Пожиратели звезд - Ромен Гари (полная версия книги txt) 📗

Она считала, что Соединенные Штаты должны делать для развивающихся стран гораздо больше, и отправила в одну из газет Де-Мойна [3] длинное письмо, в котором подробно, с таким чувством, что сама, сидя за пишущей машинкой, проливала слезы, расписывала окружавшую ее нищету, решительно протестуя против сокращения Сенатом размера помощи, оказываемой иностранным государствам. Письмо было опубликовано, и Хосе долго с восхищением разглядывал ее фамилию, напечатанную под статьей. На него это произвело очень сильное впечатление.

Когда она говорила о подобных вещах с Хосе, то прекрасно видела, что он не совсем понимает их и воспринимает даже с некоторым изумлением; недостаток образования всегда мешал ему разобраться в проблемах социального и морального плана. И от этого он еще больше привязывался к ней – она чувствовала, что Хосе уже не может без нее обойтись. Он приглашал ее на политические собрания, побуждая выступать перед друзьями, перед членами «летучих бригад», рассказывая им то, что рассказывала ему, и даже несколько раз брал с собой в поездки по провинциям. Во время этих подпольных «лекций», пока она объясняла, на что способно демократическое государство, во главе которого стоит любящий свой народ человек, пришедший к власти отнюдь не исключительно ради собственного обогащения, Хосе, зажав в зубах сигару, слушал ее с явным удовлетворением, время от времени одобрительно кивая головой, с гордостью поглядывая на своих друзей. Она страшно жалела о том, что не прослушала в университете курсов лекций по социологии и политэкономии, и поэтому написала письмо профессору Галбрайту с просьбой порекомендовать ей литературу по этим специальностям. Письма она писала всем: бабушке, друзьям, президенту Джонсону, а особенно – Жаклин Кеннеди, которой просто бредила – не потому, что сама надеялась в один прекрасный день стать первой дамой страны, а потому, что считала Жаклин необыкновенной женщиной и была уверена в том, что та очень хорошо поймет ее.

Теперь у него была американская подружка, и он таскал ее за собой повсюду – для повышения авторитета. Всегда брал ее с собой в поездки по провинциям: голодранцам нравилось видеть того, кто когда-то был таким же, как они, а теперь трахает американку, – это побуждало их мечтать о лучшей доле. Им всегда расписывали Соединенные Штаты как очень могущественную и злую страну, и они смотрели на Хосе с восхищением. У него была protecci ґon. Поток непонятных слов, который она с воодушевлением обрушивала ему на голову, подчас повергал его в безумное бешенство, и тогда ему страшно хотелось вышвырнуть ее в окно; но неизменно это заканчивалось одинаково: он довольствовался тем, что задирал ей юбку, стаскивал с нее трусики и сводил с нею счеты «по-собачьи» – сзади; она наконец затыкалась, становилась смиренной и признательной. По-своему он начал даже привязываться к ней. Была в ней какая-то покорность, готовность на все; иногда она напоминала ему пойманную птичку, бьющуюся в клетке, и это возбуждало его: порядочная образованная девушка – он сразу чувствовал, что поднялся по общественной лестнице, что он уже кое-кто. Ему нравились чистенькие девочки – те, у которых нездешний вид; а девицы чище нее он не встречал ни разу. Она все время мылась – и до, и после. Обливалась и намазывалась всякими штуками, которые хорошо пахли, – она называла их дезодорантами. Ни с одной женщиной он не испытывал такого удовольствия. И дело был не в том, что он с ней делал, а в том, что происходило при этом у него в голове. Всякий раз, когда мощными движениями бедер он овладевал ею, его охватывало такое чувство, будто он мстит за себя, сводя очень старые счеты. Он не знал, откуда это бралось, но после того как он отделывал ее как следует и она, словно прося за что-то прощения, целовала ему руку и нежно утыкалась в нее щекой, он чувствовал, что наконец рассчитался с кем-то – не зная, собственно, с кем. Это были редкие мгновения – полностью удовлетворенный, он улыбался, чувствуя, что действительно чего-то достиг. Эти сволочи уже не смогут ни в чем ему отказать. Она знала многие вещи и могла растолковать ему все необходимые для революции специальные слова, которые все время повсюду звучали – их произносили молодые офицеры, и те, кто с ними заодно, должны были делать вид, что прекрасно в этом разбираются. Словечки вроде «беззаконие», «эмансипация», «социализация», «этика» и тысячи других – из нее они так и сыпались, часами напролет.

