Купальская ночь - Вернер Елена (читать книги txt) 📗
Наплававшись и нанырявшись, подурачившись на мелководье вдоволь, они оставили пляж и отправились дальше.
Катя подсела ближе к Косте, чтобы шум работающего мотора не заглушал слов. Ей отчаянно нравилось смотреть на мир его глазами. Берег был для него не просто берегом, Юла – не просто рекой, а трасса – не просто дорогой. Для Кости прошлое оказывалось таким же знакомым, как окрестности родного поселка. Времена смешивались, и все, что было, было для него одинаково недавно.
– Я все время болтаю. За всю жизнь не говорил столько, сколько за эти дни, вот честно! – признался он со смущением. Но тут же прищурился, высматривая что-то вдалеке. – Вон, смотри, видишь лес? Это Антоньевские леса, дремучие… Мой прадед, Юрий Афанасьич, детина огромный, косая сажень в плечах, там партизанский отряд свой собрал. В войну. Ты же знаешь, что фронт по Юле шел? На правом берегу наши, а на левом – не наши. И Юла была в те недели тоньше ниточки, вся насквозь простреливаемая…
– Твой прадед был партизаном?
– Был, да. А потом фашисты перешли реку. Весь отряд поймали и притащили в Пряслень. Моему деду, сыну Юрия Афанасьича, было десять лет. Всех детей партизан, чумазых, исхудавших, собрали вместе и поставили напротив отцов. А между двумя шеренгами ходили немецкие автоматчики. И никто из прясленцев не знал, что будет. Матери и жены рыдали и бросались к партизанам, и к детям, не зная, кого защищать. Кого они могли защитить? Полуголодные, оборванные, ни хлеба, ни скотины ведь почти не оставалось – война… А потом дали команду стрелять. И все упали…
– Кто? – побледнев, прошептала Катя.
– Отцы. Семнадцать человек. Юрий Афанасьич стоял до последнего. Пули его почти изрешетили, а он все не падал. И тогда немецкий офицер подошел и ногой в начищенном сапоге толкнул его в грудь. Тогда только он и рухнул. А детям офицер потом раздал шоколаду, бельгийского. И мой дед ревел и грыз эту плитку, такую сладкую и такую горькую. А мать не забирала, потому что… лучше, когда сын накормлен, верно?
И Костя невесело усмехнулся.
– Мои дедушка с бабушкой тоже пережили войну, – проговорила девушка. – Но никто из них ничего мне не рассказывал. Я иногда начинала приставать с расспросами, но они всегда молчали.
– А что тут рассказывать? Война есть война.
Катю рассказ потряс. Она почти расслышала в посвистывании птиц эти вопли, эти рыдания и эти выстрелы. Мирная река перед ней была невинна и чиста, но на ее дне еще лежали неразорвавшиеся снаряды и пули, не доставшие до живых мишеней. Как, наверное, лежали и скифские мечи, и кресты с раздетых революцией колоколен.
– А второй мой дед воевал недолго, – продолжил Костя, переведя дух. – В первой же атаке он понял, что все это бессмысленно. Все, кто были рядом, падали, а пулеметчик из леса напротив все поливал и поливал, и исполнить приказ – отбить пулемет и занять огневую позицию – не было никакой возможности. Дед, совсем тогда еще пацан, младше меня сейчас, рухнул на землю. Ноябрь, поле все устлано соломой, и кое-где колосья. Он напихал под шинель соломы, чтоб теплее было, окопался прямо руками и стал жевать колосья, какие насобирал. И его сморило, то ли от холода, то ли от страха. А разбудили уже немцы. И он до конца войны был в плену, в Германии. А я не знаю, честно говоря, кто из них был больше прав: тот, кто хотел выжить и выжил, и вернулся к семье, и восстанавливал деревню. Или тот, кто сражался, скрывался, и бесславно упал от толчка фашисткого сапога.
– Не бесславно! – горячечно возразила Катя. – Ты помнишь его до сих пор, и тебе не стыдно. Он был героем!
– Он был мертвым отцом и мужем, не вернувшимся с войны домой.
– Но если бы не такие, как он, никто бы не сопротивлялся, и нас бы теперь тут не было… Ведь не было бы!
– В любом случае, их крови во мне поровну. Я просто знаю, что еще несколько лет назад думал так же, как ты: один молодец, а другой трус. «Один серый, другой белый, два веселых гуся», без оттенков. Деду я, конечно, ничего не говорил, но иногда вспоминалось. Так просто всех судить: а вот я бы, а если бы мне бы… Эта дурацкая фраза «на его месте». Нет никакого «его места», у каждого свое! Я вот могу представить все это: когда под животом мерзлая ноябрьская земля, а во рту сухие колосья, и страшно так, что только чудом штаны еще сухие. Всегда есть причины, причины жить и причины умирать. У каждого они свои, другим не понять… Можно на амбразуру кидаться, а можно в плен сдаваться.
– Костя, у всех в войну была своя мерзлая земля и свои колосья, и хорошо, если были, – начала сердиться Катя. Эта тема была ей слишком болезненна. – И если ты думаешь…
Он поймал ее ладони в свои:
– Тшшш… Я ничего не думаю, я просто рассказываю. Давай не будем ссориться. Я просто историк: тешу тебя историями, вот и все. Можно долго спорить, кто был прав, но от этого уже ничего не изменится. Главное – твой личный выбор, в твоей жизни. а прошлое – просто прошлое. Они уже все выбрали…
Пока они спорили, прямо по курсу показался большой пляж. По дороге от Прясленя до него было рукой подать, а по петляющим излучинам реки оказалось на удивление долго.
Решили приставать и купаться: плыть дальше было слишком жарко. При приближении лодки люди на пляже принялись заинтересованно разглядывать гостей. Еще бы, они нарушили речную жизнь тарахтением лодочного мотора! Кате стало не по себе. Она вообще не любила, когда ее разглядывают, а сейчас и вовсе почувствовала себя раздетой. Она перескочила через борт и сразу же нырнула и поплыла быстрыми легкими гребками. «Ну да, русалка и есть, раз прячусь в воде», – подумала она.
На стремнине она перевернулась на спину, подгребая руками, чтобы ее не сносило течением, и украдкой наблюдала за Костей. Как втаскивал лодку носом на песок, как нырял щучкой, как выныривал и резко встряхивал головой влево, и с отросших волос летели капли. Ее мысли были слишком полны им, чтобы она вовремя заметила компанию, хохочущую неподалеку, и разглядела там знакомые лица.
Только выйдя из воды, она увидела их. Женя, в красном купальнике, который так подчеркивал ее эффектную фигурку и отлично шел к золотистым волосам, уже направлялась к лодке, мягко покачивая бедрами. Оглядев Катю с ног до головы и не считая нужным даже сказать «привет», Женя нарочито жалостливо вздохнула и покачала головой, а потом уселась на лодочную скамейку, свесив ноги с борта. Катя растерялась. Она не могла залезть в лодку, пока там была Женя, и, совершенно сбитая с толку, замерла, не зная, куда деть руки.
Тут же подошел Костя, бросив цепкий короткий взгляд на Катю, потом на Женю, и снова на Катю, уже более успокоенный.
Женя подскочила. Она напоминала лису из басни.
– Костя!
– Привет, – он взял из лодки бейсболку и заботливо надел Кате на голову.
– Надо же, у вас, – Женя с усмешкой махнула рукой в сторону лодки и Кати, – что, рыбалка?
– Мы же договаривались, Женя… – многозначительно произнес Костя, и Женя замахала руками:
– Нет, нет, ничего такого! – она очаровательно заулыбалась. – Просто подошла поздравить тебя с днем рождения. Ты же знаешь, я никогда о нем не забываю. 19 июля…
Катя вздрогнула, как от удара. И с отчаянием смотрела, как девушка чмокает Костю в щеку, грациозно изогнувшись и обвив его рукой – пусть только на мгновение.
– Желаю тебе счастья. И верных людей рядом. Ну и здоровья. Кстати, – она с насмешкой покосилась на Катю. – Твоя бейсболка… заразиться не боишься? Я бы остереглась…
– Женя… – в голосе Кости послышались металлические нотки, такие угрожающие, что Катя съежилась. Женя тоже померкла. Она уже раскрыла рот, чтобы сказать что-то, но потом развернулась и быстро отправилась восвояси, уже не думая о плавности походки. На покрывале неподалеку ее ожидали подруги, любопытными лицами напоминающие сусликов.
– Садись, поплывем. Тут слишком много народа, – резковато заключил Костя, и Катя с облегчением забралась в плоскодонку.
Все время, пока они не скрылись за очередным поворотом русла, Катя чувствовала на себе ненавидящий Женин взгляд. Сердце ее колотилось. Какая подлость! Наверняка ведь Женя сама и распустила эти слухи о вшивости. И если Костя ее так оборвал, значит, понял, о чем речь. Значит, он все знает. Вот позор… С другой стороны, ее конечно можно понять. Катя ведь их разлучила. Она не ожидала, что в первой же своей романтической истории окажется в таком неблаговидном положении. В книгах разлучницы всегда – отрицательный персонаж, Может, ей поделом? Она сама виновата?
