Торжество метафизики - Лимонов Эдуард Вениаминович (читать книги полностью TXT) 📗
Меня поставили боком к представителям администрации, лицом к судье. Хотели дать стул, но я отказался. Встал там в убогой своей лагерной одежке, куртец с горизонтальной полосой, узкий в плечах, и хэбэшные брюки.
И началось. Мои адвокаты мотивировали необходимость условно-досрочного освобождения тем, что осужденный на четыре года лишения свободы за организацию незаконного приобретения оружия Савенко отсидел уже более двух лет. Кроме того, сказали они, заключенный уже не молод, ему перевалило за 60 лет, у него престарелые родители, которые нуждаются в помощи. Далее Беляк и Мишин зашелестели бумагами, оглашая их и передавая судье. Бумаги были от депутатов Государственной Думы, поручительства. Были характеристики от PEN-центра, а судья огласил полученное им письмо от советника президента по вопросам помилования Приставкина. После чего Беляк и Мишин добавили ходатайства от издательств AD MARGINEM и «Ультра-Культура» и еще ходатайства депутатов. Всего от депутатов получилось семь ходатайств. В том числе от Жириновского, Шандыбина, Алксниса.
Слышно было, как летают мухи. А я вспомнил слова старинной блатной песни, я горланил их в детстве. Там говорится о приговоре, что, когда судья должен был огласить его, стало все пронзительно тихо, «видно было, занавес качался, слышно было, муха пролетит». Свой приговор в холодном апреле в зале Саратовского областного суда я слушал, занимаясь наблюдениями за кистями рук Беляка. А вот во второй приговор, по УДО, я чувствовал себя неуютнее под перекрестными взглядами журналистов. Я старался не двигать лицом, выглядеть невозмутимым.
Представитель администрации колонии — майор — встал и сказал, что они не возражают против досрочного освобождения Савенко. И замолчал. Потому что далее ему следовало сообщить, что характеристику они мне не могут дать, так как недостаточное время наблюдали меня. Прокурор, язвительный тип по фамилии Шип, хмыкнул.
Судья перешел к допросу осужденного Савенко. Я ответил на все их вопросы, и судьи, и прокурора, включая и проклятый вопрос о непризнании мной вины. Я так иезуитски и сказал, как задумал: «Я согласился с присужденным мне наказанием и не обжаловал его в суде». Прокурор Шип попытался пробить мою броню, наскакивая на меня и так, и эдак. Я упорно повторял ту же формулировку.
Начались прения. Главным было выступление прокурора. Шип в голубом мундире не жалел меня. Он сказал: «Я руководствуюсь законом. Да, Савенко не был на свободе более двух лет. Но он в течение этого времени и не отбывал наказания в колонии, как было определено приговором. В учреждении номер тринадцать он лишь несколько месяцев. Остальное время содержался в тюрьме Лефортово и Саратовском областном СИЗО-1. Разница между изолятором и колонией есть. Условия разные, методы воспитательного воздействия. Это во-первых. А во-вторых, Савенко не признал себя виновным и не раскаялся. А это необходимо при условном освобождении. Если человек не раскаялся, то он вновь может совершить преступление. Зачем же его тогда выпускать? Ведь колония — это не только наказание. Это система воспитания. Выйдя оттуда, человек должен вести законопослушный образ жизни. Савенко же не прошел этой системы… Интересно, что в учреждении №13 он не получил ни выговоров, ни поощрений. Администрация не может как-то определенно охарактеризовать личность заключенного. Тем не менее руководство учреждения не против досрочного освобождения Савенко, хотя и не ходатайствует о нем… Я прошу суд в условно-досрочном освобождении Савенко отказать».
Наступила тишина. Опять стали слышны летающие мухи. Судья объявил перерыв на 30 минут до вынесения приговора. Я вышел в коридор, и все обходили меня как чумного, а те, кто не обходил, смотрели на меня с сочувствием.
— Ну, видишь, этого следовало ожидать, — сказал Беляк. — Что прокуратура не успокоится, потерпев поражение.
