Одень свою семью в вельвет и коттон - Седарис Дэвид (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
Да, она его привлекла на свою сторону, но нечестными методами, и моя злость по этому поводу удивляет меня самого.
– Предложенный кем-то прекрасный индюк и индюк, найденный на помойке, – это разные вещи, – говорю я.
– В мусорнике, – поправляет она. – Господи, когда ты так говоришь, мне кажется, что я снова роюсь на помойке Звездного рынка. Это же всего-навсего индюк, расслабься.
Конечно, иногда она находит ценные вещи и людей, желающих их купить. Это типы, каких можно встретить на блошином рынке, бородатые мужики с длинными ногтями, из тех, что зловеще хмурятся, стоит тебе назвать определенный оттенок посуды «Фиеста» не «рыжим», а «оранжевым». Что-то в их облике не вызывает моего доверия, но, если вы меня спросите, почему, я не смогу ответить ничего, кроме того, что они чужие. Знакомясь с друзьями Эми или Лизы, я испытываю чувство «узнавания», но те, с кем якшается Тиффани, – совсем другого поля ягоды. Я думаю о женщине, которую семь раз ранили, когда она убегала от полиции. Она классная, конечно, но убегать от полиции? Как сказал бы мой брат: «Зэчка какая-то».
Чем ближе мы подъезжаем, тем чаще моя сестра обращается к водителю, и к моменту, когда он останавливается перед ее домом, я уже вообще исключен из разговора. Выясняется, что жене водителя было тяжело адаптироваться в Соединенных Штатах, и недавно она вернулась в свою деревню под Санкт-Петербургом.
«Но вы же не развелись, – говорит Тиффани. – Ты же ее все равно любишь, правда?»
Расплачиваясь с водителем, я чувствую, что ей было бы гораздо приятнее, если бы он, а не я, был ее гостем. «Не хочешь зайти и воспользоваться туалетом? – спрашивает она. – Может, тебе надо кому-нибудь позвонить тут, в городе?» Он вежливо отказывается от приглашения, и, поникнув, она следит за машиной, отъезжающей от обочины. Он хороший парень, но ей нужна не столько его дружба, сколько буфер между нею и моим неизбежным осуждением. Мы поднимаемся на ее крыльцо, и она колеблется перед тем, как достать ключ из кармана. «У меня не было возможности прибрать, – говорит она, но ложь звучит неубедительно, и она тут же поправляется. – В смысле, меня абсолютно не жарит, что ты думаешь о моей квартире. Во-первых, я и не хотела, чтобы ты приезжал».
Мне должно быть приятно от такой откровенности Тиффани, но сначала нужно преодолеть обиду. Если бы я спросил, моя сестра в подробностях рассказала бы мне, с каким ужасом она ждала моего приезда. А потому я не спрашиваю, перевожу разговор на кота, который отирается большой ржавой головой о перила. «А, – говорит она, – это Папик». После чего снимает туфли и открывает дверь.
Во время наших телефонных разговоров я представляю себе совсем другую квартиру, а не настоящее жилье Тиффани. То есть физически это одно и то же пространство, но я предпочитаю представлять его таким, каким оно было много лет назад, когда у нее еще была нормальная работа. Экстравагантной квартира не была никогда, никто ее специально не украшал, но она была чистой и уютной, и в нее было приятно возвращаться после работы. На окнах висели занавески, а вторая спальня была готова к приему гостей. А потом она завела тележку и, по мере превращения дома во временный склад барахла, избавилась от всех следов сентиментальности. Вещи появлялись, а когда подходило время квартплаты, исчезали. Кухонный стол шел на продажу вместе со старинной миской, принадлежавшей когда-то престарелой тетке, или с рождественским подарком с прошлого года. Вначале она подыскивала замену исчезнувшим предметам, но потом началась полоса невезения, и моя сестра научилась обходиться без стульев и абажуров. Вот этого отсутствия вещей я и стараюсь не замечать, и у меня неплохо получается, пока мы не заходим на кухню.
