Отель на перекрестке радости и горечи - Форд Джейми (читать книги полностью .txt) 📗
Генри посмотрел на сына, потом — на его возлюбленную. Какие же они все-таки разные, и до чего мало это значит! Их несходство не бросается в глаза. Они так близки — вот это сразу понятно. Трудно сказать, где кончается один и начинается другой. Похоже, Марти счастлив. Успех, хорошие отметки, любовь — чего еще может пожелать отец для сына?
Разглядывая скорлупки от краба и блюдо из-под чой сум, Генри подумал, что Саманта готовит не хуже, чем Этель в ее лучшую пору, да что там, не хуже, чем он сам. Марти повезло.
— Ну, кто созрел для десерта?
— Я объелся, — пожаловался Марти, отодвигая тарелку.
— Для сладкого местечко всегда найдется, — рассмеялся Генри.
Саманта вынесла из кухни небольшое блюдо.
— Что это? — удивился Генри, ждавший мороженое с зеленым чаем.
— Сюрприз — моему будущему тестю, а нам — мороженое.
Саманта поставила перед Генри блюдо с белыми витыми конфетами явно ручной работы.
В последний раз Генри ел «бороду дракона» задолго до болезни Этель. Генри откусил половину конфеты из тончайших сахарных волокон, с начинкой из кунжута и кокосовой стружки. Марти с улыбкой кивнул ему: мол, я так и знал, пап, что она тебе понравится.
Конфеты были изумительные.
— Готовить «бороду дракона» учатся много лет. Как же тебе удалось?..
— Я долго тренировалась, — сказала Саманта. — Главное — не отступать. Как вы. И ваша школьная любовь.
Генри поперхнулся, закашлялся.
— Вижу, мой сын выболтал секрет.
— Не удержался. И кстати, вы никогда не задумывались, как сложилась ее жизнь? Не сочтите за неуважение к вашей жене, но эта девочка, кем бы она ни стала, может быть, до сих пор жива. Разве вам не интересно, где она, что с ней сталось?
Генри залпом осушил свой стакан. Язык обожгло, на глаза навернулись слезы. Посмотрел на Саманту, затем на Марти. На лицах обоих — надежда и ожидание.
— Я думал о ней. — Генри не знал, как отнесется к его признанию сын. Марти был очень привязан к матери. — Я думал о ней. — Да, он все время помнил о Кейко. Но признаваться в этом не стоит. — Но столько лет прошло! Люди взрослеют, обзаводятся семьями. Жизнь ведь идет.
Генри вспоминал о Кейко все эти годы — сначала с тоской, потом с тихой обреченностью и, наконец, искренне желая ей добра и счастья. И лишь теперь он понял, что по-прежнему любит ее. Сильнее, чем когда-либо. Любит настолько, что смог отпустить — а не продолжать жить прошлым. К тому же у него была Этель, любящая жена. И ее он тоже, конечно, любил. И когда она заболела, готов был на все, даже поменяться с ней местами. Он с радостью лег бы на смертное ложе, лишь бы Этель встала на ноги. Но именно ему выпало жить дальше.
А потом, увидев, как из отеля «Панама» выносят старые вещи, Генри вновь позволил вырваться на волю надеждам и мечтам. Надежде найти пластинку Оскара Холдена, в существование которой никто не верил. И мечте найти девочку, когда-то любившую Генри таким, какой он есть, хоть он и был для нее чужаком.
Марти задумчиво разглядывал отца.
— Вот что, пап. У тебя ее вещи — альбомы и все прочее. То есть даже если у нее муж, семья, она ведь обрадуется возвращению имущества, правда? Да еще если вернешь его ты. Тоже небольшой приятный сюрприз, разве нет?
— Я понятия не имею, где она, — возразил Генри. — Может, ее и в живых-то нет. Сорок лет — срок немалый. Не забудь, что за вещами в «Панаму» мало кто явился. Люди, если и выжили, наверняка не захотели оглядываться и предпочли начать все с чистого листа.
— Но ведь никто не надеялся, что пластинка сохранилась, а ее все-таки нашли, пусть и разбитую. Кто знает, что еще можно найти, если постараться?
34
На крыльце 1986
После ужина Генри вызвался помыть посуду. Он почти ожидал обнаружить на кухне упаковки из морского ресторана «Цзюнь бо», спрятанные под раковиной, или в лучшем случае — тетрадку с рецептами, заляпанную устричным соусом. Но в кухне царили чистота и порядок — Саманта вымыла посуду, когда готовила, как привык делать и Генри.