Америкой он восхищался все больше и больше.

Коммунисты говорили, что американцы напрочь лишены совести, что они хотят стать хозяевами во всем мире, что их туристы разлагают страну; их послушать, так выходит, что все, связанное с властью, богатством, силой и разложением, – все по-настоящему плохое – идет из Америки; и на Хосе, хотя теперь он и знал, что кое в чем они преувеличивают, их пропаганда тем не менее производила сильное впечатление – Соединенные Штаты все больше и больше привлекали его. Даже католический священник твердил о том, что Соединенные Штаты – страна протестантов, продавшая веру, в которой царят лишь материальные ценности.

Так он начал с уважением относиться ко всему, что касается Соединенных Штатов, но из осторожности помалкивал об этом: почти все его друзья были ярыми антиамериканцами.

Вскоре она прониклась уверенностью в том, что перед Хосе лежит большое политическое будущее. Теперь он все чаще принимал у себя видных людей, приобрел заметный вес в военных кругах. Он был очень щедр и все свои деньги тратил на подарки женам военных чинов и должностных лиц. Ей казалось, что она нашла наконец свою дорогу в жизни, она представляла себя на пороге нового, плодотворного существования, полного созидания и осуществившихся замыслов. Наконец-то она найдет свое "я", осуществится мечта, неотступно преследовавшая ее с подросткового возраста, – подчас у нее бывало такое ощущение, будто она не живет вовсе, а лишь видит себя во сне. До сих пор она постоянно пребывала в этом странном состоянии неясности, какой-то размытости, отсутствия реальности, ожидания нового, истинного рождения. Нередко ей случалось ощутить собственную незаконченность, почувствовать себя чем-то вроде беглого наброска, черновика, которому еще только предстоит обрести надлежащие формы. Созидание всегда было для нее насущной необходимостью, своего рода навязчивой идеей; в университете она посещала курс creative writing: пара семестров – и вы уже можете написать роман или пьесу; но в этой области больших способностей у нее, похоже, не обнаружилось, хотя в свое время двенадцатилетней девочкой она получила первый приз на поэтическом конкурсе школьников Айовы. Еще она пыталась заняться керамикой, упорно отыскивая тот жизненный путь, который позволил бы ей освободить то, что таилось – она это чувствовала – внутри нее. Многим ли молодым американцам выпала удача посвятить себя великому делу, поистине плодотворной работе, помогая несчастному народу выбраться из мрака, преодолеть материальную и культурную отсталость, в которой его веками удерживали силой, и ступить на путь процветания? Ее поколение пребывало в поисках своего пути, своей миссии, какого-нибудь созидательного дела – вроде израильских киббуцев. Стоит посмотреть, что творится в университетах, где больше шестидесяти процентов студентов употребляют ЛСД, потому что благодаря наркотику им являются чудесные видения, на какой-то миг приоткрывается завеса над лучшим миром – миром неслыханной красоты. Тому, кто хочет понять, что такое для нее Хосе и эта страна, следует обо всем этом помнить; направляясь сюда, вступая в ряды Корпуса Мира, она пыталась вовсе не сбежать от этого, а – она еще раз подчеркивает: найти свое "я". Дошло до того, что она чуть ли не благодарить готова того ужасного шофера, что совершил над ней насилие: если бы не он, она так и не познакомилась бы с Хосе.

"Мне повезло: я встретила человека, без остатка решившего посвятить себя своему народу, своей стране, – писала она бабушке. – Мне выпала поистине уникальная и потрясающая возможность внести свой вклад в процесс созидания. Здесь я обрела свое "я" – живу настоящей жизнью и знаю, что мне делать. И поэтому рассчитываю остаться здесь еще на некоторое время".