Во время моего прошлого приезда Тиффани сдирала линолеум. Сначала я думал, что это часть определенного процесса, первый этап, за которым должен последовать второй. Мне и в голову не пришло, что весь процесс и состоял из одного этапа, в результате которого обнажился пол, покрытый листами толя. Добавьте к этому босые ноги, и можете представить себе кошмарный сон любой педикюрши. Лодыжки моей сестры заканчиваются какими-то отростками. На них можно различить пальцы и подошву, но назвать их ногами я не могу. Цветом они напоминают задубевшую кожу на конечностях человекообразных обезьян, но на ощупь больше похожи на копыта. Чтобы удержать равновесие она время от времени очищает подошвы от всякого мусора – пробок, кусочков битого стекла, куриной косточки, – но через секунду наступает на что-нибудь еще, и все начинается сначала. Вот что бывает, когда продашь и веник, и пылесос.
Я окидываю взором грязную тряпку, закрывающую нижнюю половину окна, грязные сковородки с отломанными ручками, громоздящиеся на жирной плите. Кухня моей сестры напоминает фотографии Доротеи Ланж, а мне, как любому гомосексуалисту, хочется стать на колени и скрести, покуда пальцы не начнут кровоточить. Так я и делаю во все свои приезды в надежде, что плоды моих трудов продержатся хоть какое-то время. Блестящие поверхности, ванная, благоухающая аэрозолем. «Понюхай, как чудесно пахнет!» – говорю я. В последний приезд я отскреб, отчистил и натер воском пол в гостиной, после чего она опрокинула стакан вина на результат шестичасовой работы. Причем не случайно, это была политическая декларация: мне не нужно то, что ты можешь предложить. Позже она позвонила брату и назвала меня Мэри Жоппинс, и я бы не обиделся, если бы не было так смешно. В этот раз я не собирался ни во что вмешиваться, но без уборки я совершенно не знаю, чем себя занять.
– Мы могли бы поговорить, – предлагает Тиф – фани. – Мы ведь никогда не пробовали говорить.
– Да неужели? – думаю я. Если с Тиффани я общаюсь меньше, чем с другими сестрами, так это потому, что она никогда не приезжает домой. Несколько месяцев мы уговаривали ее приехать на свадьбу брата, и даже когда она наконец согласилась, слабо верили, что она и впрямь приедет. С Полом у нее нормальные отношения, но вся семья в целом ее нервирует. Мы бездействовали, когда ей в рот запихивали шарики для гольфа, и чем меньше она с нами видится, тем лучше для нее. «До вас что, не доходит? – спрашивает она. – Не нравитесь вы мне все вместе взятые». Вместе взятые – как будто мы агентство по выбиванию долгов.
Тиффани гасит сигарету об пол, и когда она усаживается на тумбочку, я вижу тлеющий окурок, прилипший к ее правому копыту. «Я много работала с плиткой», – говорит она, и я следую взглядом за ее пальцем, указывающим в сторону холодильника. Там, у стены, стоит мозаичное панно. Она начала их делать несколько лет назад, используя при этом осколки посуды из мусорника. Ее последнее творение размером с коврик для ванной. На нем запечатлены остатки хуммелевской статуэтки, ангельское личико из прошлого, ныне кружащееся в вихре осколков кофейных чашек. Мозаика Тиффани, так же, как ее изысканные имбирные пряники эпохи работы в пекарне, отображает кипучую энергию художника, который просто взорвется без самовыражения. Это редкое качество, оно предполагает полное отсутствие самооценки, так что сама она этого не замечает.
– Одна женщина предлагала его купить, – говорит она с искренним удивлением, что панно могло кого-то заинтересовать. – Мы сговорились о цене, а потом, НУ, не знаю, мне показалось, что брать у нее деньги Нехорошо.
Это ощущение, что ты ничего не стоишь, мне знакомо, но деньги нужны Тиффани позарез. «Ты могла бы продать картину и купить пылесос, – говорю я. – И постелить новый линолеум, было бы красиво».
– Да что ты привязался к моему полу? – спрашивает она. – Кому какое дело до чертова линолеума?
В углу комнаты Папик приближается к моей куртке и дерет ее лапами, прежде чем улечься, свернувшись калачиком. «Не знаю, чего я вообще с тобой вожусь», – говорит Тиффани. Она хотела показать мне свои произведения – то, что ей действительно интересно, что она умеет делать, – а вместо этого я, как наш отец, начинаю ее уговаривать стать другим человеком. Я читаю на ее лице смесь усталости и высокомерия и вспоминаю диалог, происходящий ежегодно между мной и моим другом Кеном Шорром.
