Муравечество - Кауфман Чарли (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
— Я думал, ты не учишь меня делать погребальные урны, — наконец говорит он.
— Прошу, Оливье, не усложняй. У меня горе. Разве не видишь?
Долгое молчание, затем:
— Если вмонтировать в основание урны маленький моторчик, можно сделать так, что ослик будет шевелиться.
— Что он сможет делать? — спрашиваю я.
— Возможно, танцевать. Шагать. Склонять голову в трауре. Умолять.
— А всё сразу не сможет?
— Это будет недешево.
— Деньги — не вопрос, — говорю я и звоню сестре.
Я встречаюсь с редактором Арвидом в его кабинете.
— Думаю, я все еще смогу написать текст, — говорю я.
— О фильме, который никто никогда не видел, — говорит он.
— Да. Но я смогу воссоздать его.
— Новеллизация?
— Ну нет. Это как-то оскорбительно. Я бы не стал это так называть.
— А я бы стал.
— Хорошо. Уверен, я мог бы написать новеллизацию, Арвид, настолько неизгладимым был фильм. Если вспомню.
— Буду с тобой откровенен, Б…
— Не надо.
— Я не верю, что этот фильм вообще существовал.
— Но он существовал. И это был самый важный фильм в истории кинематографа.
— Видишь, вот тут я и начинаю сомневаться в достоверности…
— Смотри. — Я достаю сохранившийся кадр.
— Это что?
— Единственный сохранившийся кадр.
Арвид берет его.
— Осторожно, — говорю я.
Он очень долго его изучает, затем:
— Я не понимаю, на что смотрю.
— На поворотный момент в фильме. Полагаю, это эпизод, когда осветительная решетка падает на Моллоя, проламывает ему череп, и он впадает в кому, которая меняет всю его жизнь. До сих пор не помню этот эпизод.
— Бессмыслица какая-то. И потом, в кадре нет ничего из того, что ты наговорил.
— Ну, кадр задымлен из-за сигареты подручного на осветительных лесах, чьими глазами (субъективной камерой) мы все и видим.
— Значит, я смотрю на сигаретный дым.
— Нет! В этом-то и смысл! Поразительно, но это вата. Эффект создан с помощью обыкновенной ваты. Той самой, которую можно купить в аптеке или в ватном магазине вниз по улице.
— Я к тому, что тут плохо видно.
— Так это же специально. То, чего ты не видишь, в кино так же важно, как и то, что ты видишь. Спроси любого.
— Не надо меня учить. Только хуже делаешь.
— Посмотри. — Я достаю из сумки урну с осликом.
— Игрушечная лошадка, прикрепленная к коробочке, — говорит он.
— Это кукольный осел. Из фильма. По-моему, он жил в доме великана, вместе с великаном. Кажется, там был великан. Возможно, я путаю его со «Шреком». В «Шреке» был великан?
— Где его хвост?
— Что? Это вообще тут при чем? Ты посмотри, какая мастерская работа. Сгорел хвост, ясно тебе?
— Милая кукла, но она не поможет получить то, о чем ты просишь.
— Тогда дай написать об «Очаровании».
— Это нечестно по отношению к Динсмору.
— Он пользуется моими наработками.
— Ты их сам им предложил.
— Тону.
— В любом случае…
— Если не могу получить обратно «Очарование», хотя я имею на это полное право, тогда дай написать текст об Инго. Новеллизацию, как ты сам говоришь! Фильм у меня в голове. — Я стучу по ней пальцем. — Значит, будет новеллизация!
— Не уверен, что у книги с пересказом несуществующего фильма найдется аудитория.
— Так будет не только пересказ. Но и критика. Объяснение. И он не несуществующий. Он уничтоженный.
— Кому это надо? Мы же не об утраченном фильме Хичкока говорим.
— Хичкок недостоин даже сосать у Инго член.
— А это что вообще значит?
— Не знаю. Я просто… расстроен. Да брось ты, Арвид, вспомни Гарвард? Соседи навек!
— Это-то здесь при чем?
— Ты мне должен!
— Я тебе должен?
— Я тебя столько раз выручал! Помнишь, как тебе было нужно, чтобы кто-то написал статью «Уо, швед-де в шоу» о шведских палиндромистах для выпуска «Скандинавский кинематограф», и ты не мог найти в городе никого, кто о них хотя бы слышал?
— Ты же сам спросил, подойдет ли такой текст для номера.
— А как можно выпустить «Скандинавский кинематограф» и не писать в нем о палиндромистах?
— Б., я не могу заплатить тебе за анализ фильма, который никто никогда не посмотрит.
— Не хочу идти с этим предложением к конкурентам, Арвид, но я готов.
— Хорошо, можешь идти. Я не обижусь.
— Клянусь, я пойду.
— Понимаю. С богом.
