Повитель - Иванов Анатолий Степанович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
— Ты откуда объявился?
— С того света, Григорий, и без пересадки — в Локти. Прострелили ведь мне немцы окаянные легкое на фронте… А потом доктора чуть не замучили. Третьего дня я и прибыл к женке…
Григорий повернулся и пошел прочь, будто только и приходил, чтоб поговорить с Федотом.
Терентий Зеркалов в новом, туго затянутом широким ремнем полушубке с пышными сизоватыми отворотами тоже болтался среди возбужденно шумевшей толпы, сдвинув на затылок шапку, прохаживался во дворе лопатинского дома. Подойдя однажды к Андрею Веселову, спросил, нехорошо усмехаясь:
— Та-ак-с… Грабите?
— Конфискуем кулацкое имущество, — ответил Веселов.
— Ну, ну… — И отошел, посвистывая.
Тихон Ракитин проводил его взглядом, спросил у Андрея:
— Чего он ходит тут? Отец скрылся, а сынок ходит по деревне, высматривает что-то. Не нравится мне это, неспроста. Может, арестовать его? Ведь тоже… элемент.
— Отца-то надо бы, точно. А сына… Приедет Семенов — посоветуемся, — ответил Веселов.
— Может, мы и с Лопатиным неправильно, а? — засомневался Ракитин вдруг. — Может, опечатать бы пока имущество да караул поставить?
— Ну, здесь все по закону, — сказал Веселов. — Постановление Совета было? Было. Вот опоздали только, дали сволочам главное-то добро упрятать.
Прошел день, два, неделя. Возбуждение, вызванное в. народе известием об Октябрьской революции, немножко улеглось. Из города пока никто не ехал. О Семенове тоже ничего не было слышно.
Андрей Веселов, Тихон Ракитин и другие члены Совета теперь допоздна засиживались в лопатинском доме, прикидывая, что же делать дальше.
Часто заходил сюда Федот Артюхин, не снимая шинелишки, грелся у печки. А отогревшись, вступал в разговор:
— Чего нам думать? Власть Советская установилась? Установилась. Теперь — заживем!..
— Так ведь надо как-то… по-другому теперь, — высказал однажды мысль Авдей Калугин.
— Чего по-другому? — вскидывал голову Федот. — Пахать будем весной да сеять на лопатинских, на зеркаловских землях… Вот тебе и заживем!
— Э-э, замолчи тогда… — махал рукой Степан Алабугин. — Вот нам, к примеру, на чем пахать и сеять? Не на чем. И семян нету у нас. Вот и выходит мне продолжение гнуть спину на Бородина.
Степан пошлепал по горячей печке-голландке красными от холода руками и, взглянув на Калугина, закончил:
— Не-ет, Авдей правильно говорит: по-другому надо теперь как-то. А как?
— Семян дадим тебе, Степан. И плуг выделим, — говорил Андрей. — А вот лошадь — тут подумать надо. Нет у нас лошадей, кулачье угнало своих. Но ты не горюй, из положения выйдем. Я думаю так, товарищи… Всем безлошадным отведем землю в одном месте. Зажиточных мужиков обяжем по одной лошади на время сева выделить. Вот и вспашете.
Андрей останавливался, думал.
— Вот так… А может, еще что придумаем. Власть наша теперь. Без пашни не оставим никого, Степан.
До конца зимы Григорий редко показывался на улице. Зато отец его каждый день бегал «по новости». Возвращаясь, сбрасывал заскорузлый на морозе полушубок, со звоном кидал в угол палку, вытирая слезящиеся глаза, и говорил одно и то же.
— Чего им, сволочам. Жрут лопатинский хлеб.
Затем отец стал приносить более подробные новости: вчера исчез, уехал куда-то Терентий Зеркалов, сегодня состоялось собрание жителей всего села, и беглый Федька Семенов высказывался прямо со стола…
— Какое собрание? О чем? — спросил Григорий.
— А бес их знает! — зло ответил отец. Но, походив из угла в угол, проговорил: — Андрюшка Веселов тоже высказывался: все вы, говорит, должны поддержать Советскую власть.
А недели через три принес откуда-то газету и швырнул ее в лицо Григорию:
— Читай. Сказывают, про то собрание тут напечатано.
Газета называлась «Революционная мысль». Григорий долго рассматривал ее со всех сторон, пока отец не ткнул пальцем в газетный лист:
— Ты здесь читай…
Григорий прочитал заголовок, подчеркнутый тонкой линейкой: «Голоса из деревни». И ниже, крупными буквами: «Крестьяне поддерживают Советскую власть».
