Сожженная карта - Абэ Кобо (книги полностью TXT) 📗
— Рубахи, зубные щетки он, использовав, выбрасывал. Были и ценные вещи. Попользуется он ими два-три раза и продает нам за полцены.
— Но ведь что-то должно же было остаться. Например, какие-нибудь дневники или еще что-нибудь нужное — не носил же он все при себе…
— Ни разу не видел.
— Я не собираюсь нарушать право собственности. Просто он обещал мне дать дневник одного человека… Для вас и ваших товарищей никакой ценности он не представляет.
— И постельные принадлежности, и даже бриллиантин — в общем, все наши вещи были и его вещами… ему Просто не нужно было ничего иметь.
— Вы не согласитесь как-нибудь выбрать время и обстоятельно поговорить со мной?
— Ни к чему это.
— А ваша семья?
— Бросьте вы, вечно простаки вроде вас об этом спрашивают.
— А что делал начальник группы, если кого-нибудь тянуло домой?
— У него были люди, которые присматривали. Стоило кому появиться на вокзальной площади, чик — и готово. Безошибочно действовал. Ну и учил как следует. Сразу занятие начинало нравиться.
— Но ведь молодость-то пройдет.
— Никуда не денешься. Годы, конечно, проходят, это точно. Ну что ж, кое-что можно будет сорвать со старых клиентов — пошантажировать их, устроят на автозаправочную станцию или еще куда.
— Вы с самого начала знали, что представляют собой эти юнцы?
— Да, но стоило бы мне рассказать о них, как вы убежали бы без оглядки. В общем, тогда было не время об этом говорить.
Женщина игриво смеется, втянув голову в плечи, в уголках губ застыла пивная пена. Она снова перед лимонной шторой, на улице еще светло, и комната наполнена лимонным светом. Лишь черная траурная одежда выглядит чем-то инородным, точно фотография, вырванная из другого альбома.
— Пробовал я выведать о дневнике, но безуспешно. Чем больше усилий прилагал, пытаясь взломать замок молчания, тем крепче сжимал он губы…
— Вам нужен дневник?
— Ну да, дневник вашего мужа. Брат обещал как раз сегодня принести его…
— А-а…
Не проявив никакого интереса, она продолжает понемногу, но не отрываясь, точно котенок, лакать пиво, я же, наоборот, возбужденно вскакиваю, подбрасываемый раздражением, буквально перехватившим дыхание.
— Недавно мне пришлось ехать по скоростной автостраде.
— Ну и что же? Не понимаю.
— И когда я ехал, все время думал, как было бы замечательно, если бы можно было мчаться вот так бесконечно. И мне казалось, что это действительно возможно. Но сейчас меня охватывает дрожь, стоит мне вспомнить тогдашнее мое душевное состояние. Представьте себе, что если бы вдруг и в самом деле сбылось мое желание и я бы ехал и ехал без конца и никогда не смог бы добраться до пункта взимания платы.
Женщина, подняв лицо от стакана:
— Беспокоиться нечего. Полдня проедете — и бензин кончится.
Наши взгляды сталкиваются где-то в пространстве. Женщина, казалось, не улавливает смысла ни того, что я сказал, ни своих слов и, заметив застывшее выражение моего лица, сразу же приходит в замешательство.
— Странно… муж ведь тоже пользовался скоростными автострадами… правда, чтобы испытать отремонтированные машины… вечером, когда внизу уже темно и только красным отсвечивают верхушки домов, а ты мчишься по скоростной автостраде и в конце концов становишься как пьяный…
— Видимо, о том же и я говорил…
— Когда проносишься по ней сотни раз, тысячи раз, начинает казаться, что количество выходов все сокращается, и в конце концов оказывается, что ты заперт в автостраде…
— В тот момент, когда мчишься по ней, неприятно думать о конце. Хочешь, чтобы это длилось бесконечно. Но стоит автостраде кончиться — и с содроганием думаешь, что она могла не иметь конца. Между ездой и мыслями о езде — огромная дистанция.
На губах женщины появляется едва заметная улыбка. Даже обычная улыбка была бы неуместна, а тут волнующая улыбка, будто она старается подладиться к моему тону. И сразу же она опускает глаза и приводит меня в уныние, как коммивояжера, которому с приторной вежливостью указали на дверь.