Он вымыл и убрал оставшиеся несколько тарелок. После чего вернулся в гостиную, чтобы поблагодарить Саманту, но было уже поздно. Тихонько посапывая, Саманта спала на диванчике. Генри глянул на ополовиненную бутылку сливового вина, улыбнулся, укрыл Саманту зеленой шалью, что связала Этель. Жена всегда любила рукодельничать, а затем вязание и вовсе стало для нее необходимостью: нужно было занять руки во время сеансов химиотерапии. Генри изумлялся, как ей удается работать спицами, когда в вену воткнута капельница, но Этель не находила в том ничего особенного.
Откуда-то тянуло сквозняком, Генри вышел в прихожую и обнаружил, что входная дверь открыта. За сетчатой дверью виднелся силуэт Марти, который сидел на крыльце. Вокруг лампы вились мотыльки, бились о стекло, влекомые к недостижимой цели.
— Может, останетесь ночевать? — предложил Генри, открывая дверь. — Саманта заснула, а ехать уже поздно.
— Опять командуешь? — недовольно сказал Марти.
Генри нахмурился. Он знал, Марти не любит, когда отец распоряжается, даже если тот предлагает что-то от души. Бывали времена, когда они с Марти спорили ради спора. И победителей никогда не было.
— Я хотел сказать, что уже поздно…
— Прости, папа. Я просто устал. У всех нас был тяжелый год.
Генри заметил, как Марти прячет в кулаке незажженную сигарету. Этель поддалась болезни, когда рак захватил легкие. Генри не курил уже много лет, а Марти до сих пор боролся с собой — бросил, когда мать стала совсем плоха, но в последнее время покуривал украдкой.
Марти уронил сигарету на землю.
— Я все думаю о маме и о том, как перевернулась жизнь в последние пару лет.
Генри кивнул, глядя на другую сторону улицы. Из дома напротив доносились латиноамериканские ритмы. Квартал меняется, подумал Генри. Его взгляд заскользил по улице: корейская пекарня, потом химчистка, которую держит милое армянское семейство.
— Отец, можно тебя спросить кое о чем?
Генри снова кивнул.
— Ты держал маму дома мне назло?
Генри проводил взглядом грузовик, громыхавший по улице.
— А как по-твоему? — Генри наперед знал ответ, но прямой вопрос сына удивил его.
Марти поднялся, шагнул к брошенной сигарете. Неужели поднимет и закурит? — испугался Генри. Но Марти наступил на нее и растоптал.
— Я раньше так думал. Не мог понять. Видишь ли, район у нас далеко не лучший, но мы могли бы отправить ее в хорошее место, с красивым видом из окна, с комнатой отдыха. — Марти покачал головой. — А теперь понял. Дом есть дом, неважно, красивый или нет.
Генри молчал.
— Яй-Яй знал о Кейко? — спросил Марти. — А мама знала?
— Твой дедушка знал, от меня. Тогда-то он и перестал со мной разговаривать…
Генри почти не рассказывал Марти о своем детстве, особенно о своем отце. А Марти редко спрашивал. Почти все, что знал, он выведал у матери.
— Ну а мама знала?
Генри вздохнул, потер щеки — в суете последних дней он забывал бриться. Щетина напомнила ему о месяцах и годах, когда он ухаживал за Этель. О том, как он целыми днями не выходил из дома, но все равно брился по привычке. Но иногда забывал — ведь той, с кем он жил, было все равно.
— Я не знаю точно, сколько знала мама, — мы с ней это не обсуждали.
— Не обсуждали ваших прежних увлечений?
— Каких еще увлечений? — изумился Генри. — До меня Этель ни с кем не встречалась. Времена были другие, не то что сейчас.
— Но у тебя-то была детская любовь? — Марти поднял альбом, лежавший на крыльце рядом с его курткой, и протянул отцу.
Генри взял альбом, перелистал, провел пальцами по следам карандаша Кейко, плясавшего когда-то по бумаге. Почему Кейко оставила свои альбомы? Неужели порвала с прошлым, как и он?
Все эти годы он любил Этель. Был верным, заботливым мужем, но бывший японский квартал обходил стороной, чтобы не тревожить воспоминания. Знай он, что вещи Кейко до сих пор там…