Дальше шли резолюции, принятые на собраниях сел и деревень уезда. Каждая начиналась словами: «Мы, граждане села Бураевка…» «Мы, жители деревни Ново-Михайловка…» И, наконец, Григорий прочитал: «Мы, крестьяне села Локти, обсудив вопрос о Советской власти, считаем, что Советы есть истинный наш государственный орган, который защищает интересы трудового народа. Мы выражаем полное доверие Советской власти и будем всеми силами поддерживать ее. Председатель сельского комитета Веселов».
— Где взял? — только и спросил Григорий, бросая газету.
— Где?.. Веселов народу раздает их…
Ночами по-прежнему свистел ветер за стеной, гонял снежную поземку по обледенелой поверхности озера, по черным глухим улицам села, громко хлопал красным флагом на крыше лопатинского дома…
2
Весна 1918 года пришла в Локти вместе со слухами о страшном голоде, который гуляет по России.
— Бог — он все видит, он не простит, — зловеще поговаривали мужики позажиточней. — Голод — еще цветочки, того и гляди мор зачнется… Узнает народишко, как на царя руку поднимать…
— Сказывают, у всех мужиков будут хлеб отбирать, чтоб большевиков кормить.
— Андрей Веселов уже бумагу получил, в которой приказано у всех начисто сусеки выгресть.
— Чего болтаешь, а сеять чем будем? И до осени чем питаться?
— Жрать теперь необязательно, молитвой сыт будешь. А поскольку так — зачем сеять?
Андрей действительно ходил по деревне мрачный, озабоченный.
А вскоре объявил общий сход.
— Вот какое дело, товарищи, — тихо начал он, когда народ собрался.
— Нашел товарищей…
— Они у тебя, поди, по лесу рыщут, волками зовутся… — раздался голос Петра Бородина.
Бледнея от клокотавшей в груди ярости, Андрей, чтобы как-то сдержаться и не двинуть Бородину прямо в рожу, сунул руки в карманы, отвернулся и стал смотреть на запутавшихся в ветвях невысокого тополя воробьев. Толпа смолкла, напряженно замерла в ожидании.
Справившись с собой, Андрей ответил Бородину, так и не вынимая рук:
— Мои товарищи — вот они стоят, вокруг меня. Мои товарищи там, в Москве и Петрограде, борются за Советскую власть. Многие мои товарищи головы свои сложили за эту власть, но завоевали ее. А оставшихся в живых буржуи хотят с голоду уморить. По лесам-то рыщут твои товарищи, Бородин, вроде Зеркалова да Лопатина. Они попрятали там, в лесах, хлеб, пожгли его, засыпали им колодцы. Вот почему голодают рабочие Москвы и Петрограда…
Андрей говорил медленно и негромко. Но люди стояли не шелохнувшись. Поэтому каждое слово отчетливо печаталось в полнейшей тишине.
Петр Бородин повертел головой из стороны в сторону, как сова при ярком свете, и стал проталкиваться из толпы.
— В общем, от нас, крестьян, зависит сейчас многое, — продолжал Веселов. — Зависит судьба Советской власти. Голод — не тетка, и если мы не поможем…
Вперед тотчас же выступил Кузьма Разинкин и, перебивая Андрея, закричал, чуть ли не плача:
— Да ведь у нас самих сеять нечем!.. Нечем!..
— Это у тебя-то нечем? Амбар от пшеницы ломится…
— В амбаре есть, да не про твою честь…
— Взять у него, как у Лопатина!..
— Я тебе не Лопатин, я своим горбом хлеб выращивал… Тронь попробуй! — заявил Кузьма, невольно стихая, прячась за спины мужиков.
— Тронем! Подумаешь, девка стыдливая — не прикасайся к ней.
Веселов еле успокоил расходившихся мужиков, достал из кармана газету.
— Вот послушайте, что пишут нам, сибирякам, рабочие Петрограда: «Товарищи сибиряки! На вас…»
— Постой, так и пропечатано: «Товарищи сибиряки»?! — воскликнул вдруг Федот Артюхин, питавший особое доверие к печатному слову: — Покажи!
Взяв газету, Федот долго, по слогам, вслух складывал слово: «то-ва-ри-щи…» И, засветившись от удовлетворения, вернул газету Веселову:
