Прекрасные неудачники - Коэн Леонард (книги бесплатно полные версии .txt) 📗

Хуже того – есть вероятность, что я мог умудриться выработать у тебя иммунитет к разрушительному эффекту экстаза, регулярно прививая его в гомеопатических дозах. Парадоксальная диета приведет к ожирению сатирика, но не псалмопевца.

Возможно, я должен был пойти до конца и послать тебе пулеметы, что во время моей гениальной контрабандной операции прятались под фейерверками. У меня синдром Девы: что бы я ни сделал, все недостаточно безупречно. Я никогда не был уверен, нужны мне апостолы или фанатики. Я никогда не был уверен, хочу я в Парламент или в скит.

Признаюсь, я никогда ясно не видел Квебекскую Революцию, даже во времена своего парламентского позора. Я просто отказывался поддержать Войну, не потому что я француз или пацифист (которым я, конечно, не являюсь), но потому что устал. Я знал, что делали с цыганами [180], я чувствовал дуновение «Циклона-Б» [181], но я очень, очень устал. Помнишь мир в то время? Гигантский музыкальный автомат играл снотворную мелодию. Мелодии была пара тысяч лет, и мы танцевали под нее с закрытыми глазами. Она называлась «История», и мы ее любили – нацисты, евреи, все. Мы любили ее, потому что придумали, потому что, как Фукидид [182], знали: все, что случится с нами, станет важнейшим событием в мире. Нам было хорошо под «Историю», и мы заводили ее снова и снова, далеко за полночь. Мы улыбались, когда наши дяди ложились в постель, были рады от них избавиться, ибо они не знали, как делать И., несмотря на всю их похвальбу и вырезки из старых газет. Спокойной ночи, старые мошенники. Кто-то делал реостат, и мы руками сжимали тело, вдыхали аромат волос, сталкивались друг с другом гениталиями. «История» была нашей песней, «История» выбрала нас, чтобы мы делали Историю. Мы отдались ей, обласканные событиями.

Идеальными сонными батальонами мы двигались сквозь лунный свет. Да будет воля его. В прекрасном сне мы брали мыло и ждали душа.

Пустяки, пустяки. Я слишком закопался в древний язык. Возможно, он устроил западню.

Я устал. Меня тошнило от неизбежного. Я пытался выскользнуть из Истории. Пустяки, пустяки. Скажем просто, что я устал. Я сказал нет.

– Убирайся из Парламента сию секунду!

– Лягушатники!

– Им нельзя верить!

– Смерть ему! Кто «за»?

Я бежал с тяжелым сердцем. Мне нравились красные кресла Парламента. Я дорожил еблей под памятником. Я снимал сливки с Национальной библиотеки. Слишком нечестивый для пустого будущего, я оплакивал прежние призы.

Теперь тупое признание. Я любил магию оружия. Я украдкой провез его в шкуре фейерверков. Старая мартышка [183] заставила меня так поступить. Я засадил оружием Квебек, ибо меня подвесили между свободой и трусостью. Оружие высасывает магию. Я похоронил оружие для будущей Истории. Если История будет властвовать, пусть я буду Г-н История. Оружие зазеленело. Вылезают цветы. Я впустил Историю обратно, потому что был одинок. Не ходи за мной. Превзойди мой стиль. Я всего лишь сгнивший герой.

Среди брусков в коллекции мыла. Пустяки.

Позже.

Среди брусков в коллекции мыла. Я заплатил за нее большие деньги. Ночь с Эдит, выходные, гостиница, Аргентина. Не думай об этом. Я заплатил 635 американских долларов. Официант, пялившийся на меня целыми днями. Это не миленький маленький недавний иммигрант. Бывший владелец нескольких несчастных европейских акров. Сделка возле бассейна. Я хотел этого. Я этого хотел. Моя страсть к мирской серой магии. Человеческое мыло. Целый брусок, минус одна ванна, в которую я окунулся, на счастье или горе.

Мэри, Мэри, где ты, маленькая моя Абишаг?

Мой дорогой друг, возьми дух мой за руку.

