Путешествия с тетушкой - Грин Грэм (книги читать бесплатно без регистрации полные TXT) 📗

— Значит, вы тоже не видели могилу?

— Один раз я предложила мистеру Висконти съездить туда, но у него есть любимая цитата из Библии: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов».

— Может быть, мы с вами как-нибудь съездим туда вместе?

— Я полностью разделяю взгляды мистера Висконти, но прокатиться никогда не откажусь, — весело отвечала тетушка без капли сентиментальности.

— На этот раз едем за мой счет.

— Годовщина смерти, — сказала тетушка, — приходится на второе октября. Я запомнила дату потому, что она совпадает с днем его ангела. Ангел-хранитель оказался явно не на высоте — если, конечно, не действовал сознательно, желая уберечь твоего отца от какой-то худшей участи. И это вполне вероятно: что, спрашивается, делал твой отец в Булони в такое неподходящее время года?

17

Как ни странно, в Булони я почти сразу почувствовал себя как дома.

Поскольку прямой пароход из Фолкстона уже не ходил, мы сели в «Золотую стрелу» на вокзале Виктория. Я с радостью убедился, что на сей раз при тетушке нет ее красного чемодана. Английскую сторону Канала [так англичане называют Ла-Манш] заливал золотистый свет осеннего солнца. К тому времени, когда мы добрались до Петтсвуда, автобусы все как один позеленели [междугородные автобусы в Англии зеленого цвета], а начиная от Орпингтона, появились хмелесушилки, и их белые шапки колыхались, как перья на средневековом шлеме. Хмель, вьющийся вверх по шестам, выглядел куда наряднее, чем виноградная лоза, я охотно отдал бы весь ландшафт между Миланом и Венецией за эти двадцать миль кентского пейзажа. Безмятежные небеса и скромные речушки; пруды в камышах и умиротворенно дремлющие коровы. Приятные места, их воспел Блейк, и я пожалел, что опять мы едем в чужие края. Почему отец не умер в Дувре или Фолкстоне, куда так просто съездить на один день?

Но когда мы наконец прибыли в Булонь и вышли из вагона — единственного в «Золотой стреле», идущего из Кале до Булони, — я почувствовал себя дома. Небо затянуло тучами, в воздухе похолодало, вдоль набережной порывами хлестал дождь, но в гостинице над конторкой портье висел портрет королевы, а в окнах пивной я прочел: «Здесь вас ждет чашка хорошего чая. Милости просим пассажиров из Восточного Кента». Свинцового цвета чайки, кружившие над рыбачьими лодками в свинцовом вечернем небе, были такие же, как в Англии. Над морским вокзалом вспыхивали алые надписи по-английски — «Паром» и «Британская железная дорога».

Уже было слишком поздно, чтобы разыскивать отцовскую могилу (да и годовщина смерти все равно приходилась на следующий день), поэтому мы с тетушкой поднялись в Верхний город, прошлись вдоль крепостного вала и по извилистым улочкам, напомнившим мне городок Рай. В обширной подземной часовне собора венчался кто-то из английских королей, там лежали ядра, выпущенные из пушек Генриха VIII; а снаружи на небольшой площадке, под стенами церкви, стояла статуя Эдуарда Дженнера [английский врач (1749-1823), изобретатель вакцины против оспы] в коричневом фраке и коричневых сапогах с кисточками. В переулке в маленьком кинотеатре показывали старый фильм «Остров сокровищ» с Робертом Ньютоном, а неподалеку, в клубе под названием «Счастливчик», можно было послушать ансамбль «Кузнецы». Нет, мой отец покоился не в чужой земле. Булонь походила на колониальный город, который только недавно вышел из состава Империи — Британская железная дорога продолжала оставаться в конце набережной, как будто ей разрешили побыть здесь еще немного, пока не закончится эвакуация. Запертые купальные кабинки вблизи казино были как последние следы пребывания оккупационных войск, а конная статуя генерала Сан-Мартина [Сан-Мартин, Хосе (1778-1850) — один из руководителей войны за независимость испанских колоний в Южной Америке, национальный герой Аргентины] на набережной могла быть и статуей Веллингтона.

Мы пообедали в ресторане морского вокзала, перейдя булыжную мостовую и линию железной дороги; вокруг не было ни души. Колонны вокзала напоминали колонны собора, покинутого прихожанами с наступлением темноты; одинокий поезд из Лиона объявили, точно номер псалма, который никто не потрудился записать. На длинной платформе не показалось ни одного носильщика, ни одного пассажира. Помещение конторы Британской железной дороги оставалось пустым и неосвещенным. Надо всем стоял запах мазута, водорослей, моря и утреннего улова рыбы. В ресторане обедали только мы; у стойки бара стояли двое мужчин с собакой, да и те уже собирались уходить. Тетушка заказала нам обоим камбалу по-булонски.

— Быть может, отец сидел здесь вечером накануне смерти, — размышлял я вслух. С той минуты, как я снял с полки «Роб Роя», отец не шел у меня из головы, и, вспоминая выражение лица молодой девушки на фотографии, я решил, что моя тетушка, вероятно, тоже любила его на свой лад. Но если я ждал сентиментальных воспоминаний, то здесь рассчитывать на это не приходилось: кто умер, того не воротишь — таково было убеждение тетушки.

— Закажи вина, Генри, — предложила она. — Знаешь, я наблюдаю у тебя какую-то склонность к извращению. Свидетельство тому и вся эта поездка, и урна, которую ты так бережно хранишь. Был бы твой отец похоронен в Хайгейте, я бы ни за что с тобой не поехала. Я против паломничеств к могилам, если одновременно они не служат другой цели.

— Какой же цели служит наш поход? — спросил я довольно раздраженно.

— Я еще никогда не бывала в Булони, — отвечала тетушка. — А я всегда рада посмотреть новые места.

— Вы, как дядя Джо, хотите продлить жизнь.

— Конечно, хочу, я умею получать от нее удовольствие.

— И в скольких же комнатах вы успели пожить?

— В очень многих, — весело отозвалась она, — но до того этажа, где уборная, я, кажется, еще не добралась.

— Мне пора домой, — с пронзительной интонацией сказал по-английски один из мужчин у стойки. Он был сильно под хмельком и когда нагнулся погладить собаку, то промахнулся.

— Еще по одной за наш паром, — запротестовал второй. — Из этой фразы я сделал вывод, что он работает на Британской железной дороге.

— Проклятая «Кентская дева» [так называли Элизабет Бартон (1506-1534) — пророчицу, побуждавшую католиков оказывать сопротивление Реформации; была повешена по приказу Генриха VIII]. Моя жена тоже была когда-то кентской девой.

— Давненько уже не дева, приятель, давненько.

— Верно. Поэтому я и обязан являться домой ровно в девять вечера, чтоб ей застрелиться.

— Ревнивая она у тебя, приятель.

— Ненасытная она.

— Никогда не любила слабаков, — заметила тетушка. — Твой отец не был слабым, он был ленивым. Он считал, что на свете нет ничего, за что стоило бы сражаться. Он не стал бы сражаться за саму Клеопатру… но он придумал бы какой-нибудь хитрый маневр. Не в пример Антонию. Меня удивляет, что он забрался в Булонь — для него и это было далеко.

— Может быть, поехал по делам.

— Тогда он послал бы компаньона. Кстати, этот компаньон, Уильям Керлью, — вот уж был слабак. Он завидовал интрижкам твоего отца — сам он и одну-то женщину не мог удовлетворить. Он вечно терзался по этому поводу, так как жена у него была идеальная: ласковая, расторопная, покладистая, а то, что она была немножко требовательна как женщина, другой бы муж счел достоинством. Уильям сам сознавал, что невозможно бросить безупречную жену — надо, чтобы она тебя бросила, и твой отец, который был гораздо изобретательнее, чем предполагали окружающие и чем допускала твоя мать, придумал для него хитрый план: Уильям должен был писать жене анонимные письма, обвинявшие его в супружеской неверности. Такие письма выполняли бы сразу четыре задачи: льстили его самолюбию, объяснили бы жене, почему он к ней невнимателен, заставили бы ее утратить самообладание и в конце концов, возможно, привели бы к разводу, причем его мужская честь была бы спасена (он решил заранее признать все обвинения). Первое письмо твой отец сочинил сам; Уильям кое-как перепечатал его на собственной машинке и вложил в желтый конверт, в какие вкладывал счета: тут он допустил промашку. Письмо гласило: «Ваш супруг, сударыня, бесстыдный лжец и низкий распутник. Спросите его, как он проводит вечера, когда вы уходите в дамский клуб, и на что он транжирит семейные деньги. То, что вы сберегли рачительным хозяйствованием, становится добычей другой женщины». Твой отец любил архаичный стиль — в этом сказывалось влияние Вальтера Скотта.