Подобно тысяче громов - Кузнецов Сергей Юрьевич (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
Но это же всегда так, говорю я. У одних больше, у других меньше. Всегда кто-то хочет перераспределить.
Да нет, говорит Костя, через десять лет все устаканится. Понимаешь, если у человека ничего не было два года назад, а сейчас он стоит миллиард, то, конечно, это цепляет. А если у него этот миллиард уже десять лет – все привыкают, никто не дергается.
Я думаю о Лере. Она вернулась из Лондона и увидела: все ее друзья стали богатыми людьми. Но ведь не обязательно убивать, говорю я.
Необязательно, отвечает Костя, разумеется. Но сам подумай: мы все учились в советской школе. Нам объясняли про мир чистогана, где все покупается и все продается. Нам внушали: богач – преступник, честным путем денег не заработать. И когда Горбачев сказал: давайте, ребята, богатейте – выяснилось, что мы не знаем других методов. Мы же бизнесу учились по «Крестному отцу» и «Однажды в Америке»! Даже те, кто не бандиты. Особенно те, кто не бандиты, – потому что бандитам и учиться не надо было.
Хинкали напоминают пельмени. В детстве мы любили пельмени. Мы покупали их в универмаге, а когда приносили домой, выяснялось, что они подтаяли где-то по пути со склада в магазин, слиплись в один ком и снова замерзли. Разлепить их было уже невозможно. Потом я научился в магазине брать пачку и трясти: если гремело – значит, нормально. Если нет – надо искать другие. Но иногда все пельмени были слипшиеся – приходилось покупать и так. Дома мы выкидывали их на сковородку огромным комом и жарили какую-то странную запеканку: тесто с мясом вперемежку. С горчицей было очень вкусно.
А вторая причина, говорит Костя, это пирамиды. Общая стоимость обещаний намного превышает реальное количество денег. Я не говорю о схемах типа МММ – их специально делали, чтобы кинуть. Но это ведь цепная реакция. Смотри, банк дает кредит – нормальный кредит, не тот, который дают, чтобы его украли и попилили – а выясняется, что человек не может отдать. Например, потому, что он взял деньги под свое ООО, а потом решил прокрутить их через МММ – и все потерял. И когда это происходит все время и везде, банк несет такие убытки, что банкир убегает с остатками денег, или его убивают, или банк закрывается. Вот поэтому я не могу сказать, сколько у меня денег. Я думаю – столько-то, а завтра мой банк разорится, а партнер убежит с деньгами. И выяснится, что все мои расчеты неверны, и я не могу отдать проценты по кредитам.
И что тогда? спрашиваю я.
Ну, я стараюсь не набирать таких кредитов, чтоб я уж совсем не мог их погасить, отвечает Костя. Квартиру продам, машину, с Запада деньги перетащу. Придумаю что-нибудь. Но я сейчас говорю о том, что в каждом, кто сегодня занимается бизнесом, сидит чудовищный страх: вдруг что-то пойдет не так – и кранты. Потому что мы знаем: в среднем по стране люди думают, что у них больше денег, чем на самом деле. И каждый только и надеется, что это не касается лично его. Но все нервничают. Оттого и убивают.
Я вспоминаю как Алена рассказывала: Виталик говорил – его кинули на деньги, он закрывает контору. Я рассказываю Косте о Жене, ее одноклассниках, спрашиваю – не знает ли он Григорьева, Сидорова или Нордмана. Нет, не знает, и Альперовича тоже не знает.
Понимаешь, говорит он, друзья не могут долго заниматься одним бизнесом. Я и мои партнеры все время начеку – и это нормально. А если бы мой друг не доверял мне – я бы обиделся. Обида – плохой советчик.
Хорошо, что мы не занимаемся вместе бизнесом, говорю я, и мне самому смешно. Невозможно представить, чтобы я занялся бизнесом.
Ты – другое дело, говорит Костя, если захочешь – я всегда за. Помогу тебе раскрутиться, подскажу, чем заняться. Вот у меня есть один магазинчик, там все схвачено есть крыша, есть менты, ясно, откуда товары будут поступать, ну, тебе не надо пока деталей. Мне директор нужен. Штук сорок в первый год можно сделать, во второй – штук сто. А потом, если хочешь, можешь отдыхать на эти деньги хоть до самой старости.