Я намерен показать тебе, как все происходит. Это самый дальний рубеж, куда я могу тебя отвести. Я не могу пустить тебя в центр событий. Я надеюсь, что тебя-то уж я подготовил к этому паломничеству. Я не подозревал, как мелочна моя мечта. Я считал, что постиг величайшую мечту моего поколения: я хотел быть волшебником. Таково было мое представление о славе. Вот призыв, основанный на всем моем опыте: не будь магом, будь магией.

В те выходные, когда я договорился, чтобы тебя пустили в Архивы, мы с Эдит полетели в Аргентину – понежиться на солнышке и поэкспериментировать. У Эдит были проблемы с телом: оно продолжало меняться в размерах, Эдит даже боялась, что оно, быть может, умирает.

Мы сняли большую комнату с кондиционером, с видом на море, на два замка закрыли дверь, как только портье ушел, унося пригоршню чаевых.

На двуспальную кровать Эдит постелила большую клеенку, осторожно двигаясь от края к краю и ее расправляя. Я любил смотреть, как она наклоняется. Ее ягодицы были моим шедевром. Можешь считать ее соски сумасбродством эксцентрика, но у нее был идеальный зад. Правда, из года в год он требовал электромассажа и применения гормонального лекала, но концепция была безупречна.

Эдит разделась и легла на клеенку. Я стоял над ней. Ее глаза вспыхнули.

– Я тебя ненавижу, Ф. Ненавижу за то, что ты сделал со мной и с моим мужем. Я была дура, что с тобой спуталась. Я бы хотела, чтобы он встретил меня до того, как ты…

– Шш, Эдит. Давай не будем заводить старую песню. Ты хотела быть красивой.

– Я теперь ничего не помню. Я совсем запуталась. Может, я была красивой раньше.

– Может быть, – откликнулся я – голосом грустным, как у нее.

Эдит приподняла смуглые бедра, устраиваясь удобнее, и солнечный луч просочился сквозь кустик на лобке, придав ему ржавый оттенок. Да, это была красота и без моего искусства.

Я опустился на колени возле кровати и прижал одно тонкое ухо к маленькому солнечному саду, прислушиваясь к крошечной топкой механике.

– Ты сунулся не в свое дело, Ф. Ты пошел против Бога.

– Шш, мой цыпленочек. Бывает жестокость, которой даже я не вынесу.

– Ты должен был оставить меня, как была. От меня теперь никому никакого проку.

– Я могу вечно тебя сосать, Эдит.

Прелестными смуглыми пальчиками она принялась легко пощипывать подбритые волосы сзади у меня на шее.

– Иногда мне жаль тебя, Ф. Ты мог бы стать великим.

– Кончай болтать, – пробулькал я.

– Вставай, Ф. Убери от меня свой рот. Я воображаю, будто ты кто-то другой.

– Кто?

– Официант.

– Который? – спросил я.

– С усами и в плаще.

– Так я и думал, так и думал.

– Ты же его тоже заметил, да, Ф.?

– Да.

Я внезапно поднялся. Головокружение взвихрило мозг, как телефонный диск, и еда, радостно прожеванная недавно, в желудке превратилась в блевоту. Я ненавидел свою жизнь, ненавидел свое вмешательство, ненавидел свою мечту. Какую-то секунду я хотел быть обычным парнем, уединившимся в гостиничном номере в тропиках с индейской сиротой.

– Не плачь, Ф. Ты знал, что это должно было случиться. Ты хотел, чтобы я шла до конца. Теперь от меня никому никакого проку, и я готова на что угодно.

Я ткнулся в окно, но оно было герметично запечатано. Океан был темно-зелен. Пляж разукрашен горошком пляжных зонтиков. Как тосковал я по старому учителю Чарльзу Аксису. Я выглядывал безупречные белые купальные плавки, не омраченные топографией гениталий. – Ох, Ф, иди сюда. Не могу смотреть, как мужчина блюет и плачет.

Она умостила мою голову между голыми грудями, засунув соски мне в уши.