Улица отчаяния - Бэнкс Иэн М. (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно txt) 📗
Но последнее время я начал с беспокойством задумываться, а нет ли у меня и других подсознательных мотивов. Возможно, я вижу в Бетти идеальный образ матери. Они с моей матерью совсем разные, но все же, если подумать, какое-то отдаленное сходство есть. Хуже того, есть прямая аналогия между ее мужем и моим папашей.
Потому что он тоже сидел в Барлинни. Сидел? Да он там жил, больше, чем дома.
Хотите послушать душещипательную историю? Мы – то есть мама, я и четверо-пятеро моих братцев-сестричек – отмечали мой пятый день рождения. Мама очень для меня расстаралась, купила торт и воткнула в него свечки. Я получил подарок, все мы были в бумажных колпаках, на столе – уйма бутылок лимонада, мы были готовы приступить к пиршеству, оставалось только мне задуть свечки.
Но я так и не успел этого сделать, потому что пришел в стельку пьяный папаша, и он слышал в пабе какую-то сплетню – не знаю уж, может, кто-то пошутил или просто неудачно выразился, – что мама встречается с каким-то там мужчиной. Он не открыл, а практически вышиб дверь, ворвался на кухню и рывком поднял маму со стула. Мы, дети, смотрели, ничего не понимали и дрожали от ужаса.
Одной рукой он держал ее за подбородок, а другой хлестал по щекам. Эта сцена все еще стоит у меня перед глазами, я все еще вижу, как разметались тогда ее волосы, слышу, с каким грохотом врезалась ее голова в кухонный буфет, как звенели падающие с полок чашки и блюдца. Мама упала, а он поднял ее и снова ударил, ни на секунду не переставая орать и ругаться. Мама пыталась сопротивляться, но силы были явно неравны; он бросил ее на пол и начал пинать ногами.
А мы, ну что могли мы сделать, нам и лет-то было всего ничего; мы просто сидели на своих стульях и в голос ревели. В конце концов Стивен, он на год меня старше, бросился маме на помощь, но получил кулаком в лицо, опрокинулся на кухонный стол спиной и посшибал весь лимонад. Папаша стоял над мамой, пинал ее, орал что-то и швырял в нее все, что ни попадя, – банки, чашки, тарелки. Мама лежала под раковиной, сжавшись в комок и негромко всхлипывая, и только старалась закрыть руками растрепанную, в кровь разбитую голову. Папаша пнул ее еще пару раз, затем выкинул чайник в окно, перевернул стол, отвесил каждому из нас, до кого дотянулась рука, по увесистой затрещине и удалился.
Мы столпились вокруг мамы, которая так и лежала на полу, даже положения не изменила, и заревели еще громче, почти истерично.
Такой вот счастливый день рождения.
И я так и не успел задуть свечки.
Папаша отсутствовал трое суток, а потом появился с пучком наворованных где-то цветов, весь в слезах и раскаянии. Он облапил маму и поклялся, что никогда впредь не поднимет на нее руку. Он всегда так делал.
Для меня же все это стало большим потрясением. Той осенью я пошел в школу и занимался вполне нормально, за исключением того, что не мог ни сказать «пять», ни написать эту цифру. Для меня числовой ряд имел вид: один, два, три, четыре, пробел, шесть и так далее. Я не мог использовать число пять никоим образом, это было слепое пятно, нечто, о чем я отказываюсь даже думать.
Школьному психиатру потребовалось два года времени и огромное количество терпения (а также чая и печенья), чтобы докопаться до причин. Я не мог об этом думать, и все тут. Из моей памяти начисто исчез большой отрезок времени. В кошмарных снах за мной гонялись то лев, то медведь, то тигр, меня зверски избивали и калечили, и в конце концов я умирал (просыпался). Я помнил эти сны во всех ужасающих подробностях, а тот день рождения не помнил абсолютно, словно его и не было.
К тому времени, как психиатр убедил меня откопать в голове эти воспоминания, папаша был уже надежно заперт в тюрьме Барлинни. Человека прикончил. Безо всякой особой цели, просто у парня, который чем-то там досадил ему в баре, оказался слишком уж хрупкий череп. Такая вот непруха. Собственно, папаше это было не в новинку, он стал постоянным клиентом местных каталажек задолго до моего рождения. За воровство, за драки, и всегда по пьяни. Если разобраться, он не был даже каким-нибудь там особо буйным, просто глупый, слабохарактерный мужик. Уже после нескольких рюмок папаша становился агрессивным, он знал за собой эту слабость, но всегда считал, что уж на этот-то раз все будет по-другому и он удержит себя в руках. А потому он раз за разом надирался, а надравшись, начинал задирать всех, кого ни попадя, и ввязывался в драки и попадал за решетку.
