Трухильо, и второй – чтобы добить его.
И именно накануне назначенного дня, четырнадцатого июня, в горах Констансы совершенно неожиданно для всех приземлился самолет с опознавательными знаками доминиканской авиакомпании, но прилетевший с Кубы и с партизанами-антитрухилистами на борту; это было вторжение, за которым чрез неделю последовала высадка у Маймона и Эстеро Ондо. Высадка маленького отряда, в котором был и бородатый кубинский команданте Делио Гомес Очао, нагнала на режим порядочного страху. Несуразная, плохо организованная акция. У подпольщиков внутри страны не было никакой информации о том, что готовилось на Кубе. После падения Батисты, случившегося полгода назад, на всех подпольных собраниях стали говорить о том, что Фидель Кастро может поддержать восстание против Трухильо. На эту поддержку рассчитывали во всех без исключения планах, которые составляли снова и сызнова, собирая все возможное оружие – охотничьи ружья, револьверы, старые винтовки. Однако ни у кого, насколько было известно Имберту, не было контактов с Кубой, и никто не думал не гадал, что четырнадцатого июня к ним нагрянут несколько десятков революционеров, которые, выведя из строя незначительную охрану аэропорта Констансы, рассыплются по окрестным горам только затем, чтобы довольно скоро их переловили, как кроликов, и одних перестреляли, а других отвезли в Сьюдад-Трухильо, где по приказу Рамфиса они почти все были убиты (кроме кубинца Гомеса Очао и его приемного сына Педрито Мирабаля, которых режим – еще один театральный фарс – некоторое время спустя возвратил Фиделю Кастро).
И никто даже представить не мог, какой размах примут репрессии в связи с той высадкой. В последующие недели и месяцы они не утихали, а нарастали. Calies хватали любого, кто казался им подозрительным, и волокли в СВОРу, где подвергали пыткам: кастрировали, вырывали уши и глаза, сажали на трон, выбивая из них новые имена. Виктория, Сороковая и Девятка были забиты молодыми людьми обоих полов, студентами, специалистами, служащими, и многие из них были детьми или родственниками людей, занимавших ответственные посты. Должно быть, Трухильо был немало удивлен: как это может быть, что в заговоре против него оказались дети, внуки и племянники людей, которые более всех были облагодетельствованы режимом? Им не оказали снисхождения, невзирая на их громкие имена, белые лица и одежду, свидетельствовавшую о принадлежности к среднему классу.
Луис Гомес Перес и. Иван Таварес Кастельанос попали в лапы СВОРы утром того дня, на который намечался взрыв. Антонио Имберт с присущим ему чувством реальности понял, что у него не было ни малейшей возможности получить убежище: полицейские в форме, военные и calies поставили кордоны на пути ко всем посольствам. Он подумал, что на пытках Луис, Иван или кто-нибудь из подпольщиков наверняка назовут его имя, а значит, за ним придут. И тогда, как и нынче ночью, он прекрасно знал, что будет делать: встретит calies свинцом. И кого-нибудь из них он постарается прихватить с собою, прежде чем его изрешетят пулями. Он не допустит, чтобы ему выдирали ногти плоскогубцами, вырывали язык или сажали на электрический стул. Убить его – могут, а издеваться над ним – никогда.
