Осени не будет никогда - Липскеров Дмитрий Михайлович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Слизкин совершенно не чувствовал, как пристально наблюдает за ним Василий Кузьмич, как глаза капитана щурятся от наслаждения открывшейся картиной. Андрюшка занимался любимым делом, а потому был погружен в него без обмана.
Неожиданно взвыл Зыков. Его боднула коза, с которой он пытался найти что-нибудь общее.
– Э-э-э! – прокричал Василий Кузьмич. – У коз нюх хуже, чем у человека. Мы ее для молока держим!
– Табличку бы повесили! – обиженно откликнулся Зыков. – Я-то, под козла косил, чтобы она меня за своего приняла!
В клетках вновь заржали, а вслед за людьми залаяли собаки, затявкала лисица, даже черепахи удивленно созерцали этот мир.
– А с рысью так можешь? – услышал Андрюшка вопрос Василия Кузьмича.
– Чего ж, и с рысью могу!
Слизкин встал в клетке, а к его ногам жалась гиена, сердце которой опять стучало о грудину, как клюв дятла по древесному стволу.
– Пробовал?
– Не-а.
– Откуда тогда уверенность?
– Не знаю.
– Тогда иди.
– Пойду.
Андрюшка почапал к клетке с рысью, думая – до чего хороша гиена, какое чудесное создание природы. Красавица!
Рысь с глазами рассерженной цыганки по-прежнему металась в клетке, выделывая немыслимые пируэты. Она то и дело рыкала, так что обычному человеку даже на пять метров к клетке было страшно подходить.
А этот парень, с его больными костями, доковылял до дверки, буднично щелкнул шпингалетом и полез в клетку, неуклюже отклячив зад, с трудом пролезший в дверь.
Он еще не успел обернуться, а кошка, прижав уши с кисточками к черепу, уже летела к человеческой спине, выпустив серповидные когти, чтобы разорвать плоть до души.
Василий Кузьмич уже дергал застежку кобуры, но Слизкин в самый последний момент успел повернуться грудью и поглядеть в наполненные ненавистью очи рыси…
Она приземлилась к нему на грудь, как домашняя кошка, спланировав мягко и нежно.
Слизкин краем глаза увидел в руках капитана пистолет и успел выкрикнуть:
– Не стреляйте!
Затем обнял кошку за шею, словно та девушкой была, и сам мурлыкал от удовольствия, когда непокорная вдруг стала лизать его в самые губы, щекоча длинными усами.
– Ишь, баловница! – шептал счастливый Андрюшка. – Славная девочка…
Василий Кузьмич утер пот со лба и вложил пистолет в кобуру.
– Давай, парень, вылезай! – приказал капитан.
– Еще немножечко, – попросил Слизкин, словно ребенок.
– Он сейчас ее трахнет! – прокомментировал Зыков.
– Он хоть кошку, – ответил Мозгин, нашедший какой-то спокойный молчаливый контакт с немецкой овчаркой. – А ты козу!
Хороший парень Зыков ни на что не обижался. Но у него из всех присутствующих был самый неважный результат. После козы он попробовал приласкать коккера, но собачка только истерически взвизгивала и жалась в угол, путаясь в длинных ушах… Зато у Жбана все получилось. Таксы целым выводком смотрели ему в лицо, словно вверяя свои судьбы странному русскому мужику с добрыми глазами.
Потом был обед, а после другая группа животных, в другом вольере, поделенном на клетки. Кабаны, волк, две белки, барсук, скунс и карликовая пони, хрустящая яблочками-китайками.
Слизкин в этот раз занимался маленькой лошадкой, а Зыкову вновь не повезло. Скунс пустил ему вонючую струю прямо в лицо, за что получил сильного пинка. Казалось, Василий Кузьмич ничего не видел такого, смотрел на Мозгина, который вновь нашел молчаливое согласие о партнерстве у волка, с тощими боками, но с таким крепким взглядом. Жбан забавлялся с белками, которые даже в рот к нему залезали, выискивая съестное… Мужик посмеивался, пока одна из самых ловких не сдернула коронку с зуба…
Вечером ужинали, а когда потянуло ко сну, Василий Кузьмич вдруг произнес страшное:
– Зыков отчислен!
– За что? – обалдел тот.
– Можете переночевать, а после завтрака на автобус!
– За что?!! – оборотился ко всем весельчак.
Но все потупили сытые взгляды в ламинированный пол, прекрасно зная, за что.
Зыков сразу сник, не получив поддержки товарищей, сказал всем «до свидания» и пошел в комнату, где спал прошлую ночь с Чеботаренко, который, наверное, уже лежал в своей кровати на гражданке.
А утром Зыкова уже не было на объекте 1932, зато во время завтрака завыл многочисленными децибелами сигнал тревоги, который заставил всех сорваться со своих мест и бежать за Василием Кузьмичем.
То, что они увидели во дворе, где находились клетки с животными, повергло всех в тяжелый шок. Было такое ощущение, что в зверинце побывал десяток живодеров. Все животные были перебиты с особой жестокостью. Овчаркам посносили головы топором, который валялся здесь же, под ногами, окровавленный. Таксам просто свернули шеи, они лежали в лужах крови, словно спали.
– А-а-а! – простонал Жбан, закрыв лицо руками.
А у Слизкина даже стона не получалось, когда он глядел на гиену, череп которой был сплющен сучковатым поленом. Вырванный глаз, зарывшийся в опилки, казалось, смотрел укоризненно, с немым вопросом: «Зачем вы меня сюда из Африки притащили»?
Лисица пропала из клетки вовсе, а красавица рысь лежала на спине, словно женщина, закусив краешек языка, с неживыми стеклянными глазами. Лишь только коза осталась в этом мире и истошно блеяла, расстроенная кровавыми пятнами на своих снежных боках.
Лицо Василия Кузьмича было белее самого белого мрамора, когда он трогал кончиками пальцев расколотые черепашьи панцири.
Все хотели было бежать в соседний двор, но капитан приказал возвращаться, пошел сам, в сопровождении двух прапоров.
Через полчаса вернулся, с пустыми глазами и поникшими плечами.
– Всех? – спросил Мозгин.
Василий Кузьмич кивнул.
– И пони?!. – не удержался Слизкин.
– Всем отдыхать до завтра! – приказал капитан.
Мужики до вечера просидели в столовой, обсуждая произошедшую бойню.
– Ну, Зыков!.. – выдавил Жбан. – Сука! Передавил моих, как кутят!
– Я бы его, – признался Мозгин. – Я бы его в отхожее место отправил жить. Китайцы так делали. Ноги, руки отрубали, слуха лишали, глаза выкалывали, оставляли только обоняние. Потом выхаживали обрубочек и помещали жить в сортир. Никаких контактов с внешним миром, только путем обоняния. Дыши, сколько хочешь!
Все представили себе такое наказание, а впечатлительного Андрюшку чуть не стошнило.
К ужину привезли Зыкова.
У него заплыл синяком правый глаз, а губы разрослись до негритянских и кровоточили.
– За что, ребята? – просипел он, показанный товарищам лишь на минуту.
Ответа не получил, его утащили неизвестно куда.
– А все зависть человеческая, – поставил диагноз Жбан.
Все были согласны и надеялись, что с Зыковым произведут процедуры, описанные сообществу Мозгиным.
В эту ночь засыпали особенно тяжело и мучились до рассвета кошмарами. А потом провыла слишком ранняя сирена, и мужики потянулись к выходу.
Оказалось совсем рано. Земля еще не отпустила предрассветного тумана, трава была мокрой, а на деревянном чурбане сидел живодер Зыков и, обхватив голову руками, плакал.
Слизкин подумал, что Зыкова сейчас расстреляют перед всеми, лишат жизни, отчего его неокрепшее сердце дрогнуло.
Здесь же, в компании прапоров, находился и Стеклов. Он улыбался как-то странно, и Андрюшка подумал, что его простили и не отчислили. Может быть, он станет расстреливать Зыкова.
Из тумана шагнул на всеобщее обозрение Василий Кузьмич и быстрым шагом подошел к плачущему Зыкову. Он присел перед ним на колени, взял за плечи и проговорил:
– Прости! Прости, если можешь!
Никто не понимал, что происходит, лишь Зыков теперь рыдал в голос.
Капитан поднялся и оборотился к подчиненным:
– Стеклов это.
Шоковое известие для всех. Смотрели на улыбающуюся сволочь и думали, что через него мог невинный человек погибнуть.
– Расстрелять! – высказался Жбан, переполненный, как пивная бочка пивом, эмоциями.
– Я тебе расстреляю! – прикрикнул Василий Кузьмич. – В партизанском отряде, что ли?
