Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович (библиотека книг .txt) 📗

— Знаю, — улыбнулась Севинч.

— Сейчас именно тот случай. Моя благодарность просто не знает границ. Я ваш должник, но расскажите, как вам это удалось.

— Я обратилась к людям, против которых вы так настроены.

— Вы имеете в виду омоновцев?

— Я имею в виду представителей азербайджанской диаспоры, одного влиятельного человека. Я брала у него интервью как раз перед нашим знакомством, несколько звонков решили ваше дело. За что вас арестовали?

— Меня не арестовали, меня забрали, — уточнил Караев.

— Есть разница? Я не так сильна в тонкостях русского языка.

— Есть: второе с законом не имеет ничего общего. На рынке была милицейская облава, в смысле — проверка документов, они же теперь с легкой руки нашего мэра только этим и занимаются. Причем с ребятами обращались как с бандитами: поставили к стенке, руки за голову, ноги врозь. Я вмешался, командиру это не понравилось, он поинтересовался моей личностью. И тут выяснилось самое интересное — для него во всяком случае — то, что у меня нет с собой паспорта. Вот и все. Никто больше не следит за нарушениями общественного порядка, никто не пресекает хулиганство, вам безнаказанно могут набить морду в центре Москвы какие-нибудь отморозки, в метро, например; никто не ловит бандитов — весь громадный милицейский аппарат бросился на проверку паспортного режима. Милиция выезжает на дежурство как на мытарство. С тех пор как азербайджанцы появились в Москве, стражи порядка здорово поправили свое материальное положение, хотя справедливости ради надо сказать, что обирают всех приезжих, не только наших, — добавил Ислам.

— Но вы, кажется, еще и оскорбили его, — заметила Севинч.

— Я назвал его блядью. На Руси в средние века это слово обозначало человека, нарушавшего предписанные обществом законы. И, что характерно: так обращались только к мужчинам.

— Сейчас, кажется, это слово имеет несколько иной смысл, — заметила Севинч.

Караев не ответил — он сидел, погрузившись в свои мысли.

— Удивительно, — наконец опомнился он, — я в камере всю ночь размышлял о том, как все неправильно в этом мире. Самое большое значение имеют несущественные вещи: паспорт, регистрация, гражданство. Я был лишен свободы только за то, что у меня не было разрешения на проживание в данной местности. И это при том, что я — бывший гражданин этой страны, эмигрантом меня сделала моя родина. Но ведь если вдуматься, все это — абсурд, нелепость. Человек — тварь божья, и этого достаточно: он живет на земле, он вправе пересекать любые границы, земля никому не принадлежит. Это нонсенс — ему не нужен паспорт, потому что достаточно одного взгляда, чтобы понять, что перед тобой человек, а не зверь. Человек выбирает себе религию, не спрашивая ни у кого разрешения, точно так же он вправе выбирать себе место обитания.

— Определенная логика в этом есть, — согласилась Севинч, — но боюсь, что это утопия. Границы государства существуют как форма общественного строя очень давно.

— То есть вы хотите сказать, что все это чрезвычайно запущено.

— Ну да, представьте себе, какой хаос возникнет, если каждый вздумает пересекать границу, где он захочет, жить там, где ему вздумается?

— Никакого хаоса не возникнет, потому что человечество — это саморегулирующий организм; к примеру, войны, эпидемии, землетрясения и прочие катаклизмы — ведь они происходят не просто так, то есть я хочу сказать, что нам известны только внешние причины их возникновения; объяснения, которые придуманы людьми в силу их ума, воображения; но внутренние причины — это природные процессы саморегуляции живого организма… Конечно, может возникнуть хаос, поначалу, но он сам собой и рассосется. Вспомним хотя бы вавилонское столпотворение. Естественные миграции органичнее, нежели те, что регулируются людьми, какими-нибудь ослами в ЕС или ООН, принимающими решения. Пересечение границ государства должно иметь уведомительный, а не разрешительный характер. Свод пограничных правил, таких, как конституция США, должен включать в себя лишь несколько причин, по которым тебя могут не пустить в страну, к примеру, если ты блядь, в смысле нарушитель…

— Я вас очень прошу! — взмолилась Севинч. — Вы вгоняете меня в краску.

