Знак Зверя - Ермаков Олег (бесплатные полные книги txt) 📗
Около часа колонна шла по бездорожью, то взбираясь на холм, то спускаясь в ложбину, — и неожиданно выехала на дорогу. Все приободрились. Но едва колонна двинулась по грунтовой дороге, из-под бронетранспортера вырвался черный дым, высоко вверх взлетели и посыпались вниз куски резины. Колонна замерла, наставив на ближние холмы вороненые стволы...
Холмы молчали.
Правое колесо бронемашины было разуто. Бледный водитель смотрел на колесо и тупо улыбался.
Солдаты быстро заменили колесо, майор приказал всем занять свои места, колонна тронулась, но подорвавшийся бронетранспортер вдруг остановился. В чем дело? Водитель невнятно сказал, что барахлит... Что? где? Там, все барахлит. Как? Так... барахлит... не дает рулить... Майор сам сел на его место и немного проехал, вот что, парень, сказал он, вылезая из машины и спрыгивая на мокрую землю... Водитель оскалил желтые зубы. Майор поперхнулся. Ты... чего?.. Стрегримов! — прикрикнул старший лейтенант, командир роты. Водитель посмотрел на него. А ну-ка марш на место! На место!.. Я кому сказал — на место!.. на ммместо! Он затолкал водителя в кабину. Смотри мне.
Колонна тронулась.
Ему бы пыхнуть, сказали анашисты, угощавшие вчера Черепаху, первое средство от... Слепое сырое утро сотряс второй взрыв. Черепаха был уверен, что подорвался тот же бронетранспортер. Но черный дым рассеивался над развернутой поперек дороги гусеничной машиной разведчиков. Из люка высунулся человек, он выбросил на броню руки, оперся на локти, пытаясь вытянуть свое тело наверх. Двое из экипажа бросились по броне к нему, подхватили его под мышки, и он повис над люком, вобрав голову в плечи и задрав орущее лицо к беспросветному липкому небу, и рот одного из двоих, державших его под мышки, тоже округлился в крике. Они держали его над люком, не смея опустить вниз и боясь вытащить наверх и положить на броню, и это тянулось слишком долго, очень долго, бесконечно, двадцать или тридцать секунд, полминуты, минуту, вечность, и его лицо было опрокинуто в небо, он кричал в небо, и кричал, глядя в люк, один из державших его, и в люк хлестали красные струи. А врач двигался, как пьяный, он медленно, неуклюже соскакивал с подъехавшей машины, бежал, бежал пять или шесть метров, отделявших машину от машины, бежал, поскальзываясь, взмахивая рукой, придерживая брезентовую суму на боку; сума тяжело колыхалась, из-под сапог летели ошметки и брызги, врач бежал, а этот над люком, вобравший черношлемную голову в плечи, втянувший голову в туловище, вмявший ее в грудь, заливал изнутри лобовое стекло, рычаги и приборы, педали и разодранный бронированный пол, и державшие его не знали, что делать, и один из них кричал, глядя в люк, а врач еще только тянул руку к скобе на скуле машины, еще только заносил ногу и ставил ее на каток, другую — на гусеницу, еще только подтягивался, взбирался на броню, еще только распахивал свою волшебную божественную суму, распечатывал свой сокровенный пакет с чудесным шприцем, надевал толстую иглу, выпрыскивал струйку и, задрав рукав, вонзал иглу в белую руку и давил на поршень, — шприц медленно пустел, небритый врач с перебитым носом и синими теплыми глазами бормотал что-то раненому, какие-то докторские слова, как будто раненый мог что-либо слышать и понимать, кроме железа в мясе хлещущих обглоданных ног.
Потом доктор отдавал четкие приказы экипажу, и все смотрели на него, как на бога, и раненый кричал тише и тише... успокоился, но был жив, и врач возился с его разодранными ногами, и все смотрели на врача с ловкими окровавленными руками как на бога, и он был бог под пустым липким небом.
Тихого раненого с забинтованными и перетянутыми огрызками ног осторожно перенесли в бронетранспортер, который тут же развернулся и помчался назад, в лагерь, следом поехала еще одна бронемашина.
Подорвавшуюся машину решено было оставить, — пусть экипаж ремонтирует. Опасно, заметил командир пехотной роты. Майор взглянул на Осадчего. Еще одну машину? Да, подхватил пехотный офицер, еще одну — моего Стрегримова, он никак очухаться после первого подрыва не может, вот его и оставим. Хорошо, согласился майор. На дороге остались бронетранспортер и гусеничная машина разведчиков, залитая кровью.