Нет, спасибо, хочу сказать я, и вдруг понимаю, что внутри меня кто-то говорит «а давай попробуем». Это пугает меня – пугает больше, чем мысль, что придется работать с ментами и бандитами.
Нет, спасибо, говорю я. Если во второй год я сделаю сто штук, то не смогу потом просто так уйти и отдыхать.
Костя смеется. Вот видишь, говорит он, вот тебе и ответ на вопрос, за что я получаю свои деньги. Я сказал «я рискую», но дело не в этом. Я беру на себя ответственность, а ответственность – это самый дорогостоящий товар. Если бы ты сказал «а давай попробуем», ты бы согласился играть по некоторым правилам – правилам, которых даже не знаешь. Вот это и значит: взять на себя ответственность – подписаться на неизвестные условия и играть до конца. Ответственных людей совсем немного – и, по-моему, справедливо, что деньги достаются им. То есть нам. Ответственные люди готовы отвечать за свои слова – а почему, как ты думаешь, это называется ответственность?
Да-да. Я это уже где-то слышал. Сахара сделана из сахара – а почему, как ты думаешь, она называется Сахара?
На вкус Зубовская смесь была не такой противной, как Антон ожидал. Впрочем, со вкусом у наркотиков все обстоит сложно: можно ли говорить о вкусе, когда организм реагирует так сильно? Бывает ли «вещество без вкуса, цвета и запаха, вызывающее сильные вкусовые и осязательные галлюцинации»? Даже от марки кислоты во рту остается привкус – может, привкус сведенных мышц, – а однажды Антон слушал долгий спор о том, чем пахнет кокаин.
Какой был вкус Зубовской смеси, Антон не знал, но затошнило сразу же. Антон успел вспомнить, как однажды Никите привезли стеблей каких-то эквадорских лиан: для получения айауаски полагалось варить кору. Так они и сделали, но выпить пойло не удалось: все сразу начинали блевать. Правда, в процессе приготовления все сами собой пришли в состояние ultimate high – вероятно, от общего возбуждения. Потом вроде бы выяснилось, что надо было использовать не кору, а побеги и листья – и все с нетерпением ждали новой посылки.
Затем тошнота отхлынула. Возможно, Антону удалось сконцентрироваться на Женином кольце, а может, психоделик сам по себе привел Антона в новую, галлюцинаторную, фазу. Он снова был в вагоне и глядел в окно, где тянулась бесконечная стена, но сейчас вместо граффити на ней расплывались бесформенные и текучие пятна, вроде тех, что появляются на воде, если капнуть бензином. «Цветик-семицветик», – повторил про себя Антон, не то пытаясь придать пятнам форму, не то стараясь не забыть, зачем он здесь. Будто в ответ на эти слова, вагон исчез, и Антон понял, что стоит на четвереньках в своей комнате. «Интересно, вырвало меня или нет?» – подумал он. Опустив голову, Антон увидел все те же радужные – семицветные – разводы. Он провел по паркету руками, но руки погрузились в узоры, будто в жидкость, или, точнее, будто в желе. Антон резко вскочил. Ему показалось, он поднял себя силой мысли – ведь тело по-прежнему не повиновалось. Впрочем, может быть, Антон на самом деле оставался неподвижным, а вскочил только внутри галлюцинации. Возможно, на самом деле он вообще не стоял на четвереньках. Так или иначе, он сделал несколько шагов – и странное пятно в углу привлекло его внимание.
Пишущая машинка. В фантомном мире она была столь восхитительно материальна, что Антон принялся гладить металлический корпус и истертые овалы букв. «Кажется, галлюцинации кончились», – подумал он и порадовался, что отличает реальность от иллюзии. Но тут же рассмеялся: это, конечно же, была не настоящая печатная машинка, а воспоминание о машинке, на которой подрабатывала мама, когда он учился в школе. Или не подрабатывала, а перепечатывала запрещенные книги – Антону скучно было их читать даже в перестроечных журналах. Сейчас он провел рукой по черной ленте и посмотрел на пальцы: радужная пыльца, словно крыльев бабочки коснулся. Он блаженно замер, потом – легонько тюкнул по клавише.
Казалось, машинка ждала прикосновения и отозвалась трелью коротких ударов. Так повторилось несколько раз. Удары по разным клавишам вызывали стрекочущие очереди разного тона и длительности, словно машинка была экзотическим музыкальным инструментом. Антон некоторое время забавлялся, пытаясь угадать, по какой клавише лучше ударить.
