Теннисные мячики небес - Фрай Стивен (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Яркий свет, запахи, исходившие от людей и мешавшиеся с кисловатым запашком нагретого солнцем винила, пьянили Неда. Он ощущал спиной подозрительный взгляд Мартина и потому не мог показать, как ему не терпится поговорить, – вместо этого он угрюмо сгорбился и уставился на шахматные фигуры с таким выражением, словно те были его врагами.
То, что этот старик, Бэйб, если Нед правильно расслышал, сказал прямо под носом Мартина, взволновало Неда невообразимо. Старик назвал его ничтожным, извращенным, обгаженным пидером, но говорил невнятно и быстро, чтобы значение сказанного до Мартина не дошло. Он, может быть, и безумен, и нехорош собой, но находиться с ним рядом определенно куда веселее, чем сидеть в пустой комнате.
– Ну вот, сынок, – произнес вдруг старик Взгляд его был прикован к доске, говорил он себе под нос, но Нед отчетливо слышал каждое слово. – Мартина ты облапошил. Чем более расстроенный у тебя будет вид, тем пуще ему это понравится. Сразу мне не отвечай, обопрись подбородком о ладонь, чтобы прикрыть губы, и сохраняй на лице раздраженное, недовольное выражение. Оно у тебя отлично получается.
Сердце Неда забилось быстрее. Он поставил локоть на стол, уткнулся ртом в ладонь.
– Вы англичанин?
– Черта с два!
– Мартин смотрит на нас?
– Стоит с чашкой кофе в руке и пялится на твой затылок, насупясь, как обозленная навозная оса. Ты отверг его амурные притязания, так, паренек? Нет-нет. Краснеть не надо. Он подъезжает с ними к каждому новому пациенту. Ты ход-то делать собираешься? Или хочешь сказать, что шахматам в Харроу не учат?
Нед ахнул и невольно поднял на старика взгляд.
Бэйб, выпятив губы, уставился на доску с таким видом, словно ничего и не говорил. Затем неторопливо произнес нараспев:
– Зря я так сразу тебя огорошил. Чертовски люблю повыпендриваться, ты уж меня прости. Но если профессор Хиггинс умел проделывать эти штуки, почему не попробовать Бэйбу? Опусти взгляд на доску и сделай ход, ты, изнеженный азиатский нефрит.
Нед двинул вперед пешку и сразу принял прежнюю позу, прикрыв ладонью рот.
– Как вы могли это узнать? Ну, то есть… не кто я такой, не что я здесь делаю. Вы заглядывали в бумаги доктора Малло? Или слышали наши с ним разговоры?
– Да успокойся же ты, юный Томас. Давай не будем спешить, как слоны, завидевшие посудную лавку. Или как любые другие слоны – бегущие к лавке, вбежавшие в лавку или выскакивающие из реки, дабы предаться насилию и разбою. Со временем ты привыкнешь к моему безумному обращению с метафорами и аллюзиями. Пока запомни одно: если сегодня и в следующие несколько дней мы будем вести себя правильно, Мартин оставит нас в покое и будет рад-радешенек. Меня он считает сумасшедшим стариком, стариком странным, безвредным, комичным, отвратительным, но тебе не доверяет, не нравишься ты ему. Он и Рольфи считают своим делом защиту этого заведения от последствий глупой либеральной доверчивости доброго доктора Малло. Если тебя выпустили на люди, так это из-за вчерашней новой девицы. Или я ошибаюсь?
– Нет, все верно! – выдохнул Нед.
– Ну вот… Господи Боже, юная обезьянка, тебе еще много чему предстоит научиться по части шахмат. Ты о «вилке» когда-нибудь слышал?.. Ну вот, я так и думал. Она у нас реформаторша с крепко притороченной к млечно-белым грудям новой метлой. Малло и его команда еще впадут по ее милости в буйство какое не снилось и самым буйным из нас. Если тебе до сих пор не позволяли разговаривать с нами, тому должна быть причина, а нашему начальству отнюдь не по вкусу ходить на поводу у либеральной дамочки с современными доктринами в голове. Кто засунул тебя сюда?
Нед молчал.
– Не хочешь об этом говорить? Я тебя принуждать не стану, мальчик.
– Нет, дело не в этом. Я просто не знаю.
– Ладно, а давно ли ты здесь?
– Я… – Нед не знал, что сказать.
– Тут легко потерять счет времени. Но хотя бы отдаленные представления о последнем дне, в который ты еще был свободным человеком, у тебя имеются?