Я придумал про своего папашу шутку. Надобно знать, что он глубоко презирал образование, считал всех студентов дармоедами и пустозвонами. У него был обычай бахвалиться, что сам он обучался в Университете жизни (нет, честно, он прямо так и говорил). Так вот, слушайте шутку: папаша обучался в Университете жизни, только его регулярно оттуда исключали.
Смешно, правда?
Чуть раньше, чем супруг Бетти угодил в Барлинни, моего папашу перевели в Петерхедскую тюрьму, так что у них не было шанса познакомиться. А жаль. Десять лет назад он вышел. Мама его приняла – щуплого, седого, совершенно сломанного человека; теперь в их новом килбарханском доме он днями напролет сидит перед телевизором. Он не пьет ни капли, никуда не ходит и ложится в постель по первому маминому слову, это что же нужно было сделать, чтобы довести его до такого состояния. И все же иногда я думаю, что он получил ничуть не больше, чем заслужил.
А может, я просто черствый, бездушный ублюдок.
– Что-то ты как-то с лица сбледнул.
– Э-э-э, что? – Я недоуменно взглянул на Бетти, вырвавшую меня из безрадостной пучины воспоминаний. – Сбледнул?
– Ну да, ты выглядишь ну точь-в-точь будто сам посидел в тюряге, ну точь-в-точь. А это у тебя что такое? – Бетти подобрала с простыни мою левую, с разбитыми в кровь костяшками руку и уронила на прежнее место. – Вот уж не знала тебя за такого. С кем ты там подрался?
– Ни с кем. – Я взглянул на ободранную пятерню, а затем пару раз согнул и распрямил пальцы.
– Рассказывай. Я что, не знаю, как выглядят у мужиков пальцы после драки? Из-за чего ты подрался?
– Да ни с кем я не дрался. Просто залезал на одну штуку, вот и ободрал руки.
(А ведь кто его знает, может, Макканн не сказал мне всей правды. Может, я все-таки кому-нибудь врезал? И что было потом, когда мы с ним разошлись? Я пошел и где-то там купил себе кэрри. А потом? Ввязался в драку? Может, и так, я же ничего не помню… Хотя нет, я же совсем не умею драться. Меня же и трезвого любой ребенок сделает. Любой малолетний, закаленный в уличных боях хулиган. И такое-то травмирующее событие, как драка, я никак не мог забыть… или мог?)
– Ну да, конечно, с лестницы упал. Расскажите своей бабушке.
– И не падал я ниоткуда, я залезал.
– Так ты что, в комнату чью-то хотел залезть?
– Да нет, дело в том, что я просто… я просто был пьяный, вот и потянуло полазать. Ничего я не воровал и не собирался. – Я спрятал руки под простыню и лег на спину.
Некоторое время мы молчали: она – сидя, я – лежа. Я смотрел в ненормально высокий потолок своей колокольной спальни. И думал.
– А знаешь, ведь я в жизни ни разу ничего не украл. – Я скосился на Бетти. – Удивительно, правда?
– Уж куда удивительней. – Бетти на мгновение вскинула темные, густые брови и полезла в пачку за очередной сигаретой. – А ты точно знаешь?
– Да, пожалуй, точно.
А правда, и как же это вышло, что за все свое детство-отрочество-юность я так ни разу ничего не спер? Каждый из моих друзей хоть что-нибудь да спер. Да и вообще почти каждый, кого я хоть немного знал. А я не воровал. Боялся. Я всегда очень ярко себе представлял, как это будет, если меня поймают. Вина, жуткое ощущение того, что тебе говорили не делать того-то и того-то, а ты не послушался, и сделал, и попался, и понес наказание. Ужасающая логика этой последовательности, словно все ее звенья твердо предопределены и только не успели еще реализоваться. Меня останавливал страх. Боязнь вины. Боязнь стыда, неловкости, замешательства. Боязнь того, что скажет мама.