— Так что, — продолжаю я еще по инерции, — может быть, действительно не стоит уделять так много внимания дневнику. Дневник в конце концов лишь мечта о езде, а ваш муж ведь на самом деле уехал.
— А-а, о дневнике…
— О чем вы думали?
— Думала, что пойдет разговор о мужчине и женщине.
Она безразлично бросает слова, будто кусочки кожуры мандарина, и снова опускает рассеянный взгляд в стакан.
— О содержании дневника вы что-нибудь знаете? — В конце концов все это меня начинает раздражать. — Почему, объясните мне, почему вы не проявляете никакого интереса к дневнику мужа?. О ком вы, наконец, беспокоитесь, я перестаю что-либо понимать.
— Но брат как будто не придавал ему особого значения.
— Вы до такой степени доверяли брату?.. больше, чем своему мнению?
— В конце концов я осталась совсем одна.
Закрыла глаза, слегка покачивается и, кажется, совсем забыла о моем присутствии. Интересно, в сердце этой женщины воет ветер, бушуют волны, отвечающие ее настроению?
— Ну что, ж, поступайте как знаете. Мне неизвестно, что вы думаете о своем брате. Но вы ведь знаете правду, при каких обстоятельствах это случилось с ним?
— Да, да я должна вам рассказать.
Она кладет на колени большую белую прямоугольную сумку, совсем не гармонирующую с ее траурной одеждой, вынимает пакет, завернутый в газету, кладет его на стол и пододвигает ко мне. Неаккуратный, странной формы сверток. Судя по звуку, когда она его клала, сверток, видимо, достаточно тяжелый.
— Это что такое?
— Человек, который заговорил со мной… помните, такой небритый…
— Да, хозяин микроавтобуса. Он как раз торговал на берегу реки, когда все и случилось…
— Подарок принес на память о брате.
Не успел я спросить, что это такое, как сквозь дыру в газете резко сверкнула черная металлическая трубка. Пистолет! Подумав, что лучше не оставлять на нем отпечатков пальцев, я через газету берусь за ствол и осторожно отодвигаю подальше от края. Из свертка выпадает маленькая, похожая на пуговицу, серебристая вещица. Тот самый значок.
— Что это такое?
Я буквально оторопел от ее хладнокровия. Что за женщина! Каков ее обычный мир?
— Вы не знаете? Шестизарядный браунинг. Игрушечный.
— Игрушечный?
— Конечно, отверстие в стволе залито.
Я смотрел, она была права. Но и цветом, и формой, и весом пистолет нисколько не отличался от настоящего. Ощущение мертвящего холода, которое исходит от поблескивающего изгиба спускового крючка. Для психологического воздействия достаточно натурален.
— Оттого, что брат вытащил пистолет, он еще сильнее распалил своих врагов.
— Странно… ведь этот человек убежал оттуда еще раньше, чем я, и значит, не мог видеть, что происходило…
— Он оставил машину в безопасном месте и снова вернулся.
После этих слов мне нечего сказать. Мне бы самому следовало поспешить в контору строительства или в полицейских участок или предпринять еще что-нибудь. А я просто-напросто сбежал. На моих глазах убивали человека, а у меня не нашлось доброй воли, хотя бы такой же, как у хозяина микроавтобуса.
— Да, я не вернулся…
— Ему, кажется, каблуком ботинка проломили голову.
— Это странно. По словам старшего группы, его как будто застрелили.
— Не слушайте, что говорят эти мальчишки. Собственная выдумка моментально превращается для них в правду. Да и в полиции мне сказали, что он умер от побоев…
— Нельзя быть такой доверчивой.
— Вы думаете?
— Полицейские не спрашивали вас о муже, обо мне?
— Нет, не спрашивали…
— Эта штука, в общем-то, не стоит того, чтобы о ней говорить, — разозлившись, что пистолет ввел меня в заблуждение, и теперь уже смело оставляя на его поверхности отпечатки пальцев, — но все равно я сомневаюсь, следует ли считать занятие брата таким уж безобидным.
— Конечно. Этот пистолет раньше принадлежал мужу.