— Ну да, — сказал я. — Понятно. Почему прокуроры все такие уродливые?
— Все с вами будет хорошо, Эдуард, — сказал неизвестный мне гражданский, с плешивой головой. — Все будет хорошо. — И он отошел.
После перерыва судья Городского суда г. Энгельса Саратовской области Г. Курапов, взвесив все доводы защиты и обвинения, принял решение об условно-досрочном освобождении заключенного Э. В. Савенко с испытательным сроком 1 год 9 месяцев и 18 дней. Я должен был провести в колонии еще 10 дней, пока приговор вступит в законную силу.
XXXI
Я стою в ПВО, протирая один и тот же аквариум уже полчаса. Сегодня пятница, с утра мы вынесли наши тумбочки, постели и табуреты в локалку, и они возлежат там. Я вижу их в окна: тумбочки, матрасы обиженных отдельно, а наши общей массой кончаются у спортивных снарядов. Впрочем, матрас одного из обиженных, Кузнецова, лежит на железном ящике развернутый. Кузнецов опять обоссался, и матрас сушат. Его уже даже не наказывают за обоссывание, что толку! На наших матрасах лежат наши баулы. Мероприятие это, если задуматься, здоровое; частично, хотя и скрученные бельем вниз, наши вещи проветрятся, и, может быть, из них выползут вредные насекомые. Или вползут в них, потому что через ограду наискосок от нас чесоточный отряд.
Я держу тряпку в руках, а рыбы, совсем мелкие — внизу, а те, кто покрупнее, — у самой поверхности, живут своей рыбьей жизнью в замкнутом пространстве. У них красивые перья, отливы синего, стального, изумрудно-зеленого, перламутрового, красного и золотого на их боках.
Приходит Бадри с червями и начинает, апеллируя ко мне, тихо ругаться: «Я, Эдик, слушай, попросил Кузнецова накопать мне червей, у меня времени не было, меня загнали сегодня на озеленение после завтрака. Ну не за так, обещал сигарету. Так он мне двух червей принес. Я говорю: ты что, смеешься? А он говорит: там червей нет. Я говорю: как нет, я каждый день копаю». Бадри вынимает червей из пластиковой банки и начинает их резать. Черви вертятся остатками туловищ, живучее племя… Поглощенный работой, Бадри затихает. У стола у самого входа, под нашими двадцатью семью грамотами и кубками две спины склонились над сочинением трактатов о работе секций, а может быть, графиков дежурств. Одна спина пацана Сафронова, вторая Юркина. А ближе ко мне в простенке девочка-демон ощупывает меня мерцающими глазами. Жадные горячие губы полуоткрыты, зеленые волосы. Возможно все же, что это одна из реальных фотографий, сделанных автором «Алисы в стране чудес». Перенесенная в серийное производство puzzles случайным сотрудником, рыщущим в поисках материалов, за которые никто не потребует денег за копирайт. Копирайт — вот причина, по которой этот некто, лысый служащий, обратил внимание на книгу довольно скабрезных фотографий английского джентльмена Льюиса Кэролла. Роскошный альбом, хорошее качество, джентльмен умер так давно, что права принадлежат государству, Британской короне… Если мое допущение неверно, то откуда эта благородность у девочки-демона? Такую фотографию не способен сделать простолюдин, фотографирующий дочь простолюдинки. Тут необходимо изощренное эстетство глаза и эстетство натуры, то есть маленькой бестии…
В ПВО в это время нет случайных людей. Никто не осмелится зайти сюда, поскольку у всех свои места в ежедневном лагерном сизифовом труде. Бадри с рыбками — только грузинская спина, Юрка и Сафронов — согбенные спины писцов, потому мы с демоном наедине. Она ползает губами по моему рту, сует мне свои пухлые ручки, трется о меня попой… В пятом измерении — в мире мысли — начинает складываться в слова мелодия, поступающая из параллельного мира. Слова выступают из шума, шум внутренний, они освобождаются от бестелесности шума. Получается вот что:
Пауза
