Придурков всюду хватает - Дериева Регина (читаем книги онлайн TXT) 📗
Там, в невозможной пустыне, стоит песчаный стол, за которым я сижу и пишу пальмовой веткой. Справа от моего стола занозой в глазу торчит кривая мечеть с кривым полумесяцем, откуда несутся хриплые приказы. Чтобы зайти в мечеть, надо вымыть ноги. Но вода — мираж и ноги я мою песком, хотя в мечеть все равно не захожу. У меня другая дорога — та, что ведет в Рим. По этой дороге и бреду я, взвалив на плечи всю сыпучую неопределенность своего существования [14]. И кажется мне, что рядом со мною идет ангел-хранитель, а впереди развевается плащ святого апостола Павла.
Плащ, за край которого можно схватиться, чтобы не упасть, а не алгебраическое преобразование, в результате которого ничего кроме не получится.
МЫСЛЬ IV
Я провел линию, и она стала горизонтом [15]. А может, это граница моего терпения? [16]
МЫСЛЬ V
И чем дальше я отходил от своего отечества, тем сильнее оно, безысходное, занимало мое воображение, пока не воспалило его совсем. А зрение! Никакого труда не составляло мне теперь разглядеть грубого раба, наглого ростовщика, гордого похитителя верблюдов и всех остальных мясников. И с таким восторгом и приязнью я всматривался почти что в каждого своими прекрасными глазами, что один глаз у меня вытек совсем, а другой готов был вот-вот вытечь.
В начале пути я еще вдыхал, раздувая свои арабские ноздри, дым мангалов и заводов по изготовлению мангалов, крематориев и костров инквизиции, и мне, не скрою, был сладок и приятен он — дым моей родины. А уже дальше пошли чужие дымы, дымы чужих шашлычных и чужих костров инквизиции, и они были мне отвратительны.
И чужие барышники с чужими мухтарами [17] не вызывали у меня сердцебиения и тяжелого дыхания. И взирал я на них равнодушно. Что мне до ихних принцесс, думал я, когда у меня своя хабибти [18] имеется? Да и не отмечал я никакой разницы между их раввинами [19] и нашими муфтиями [20].
А теперь, когда случилось сделать мне остановку все в той же пустыне, я случайно узнал в газетном киоске, что наступил конец света [21]. И подавился я сигаретным дымом, и слезы устремились из моих тусклых глаз, чтобы затопить все километры, отделяющие меня от родины.
МЫСЛЬ VI
Почему так волнуются листья на этих деревьях? Потому что ветер [22]. А почему я волнуюсь? Потому что привык [23]. Никто уже ни от чего не волнуется, так что это только моя прерогатива. Во-первых, я волнуюсь, оттого что листва может перестать волноваться, во-вторых, я волнуюсь, оттого что ветер может перестать дуть, а в-третьих, я волнуюсь, оттого что жизнь может прекратиться. Прекратится внезапно жизнь, и тогда что? [24] Тогда и ветер напрасен.
МЫСЛЬ VII
Мимо меня провели изменника родины [25].
«Друг, ставший врагом, — сказал я ему, — зачем ты сделал это? Почему ты поступил так, как не хотят поступать другие? Зачем ты вылез из подполья, вышел из строя, взорвал любимый бассейн халифа [26] , унизил главного визиря [27] , вынужденного приговорить тебя к смертной казни? А друзья! О них ты подумал? Каково им умолять палача поменяться ролями, чтобы самим намылить веревку и выбить ящик из-под твоих ног?.. Ты идешь, уже не оставляя за собой тени. Ты идешь мимо меня, а я иду мимо себя. Я иду на казнь».
Мимо тебя провели изменника родины.
МЫСЛЬ VIII
За семью морями живет моя голубка во дворце. Мне трудно представить, сколько во дворце башен, фонтанов, темниц и колодцев, но я вижу каждый золотой волос на голове моей возлюбленной. Ее золотой волос вьется через семь морей. Солью все моря в один медный таз, стану Синдбадом-Мореходом и поплыву по красным, по желтым, по белым, по черным и прочим водам, изъясняясь со встречными мореплавателями двустишиями и песнями. Или напишу долгую, как путь из Дамаска в Сибирь, где живут Йаджудж и Маджудж [28], поэму, чтобы ее отверг новый Махмуд Газневи… [29]
Как закончить то, что едва начато? Где-то там, за семью морями живет Изольда, изменившая Тристану. И Улисс бороздит очередной Карибский бассейн, где в каждом заливе Свиней его поджидают полицейские сирены. А поэму мою султан давно присвоил, проиллюстрировал своими непристойностями и разослал всем муэдзинам мира, чтобы они выкрикивали ее с минаретов все тридцать дней Рамадана [30].
Вот она, моя украденная жизнь, плывет по воздуху, словно золотой волос. Моя поэма, сотканная из мечтаний о голубке, тоскующей за семью морями в Долине Безразличия [31].
МЫСЛЬ IX
Пришел Толкователь толкований [32], чтобы столковаться со мной.
— О, — спросил я его, — как ты можешь истолковать мою жизнь, если каждый день я начинаю ее заново?
— Каждое утро, — сказал я ему, — новая жизнь [33] блестит в зрачках роз и в клювах птиц. Блестит каждое слово апостола. И этот свет, Толкователь толкований, всем своим блеском уже все истолковал. Давным-давно истолковал, а ты продолжаешь оставаться темным, хотя это утро, и эти розы, и эти птицы лишили тьму всяких прав. Тьма бежала, а ты принял ее в свою душу; и не осталось в твоей душе места ни для слов апостола апостолов, ни для света и блеска небес. Так возьми то, за чем ты пришел, и уходи, человек противоположного ума.