– Тридцатое июля. Только я был болен… придумывал всякие вещи. Вообще-то мне не следует думать о том времени. Доктор Малло говорит, что я должен забыть все те ассоциации, галлюцинации…
– Галлюцинация – это одна из немногих вещей, которым здесь можно доверять. Значит, тридцатое июля. А год?
– Восьмидесятый, – сказал Нед, чувствуя, как в душе его нарастает волнение. – Больше того, Томас – не настоящее мое имя. Меня зовут…
– Этого я знать не хочу. Пока. Если они сменили твое имя, не надо, чтобы кто-то слышал, как ты называешь мне прежнее. Давай, делай ход. Делай, делай. Попытайся вытащить эту бедную ладью из дерьма, если сумеешь.
Нед смотрел на плывшие перед его глазами фигуры.
– Вы позволите называть вас Бэйбом?
– Разумеется, ты можешь называть меня Бэйбом, и что за наслаждение откликаться на имя, произносимое голосом столь чистым и правдивым. И первое, что сделает Бэйб для Томаса, когда мы убедим нашу стражу, что заставить нас общаться была их идея, – научит его толком играть в schach, echeques, шахматы, chess, scacchi… называй как угодно, ибо в настоящий момент ты, юный балда, имеешь о них представление катастрофическое. А в довершение сказанного – шах и мат.
– Боюсь, все мои познания ограничиваются правилами.
– Я сейчас снова расставлю фигуры, а ты отвернись. И поникни этак истомленно, как безлистая лилия в Ленте. Тебе со мной скучно, ты находишь меня космически омерзительным, иными словами, ты считаешь меня смердящим, как наивонючайшая из вонючек. Но, прежде чем отвернуться, ответь мне на один вопрос.
– Какой?
– Как долго, по-твоему, ты здесь пробыл?
– Ну, какой сейчас год, я не знаю, но что-то около… нет, не знаю. Три года? Четыре?
– Десять, друг мой Томас. В следующем месяце исполнится десять лет.
– Что?
– Не так громко! И держи глаза долу. Сегодня, милостью Божией, восемнадцатое июня тысяча девятьсот девяностого года.
– Но не может же… не может же быть так много! Тогда выходит, что мне двадцать семь. Это невозможно!
– Сожалею, что именно мне приходится говорить тебе это, Томас, но выглядишь ты лет на тридцать, а то и сорок семь. На висках у тебя седина, да и выражение глаз далеко не юное. Так, стоп, он опять ест нас глазами. Отвернись и смотри в сторону.
Мартин с подлой, саркастической улыбочкой на физиономии приближался к Неду.
– Быстро сыграли. Не умеешь шахматы? Позволяешь сумасшедшему старику бить тебя?
Нед покачал головой, указал на Бэйба:
– От него пахнет.
– Ты приходить играть и говорить с Бэйбом каждый день. Каждый день на час дольше. Вам обоим на пользу.
– Но…
– Не «но». Не «но». Ты жаловаться, и я делать вас вместе все время. Может, поселить вас вдвоем? Тебе нравится? Делить комнату с вонючим стариком?
– Нет! – гневно ответил Нед, – Не нравится! И ты не имеешь права меня заставлять!
В следующие два месяца Нед возвращался к себе в комнату со спрятанными на теле листочками бумаги. На них было расписано все, что Бэйб знал о теории шахмат, – атаки, защиты, гамбиты, комбинации и используемые в эндшпиле стратегии. Курс обучения Неда начался с партий, сыгранных Филлидором и Морфи, с шедевров века романтиков, с партий, которые, подобно живописным полотнам, носили собственные имена, такие, как «Вечнозеленая», «Два герцога» и «Бессмертная». От них Нед перешел к эпохе Стейница и современному стилю, затем к изучению так называемой сверхсовременной позиционной теории, от которой голова у него пошла кругом. Далее последовало введение в дебюты и контрдебюты, язык которых вызывал у Неда приступы смешливости. «Каро-Канн» и королевская индийская, сицилийская и французская защиты, Джиоко Пиано и Рюи-Лопец. «Вариант дракона», Тартаковер и Нимцович. Отказной королевский гамбит и королевский гамбит принятый. Атака Маршалла. Связка Мароши. «Отравленная пешка».
– Мы не подружимся, пока не сможем вместе играть в шахматы. В тебе есть качества приличного игрока. Они есть во всяком. Все дело лишь в памяти и в нежелании относиться к себе как к молокососу. Если человек умеет читать и писать, значит, ему по плечу и шахматы.