— Извините. И этому есть доказательства. Или если ты болен опасной для общества заразной болезнью, к примеру бубонной чумой, бери-бери, оспой. А то что получается? Больной иностранец, имея визу, спокойно пересекает границу и заражает местное население, а здоровый, не имея визы, не может приехать в чужую страну. Или Березовский, обворовавший полстраны, спокойно уезжает в Англию и живет там. А несчастный азербайджанец, который не может прокормиться в своей стране, лишен этой возможности, потому что у него не тот паспорт и не та внешность, всюду на него смотрят волком, и вообще он не в той стране родился.

— Что поделать, — с улыбкой сказала Севинч, — родину, как и мать, не выбирают. Должна заметить, что в оригинальности суждений вам не откажешь, я это поняла еще при первой встрече. Давайте вернемся к интервью, вы готовы его повторить?

— Для вас я готов его повторять хоть каждый день, — галантно сказал Караев.

— Спасибо, — поблагодарила Севинч, — но я имела в виду другое: после того, что с вами случилось, ваши взгляды на эту проблему существования азербайджанца в России не изменились?

— Я понимаю, к чему вы клоните, я очень благодарен вам и тому человеку, который вытащил меня, и я постараюсь оказаться полезным ему и вам. Но я уверен, что здесь работали личные связи, а не политика, поэтому я остаюсь при своем мнении. Извините, иногда бывает так неловко отстаивать свои убеждения. После того, что вы для меня сделали, я, наверное, выгляжу свиньей.

— Вам не за что извиняться: я журналист, я задаю вопросы — вы на них отвечаете, если хотите.

— Вы вытащили меня из тюрьмы только потому, что вы журналистка? — спросил Караев.

— Я приехала к вам в офис, как мы договорились. В приемной сидела перепуганная секретарша, а в вашем кабинете — какой-то вдрызг пьяный тип как раз приканчивал бутылку коньяка…

— Вот скотина, — не удержался Караев.

— Простите?

— Это я не вам, ему, продолжайте.

— Мало того, он еще стал клеиться ко мне.

— Я убью его, — пообещал Караев.

— Из-за меня не надо, — миролюбиво сказала Севинч, — если только из-за коньяка. Б конечном итоге, мне удалось получить от вашей секретарши вразумительный ответ. Ничего личного, обыкновенное человеколюбие, к тому же мы земляки.

— Это называется филантропия, — уныло заметил Караев, — видимо, я уже не произвожу впечатления на женщин, старею. Но все равно спасибо. Я, пожалуй, еще выпью, если вы не возражаете.

— Ну что вы, напротив, — она засмеялась, — если бы меня выпустили из тюрьмы, я бы напилась в стельку.

— Спасибо, — сказал Караев, — я обязательно последую вашему совету, но позже.

Караев позвал официантку и попросил принести еще одну рюмку коньяка.

— А вы замужем? Хотя что я говорю — такая женщина, как вы, не может быть не замужем!

— К нашим отношениям это не имеет отношения, — ответила Севинч.

— Это тавтология, — сказал Караев, — простите, меня несет. Шарикову больше не наливать. Знаете, у меня врожденная грамотность — все время всех поправляю. Когда неправильно, мне режет слух, пора, видимо, к врачу обратиться. Один мой приятель, Валера Симонян, главный редактор газеты, все время злился на меня.

— Простите, вы сказали — Симонян? У вас приятель — армянин?

— Армянин? Как армянин? Да, действительно армянин, как это получилось? А вы что-то имеете против армян?

— Ну, как вам сказать. Один мой знакомый писатель подарил мне книгу, так я ее до сих пор не прочитала, спросите меня — почему.

— Почему? — послушно спросил Караев.

— Фамилия художника-оформителя — Симонян.

— Вопросов больше не имею, — сказал Караев, — но у меня есть смягчающее обстоятельство: я вам скажу, и вы все поймете — он бакинский армянин. Это несколько меняет дело, а как вы считаете?