— А как же универ? Соседи? Помнишь, как мы клялись, что мы братья навек?
— О таком мы не клялись.
— Я клялся. А ты кивнул.
— Честно не помню, чтобы кивал.
— Я все записал.
Я лихорадочно ищу в сумке бумажку.
— Еще раз: это не доказательство.
— Когда книга выйдет и изменит наши представления о кино, ты пожалеешь.
— Я буду очень за тебя рад.
— Каким же мудаком надо быть, чтобы сказать такое.
Глава 18
К своим обязанностям преподавателя я возвращаюсь без особого энтузиазма (в мое отсутствие в колледже меня подменял патологически упорствующий в своих заблуждениях кинокритик Дэвид Мэннинг). Студенты всё так же характерно безразличны. Считается, что сдать зачет на курсе по кино в школе смотрителей зоопарков проще простого. Надо просто смотреть кино, так они думают. Я пытаюсь избавить их от этой иллюзии. Показываю фильмы с нулевой развлекательной ценностью. Показываю «Синекдоху, Нью-Йорк» по той лишь причине, что это безнадежная, мучительная, мутная тягомотина. Но, кроме того, я показываю им сложные и утомительные, однако важные фильмы. Нужно быть очень внимательным, чтобы понять, что происходит в фильме, который я показываю студентам сегодня, — шедевральном «Фиест/Забыть» Тоблега. На занятие явились шесть студентов из пятнадцати. Чтобы наказать прогульщиков, на следующем занятии я проведу контрольную работу. «Ф/3» сложно смотреть не только из-за натуралистичных и жестоких сцен с изображением каннибализма, включая детальное (и поучительное!) описание правильной разделки человечины и нескольких соблазнительных рецептов, но и потому, что Тоблег использует горизонтальное пространство на вертикальной плоскости. Фильм целиком снят из-под стеклянного пола. Эта расчетливая уловка, призванная фрустрировать зрителя, отталкивает менее авантюрных киноманов, но правда в том, что, если вы поддадитесь течению фильма (а вы должны!), возникнет странный вопрос, доселе неведомый вашему зрительскому опыту. И здесь встают вопросы об ограничениях, которые накладывают на нас традиционные точки зрения. Просмотр из-под подошв актеров — это бодрящий, взывающий к чувствам опыт. Тони Скотт из «Нью-Йорк Таймс» (с чего вдруг гордящаяся своей антиинтеллектуальностью «Таймс» вообще решила написать о фильме Тоблега?) озаглавил свою насмешливую рецензию на фильм «Игра из-под полы». Полагаю, Тони приятный парень и наверняка очень умный для халтурщика, но Тоблег заслуживает чего-то большего, чем просто колкости. Правда в том, что актерская игра, снятая из-под стеклянного пола (перед тем как приступить к съемкам, Тоблег месяцами обучал обувных актеров), выглядит ошеломляюще выразительной. При каждом просмотре фильм доводит меня до слез. И каждый раз я вижу что-то новое, такую актерскую игру, которой многие в подметки не годятся. Но, разумеется, мои студенты не способны оценить фильм, в аудитории одни Тони Скотты из зоопарка. И, по правде говоря, я остыл к подобного рода преподаванию. Для нового меня теперь только так: либо учить босоногих деревенских детей с юга, либо весь мир. Поэтому все свободное время я копаюсь в лавках старьевщиков, в корзинах на дворовых распродажах и в мусорных баках в поисках фильма нового Инго Катберта. Это не очень научный подход, но я ведь и не занимаюсь наукой. Никто ведь не ждал, что Джойс будет писать романы с применением статистического метода.
Со временем я собираю коробки с пленками: 8 мм, «Супер-8», 16 мм, «Супер-16» и одна «Супер-37», которую можно проиграть лишь на единственном проекторе в городе Каанааке. Чтобы их отсмотреть, нужно три месяца (не считая «Супер-37», которую я размотал и прикнопил к стене на крытой беговой дорожке имени Сильвии Плат на третьем подвальном этаже в знаменитой нью-йоркской гостинице для женщин «Барбизон» и семь раз пробежал мимо пленки с увеличительным стеклом). Печально признавать, но в итоге — ничего достойного упоминания. Много, очень много дней рождения и путешествий. Операторская работа не особо примечательна. Игра актеров, если ее можно так назвать, отвратительная, топорная. Одна из короткометражек — судя по всему, снятая мальчишками из средней школы, — похоже, любительский фильм о вампирах. Вторичный, и сказать по правде, мальчик, игравший университетского вампиролога, совершенно неубедителен — ни его восточноевропейский акцент, ни имитация старчески трясущихся рук. Дойдя до последнего фильма, «Десятый день рождения Бобби», я прихожу в отчаяние; Бобби — совершенно неинтересный мальчик.