И он ушел, очистив мой дом от ненужных и древних вещей.
МЫСЛЬ X
Я ведь тоже могу написать длинный рассказ. Затянувшийся, как мое одиночество. Но легче, боюсь, вам от этого не станет. Не станет вам легче, поскольку вы не захотите делить одиночество со мною, а, напротив, станете читать рассказ, скрежеща зубами. И чем длиннее будет рассказ, тем больше зубовного скрежета обрушится на мой утонченный слух несостоявшегося Хафиза [34]. А потом последует ругань, а уже за бранью — рукоприкладство и членовредительство. Вы так привыкли, вас так воспитали, и ничего другого представить вы не можете.
Так что не буду писать я длинный рассказ, а напишу короткий. Короткий, как жизнь, рассказ, чтобы смысл его не успел вызвать гнев и вообще ничего не успел вызвать, кроме легкой дурноты. Дурнота — это не тошнота, с ней проще простого справиться, надкусив лимон. Мне с дурнотой справляться не надо, у меня одиночество, а вот вам стоит как следует поразмыслить, прежде чем танцевать лезгинку и монархию реставрировать. Реставрировать-то вы ее реставрируете, а дальше что? Дальше, скажете вы, нас не касается. Но ведь врете, очень даже касается, потому как если вам рассказ не нравится, так что уж о халифе говорить. Вы его обязательно расстреляете, скрежеща зубами, и повернете реки вспять, а вслед за реками и в моем рассказе начнете наводить революционный порядок. Придете с автоматами Калашникова, сожжете мою «александрийскую» библиотеку, разобьете вдребезги мои музыкальные инструменты, растащите мою коллекцию фиговых листков, выставите мое одиночество [35] на всеобщее посмешище и поругание, а меня в двадцать четыре часа вышлите из моей пустыни. И что я успею сделать за эти двадцать четыре часа? Ни прошлого, ни настоящего собрать я не успею, а вылечу из собственной страны голым соколом, если только вылететь смогу; если только не возникнет у вас маниакального желания приучить меня к охоте.
14
До Синокрота это успел проделать только Камоно Темэй в своих «Записках отшельника».
15
Поскольку Истинный Горизонт — плоскость, проходящая через глаз наблюдателя и перпендикулярная к отвесной линии в точке наблюдения.
16
«…испытание вашей веры производит терпение, терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка» (Иак 1,3-4).
17
Начальник (араб. ).
18
Любимая (араб. ).
19
Духовный наставник (евр. ).
20
Служитель культа, авторитет в вопросах мусульманской религии и права (араб. ).
21
Это действительно было уже печатно доказано одним придурком «с точки зрения научного анализа».
22
Федор Тютчев, на что был хладнокровный поэт, а ведь тоже переживал: «О чем ты воешь ветр ночной?..»
23
Кроме того, волнение, если оно вполне душевное, смягчает ответственность за содеянное в любом уголовном законодательстве, кроме, может, турецкого.
24
Ну, на этот вопрос Чаадаев давно ответил, кажется, еще до того, как его поместили под «медико-полицейский надзор» с приказанием «не сметь ничего писать»: «Жизнь то и дело ускользает от нас, затем она возвращается, но было бы неверным утверждать, что мы живем непрерывно. Жизнь разумная прерывается всякий раз, когда теряется сознание. Чем больше таких минут забвения, тем меньше жизни сознательной, а если нет ничего, кроме таких минут, это и есть смерть. Чтобы умереть, таким образом, не нужно уходить из этой жизни, а другой смерти, конечно, нет. Смерть в жизни — только и есть смерть». И в другом месте: «Христианское бессмертие — это жизнь без смерти, а вовсе не жизнь после смерти».
25
Это весьма странная глава, поскольку, будучи «вольным сыном эфира», Синокрот никогда не испытывал «шевеления отрадного мечтанья» в отношении какой-либо отчизны. При этом он любил к месту и не к месту цитировать Шекспира и даже однажды принял участие в любительской постановке «Ричарда II» на западном берегу реки Иордан: //Нет, Болингброк! Пусть, если я изменник,//Из книги жизни вычеркнут меня…//Прощай, мой государь! Передо мной//Открыт весь мир, закрыт лишь край родной!
26
Правитель (араб.).
27
Министр (араб.).
28
То же, что Гог и Магог; у мусульман народы, живущие на далеком Севере (вероятнее всего, русские) и угрожающие миру.
29
Султан Махмуд Газневи, отвергнувший преподнесенную ему Фирдоуси поэму «Шахнаме».
30
Девятый месяц мусульманского года; отмечается 30-дневным постом.
31
Одной из семи долин Алишера Навои: //Семь морей там и капле единой покорны,//Семь небес — словно мака иссохшие зерна.
32
Синокрот еще в православном монастыре рассказывал мне о мистической встрече с Артемидором из Далниса, жившим во II веке от Р. X. Артемидор был профессиональным прорицателем и толкователем сновидений, а его «Oneirocntica» («Толкование снов») — полное собрание сведений о сновидениях, бытовавших у греков в пору Артемидора, и наблюдений самого толкователя.
33
Так же говорит и Св Писание: «Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения» (Рим 6,5).
34
Псевдоним Шамседдина Мохаммеда. «Хафизами» называли в Средней Азии сказителей и людей, знающих наизусть Коран. Поэтическая деятельность при дворе халифа не обеспечила Хафиза ничем, кроме душевных невзгод.
35
О разных формах и ступенях одиночества много писал Николай Бердяев, но, насколько мне известно, Синокрот его не читал.