Колонна двинулась дальше — не по дороге, а вдоль нее.
Туман медленно рассеивался, напитывался голубизной и теплой желтизной, — из космических бездн к земле рвалось солнце. И когда впереди, меж холмов, показались башни и стены кишлака, солнце коснулось земли, и она взорвалась: засияли осколки, ослепляя людей на машинах. Солнце вычистило пространства, и открылись дали: нежно-голубая холмистость, золоченая река, крошечные деревни, похожие на рыцарские крепости.
17
Этот кишлак был покрупнее Навабада, но такой же серый, с узкими глиняными улочками. Назывался он Пир-Шабаз.
Колонна разделилась, и два потока машин стремительно потекли к Пир-Шабазу.
Машина с наводчиками остановилась перед въездом в кишлак. Наводчики ждали у триплексов... Но в кишлаке были лишь старухи, дети, женщины и высохшие коричневые старцы. Спроси, где мужчины, сказал майор. Где ваши мужчины? — спросил солдат-таджик. Что он говорит? Он говорит, что, кроме мальчишек и стариков, нет мужчин. Где же они? Он говорит, ушли. Куда? когда? Он говорит, ушли на заработки. Ну-ка, что эти скажут. Майор кивнул на машину с ждущими наводчиками. Таджик пошел к машине, поговорил с наводчиками. Они говорят, надо искать, говорят, очень бандитский кишлак, но кто-то пришел из Навабада и предупредил — они попрятались. Да где искать-то... Вокруг.
Ну, что будем делать? — спросил майор, озираясь. Надо просто подпалить бороду одному деду, сказал командир пехотной роты. Хэмм, хмыкнул политработник. А что, сказал командир пехотной роты, переводя взгляд близко посаженных круглых холодных глаз с политработника на майора. Нет, ответил майор. Пехотный офицер распахнул губастый рот в улыбке, пожал плечами. Решено было проехать по окрестностям. Машины расползлись по холмам. Ни пехотинцы, ни разведчики никого не обнаружили. Пехотный офицер вновь предложил подпалить какого-нибудь деда, и Осадчий сказал, что действительно нужно кого-то хорошенько расспросить, но майор отдал приказ возвращаться в лагерь.
Дым увидели издалека.
Чадили сгоревшие колеса бронетранспортера. Дорогу перегораживал труп, еще два лежали на обочине. Заберите, сказал майор. Солдаты расстелили плащ-палатку, склонились над телом, лежавшим поперек дороги, взялись за руки и ноги... Пехотный офицер удивленно выматерился. Солдаты переглянулись, опустили туловище на плащ-палатку, один из них нагнулся, осторожно взял странную пучеглазую округлую штуку, положил ее рядом с туловищем. Майор вынул грязный носовой платок, вытер потное лицо. Стрегримов, сказал командир пехотной роты. Майор обернулся к нему. Стрегримов, повторил офицер. Где остальные? — спросил майор. Остальные? Да. Где?.. куда они?.. почему на связь не вышли?.. в обеих машинах рации... Надо в этот Пир вернуться, проговорил сквозь зубы командир пехотной роты. Мы только что оттуда. Надо в Пире баню... Надо искать, а не баню, возразил майор. Прочесать окрестности, связаться с лагерем, пусть вертушки пришлют, сказал Осадчий. Майор взглянул на его тонкое, напряженное, алое лицо. Верно. По машинам!
Машины разведчиков, лязгая, обдирая гусеницами склоны, ездили по холмам. Под гусеницами скрежетали камни. Вскоре в небе появились два стрекочущих вертолета, они прошли над рыщущими машинами, сделали крут и вновь пролетели над головами разведчиков.
Холм, ложбина, длинный холм, овраг, крутой склон, камни, кустики верблюжьей колючки, вверх-вниз, яркое небо, вечернее солнце, прохлада, — неужели идет осень?..
Поздно вечером разведрота уперлась в тусклую широкую реку. Осадчий устало слез с машины, прошел к воде...
— Выводи пленных.
Сержант привел пленных к реке. Афганцы глядели на невысокого командира в черном шлемофоне, с короткоствольным автоматом в руке.
— Мы сейчас их расстреляем, — проговорил Осадчий, обращаясь к солдату-таджику, — если хотят, пусть помолятся.
